Теперь рассказывала старушка, а мама кивала.
Девчонка вела себя с большим достоинством, как взрослая.
Если есть на свете цапля с короткой шеей, то девчонка напоминала Кешке именно такую птицу. Она любила, зацепив одну ногу за другую и наклонив голову, искоса поглядывать за Кешкой. Посмотрит-посмотрит и что-нибудь скажет умное, вроде:
— Давай я на тебя буду культурно влиять.
— Попробуй только.
— Причешись, неприлично ходить лохматому.
— А тебе что за дело?
— Ненормальный…
— Барракуда!
Однажды девчонка сказала Кешке:
— Ты такой невоспитанный дикарь потому, что у тебя отца нет.
— А у тебя-то есть?
— У меня есть. Мой папа на Севере, он там важное месторождение разведывает.
Кешка ничего не ответил на это, оделся и ушел на улицу. Неприятно было на душе у него. Раньше ему никто такого не говорил. Как-то давно, еще совсем маленьким, Кешка спросил у матери про отца. Она смешалась, посмотрела куда-то поверх Кешкиной головы, потом сказала очень тихо и очень серьезно: «У тебя есть мать, Кешка… Разве тебе этого не достаточно?» По правде говоря, Кешке было достаточно и одной мамы. Он очень любил ее, слушался, насколько мог, и ни за что на свете не огорчил бы ее умышленно ничем, даже самой малостью. А если он и причинял маме неприятности, то они вдвоем всегда очень хорошо могли разобраться и всегда уступали друг другу. В общем, они хорошо ладили. Несмотря на это, слова девчонки Анечки больно кольнули Кешкино сердце. Он почему-то затосковал, как не тосковал после потасовок и других крупных неудач. Играл в этот день вяло, часто отходил от ребят, стоял, уставившись в небо. А под вечер, сидя у поленницы, спросил своих друзей, Мишку и Симу из четвертого номера:
— Скажите, а… почему у меня отца нет?
Мишка захлопал глазами, даже рот приоткрыл, но, как старший, взял себя в руки и ответил очень авторитетно:
— Это бывает… Понимаешь, бывает, что ребята без отцов растут.
— А может, у тебя отец в войну погиб, — высказал предположение Сима. — У многих ребят отцы в войну погибли. Смертью храбрых…
Кешке такой оборот дела очень понравился. Он представил себе, каким был его отец отважным, высоким, в каждой руке по гранате… Но Мишка не дал ему и помечтать даже.
— Когда же он погиб, если ты давно после войны родился?..
— А может, при самолетной катастрофе… А может, он моряк был и шторм его корабль перевернул, — продолжал фантазировать Сима.
Мишка был настроен более прозаически.
— Должно быть, они просто разошлись. Бывает такое. Не поладили — и в разные стороны.
За ужином Кешка опять спросил маму об отце. Она поставила на стол недопитую чашку чая, повертела в руках сухарик и, не отрывая глаз от него, будто в сухаре и был заключен ответ, сказала:
— Кешка, твой отец нас бросил. Не спрашивай больше о нем. Ладно?..
Кешка почувствовал, что своим вопросом он причинил маме боль. Кешка ткнулся в стакан и, дыша паром и всхлипывая, пробормотал:
— Ладно. Если он такой, и нам на него наплевать.
А сам сидел и не понимал, как это можно бросить двух живых людей.
* * *
На девчонку Кешка не сердился. Чего сердиться? Она не со зла сказала, просто сумничала по своей дурацкой привычке. И все-таки Кешка не утерпел, ввернул к случаю каверзный вопросик:
— Слышь, ты… А твоя мать тоже на Севере?..
Девчонка захлопала большущими ресницами и, пришлепывая нижней губой, заревела:
— Умерла ма-а-ама…
Кешка набрался смелости, дотронулся до Анечкиной руки.
— Ладно, не реви. От слез слабость в поджилках бывает.
Девчонка руки не отняла, только чаще замигала, отчего с ее ресниц на Кешкину щеку полетели теплые брызги.
После этого случая у них временно установился мир. Кешка иногда подсовывал девчонке грязную посуду, когда она мыла свою. Но девчонка была хитра и свою посуду отлично знала.
— Чего тебе, жалко вымыть, да?..
— Чтобы ты совсем в лодыря превратился?.. Ишь какой!..
Девчонкина бабушка часто рассказывала о своем сыне. Приносила Кешкиной маме его фотокарточки, читала его веселые, немножко озорные письма и говорила:
— Лохматый он у меня немножко… Хороший…
Девчонка давала Кешке интересные книжки: у нее их было по крайней мере штук сто. Кешка точил девчонке ножи, помогал натирать пол. Между ними установилось нечто вроде молчаливого договора.
Никто из двух высоких сторон не лез в запретные области. Этими запретными областями были родители. Девчонка первая нарушила договор.
Как-то к маме пришел сослуживец, они посидели, попили чаю и отправились в кино.
— Это кто?.. Жених к твоей маме приходил?
Кешка даже не понял сразу. Потом побагровел и двинулся на девчонку.
— А ну, повтори.
— Жених… — испуганно повторила девчонка.
Кешка потянул ее сразу за обе косы. Пригнул ее голову к столу и постукал о клеенку.
— Я тебе дам жених!.. Это просто мамин знакомый. А ну говори за мной: зна-ко-мый…
— Жених! — ревела девчонка.
Их разняла девчонкина бабушка. Сначала она напустилась на Кешку: «Как тебе не стыдно девочку обижать?!» Но, узнав, в чем дело, поддала своей внучке: «Слишком умная стала… Марш домой!» Она увела девчонку в комнату и еще долго бушевала там. А Кешка пошел во двор.
— Мишка, как ты думаешь, к маме разные знакомые ходят… это женихи, значит?
Мишка обстоятельно обдумывал ответ. Он заметил, что с недавних пор Кешку стали мучить какие-то глупые вопросы. Но ведь и на них отвечать нужно, потому что именно такие вопросы чаще всего портят настроение и мешают жить людям. Уж Мишка-то это знал…
— Не все женихи, — заговорил он осторожно, — но, конечно, и женихи тоже бывают. Без них нельзя. Пустяковый народ, ты на них не обращай внимания.
Но как раз после этого разговора Кешка и стал обращать внимание на то, что раньше его совсем не волновало.
Знакомых у мамы было много: с завода, из вечернего института, и мужчины, и женщины. Женщины, конечно, не в счет. А из мужчин Кешка выделил троих. Когда кто-нибудь из них приходил, Кешке хотелось кричать: «Мама, гони его — это жених!» Первый входил в комнату широко, как в свою. Трепал Кешку но голове и говорил с ним, как со взрослым: «Здорово, брат!.. Ну, как твои дела?.. Что сейчас изобретаешь, куда двигаешь?.. Может, у тебя в деньгах затруднение, не стесняйся — чего-нибудь придумаем, сообразим… То-то, брат Кешка, мы ведь мужчины».
Кешка денег не брал, мужчиной тоже не считал себя. И не любил, когда с ним разговаривали вот так, словно с приятелем. «Чего выламываются, будто я уж такой маленький, не понимаю?»
Второй отличался тем, что обязательно приносил Кешке подарки — конфетки, книжки — и называл его «детка», «хороший мальчик», «Кешка дорогой»…
Третий совсем не обращал внимания на Кешку. Он смотрел на него, как на пустое место. Морщился слегка, когда Кешка все же попадался ему на глаза.
Первого и второго Кешка презирал. Третьего ненавидел. Ни одного из троих он не мог представить своим отцом.
— А тебя и не спросят, — говорил Мишка.
— Я тогда из дома убегу.
— Брось чепуху молоть. Поймают, дадут, сколько надо, — и успокоишься.
Рассматривая журналы или книжки, Кешка подолгу останавливался на военных картинах и фотографиях. «Вот такого бы отца», — шептал он, вглядываясь в бесстрашные лица партизан и солдат. Кешка даже вырезал из «Огонька» портрет Героя Советского Союза Ивановского и прикрепил его кнопками над оттоманкой.
Однажды, когда Кешка сидел дома, рисовал в тетрадке танки и самолеты, в комнату постучала девчонка.
— Кешка, к вам гости… Фу, невежа, иди встречай.
Но встречать Кешке не пришлось. В комнату уже входил высокий военный, в длинной шинели с авиационными погонами.
«Раз, два, три… — Три больших звезды насчитал Кешка. — Полковник».
— Можно? — спросил военный.
— Можно…
Полковник поздоровался с Кешкой, поинтересовался, где мама, и попросил разрешения подождать ее. Говорил он просто. Самую малость заикался и тянул слова. Кешку он разглядывал с нескрываемым интересом.
— Большой ты уже.
— Ага, — подтвердил Кешка.
Полковник сел на оттоманку. Повернул голову, отчего шея под тугим воротничком покраснела, и стал разглядывать портрет Героя Советского Союза Ивановского. А Кешка, не переставая рисовать свои танки, искоса поглядывал на гостя. Через всю щеку у полковника тянулся розоватый прямой шрам. Плечи у него были широкие и грузные, как у борца.
— Это что же, твой родственник? — спросил наконец полковник.
— Нет. Я его просто так повесил. Он очень храбрый, наверно. — Кешка покраснел, отвернулся к окну.
— Он очень храбрый, — подтвердил полковник. — Он был моим командиром полка в войну.
Несколько минут оба молчали. Полковник наклонился, оперся локтями о колени и так сидел, чуть склонив голову. Наверно, вспоминал своего командира.
