— Красиво! — то и дело вздыхает кто-нибудь. — А интересно-то как! Ух, смотри, вот это конь! Не скачет — летит!
Потом замелькали марки других стран — портреты герцогов и королей в коронах, причудливые растения, животные, орнаменты… На марках Либерии — кокосовая пальма; множество пальм на марках Того. Вот Мозамбик — апельсиновое дерево. Борнео — орангутанг, крокодил, павлин. Вот жираф на марках Ниассы. И ещё и ещё — слоны, змеи, антилопы… Пёстрый дождь красок. Андрей бережно переворачивает листы. Изредка он даёт короткие пояснения:
— В 1854 году в Западной Австралии появилась марка с изображением дикого лебедя… А это китайская пагода… Это египетская пирамида. В 1868 году Оранжевая республика выпустила марку, которая…
— Оранжевая республика? — повторяет Шура. — А где она находится?
Андрей не успевает ответить: тихий Горюнов, смахнув по дороге на пол чей-то портфель, кидается к карте.
— В Африке! — кричит он. — На юге! — И, спохватившись, доканчивает смущённо, чуть ли не шёпотом: — На границе с Трансваалем.
— А где острова Тонга? — спрашивает Шура. — Постой-ка, тут изображено хлебное дерево — ты о нём знаешь что-нибудь?
— Я знаю! — восклицает Борис. — У него плоды такие: внутри мякоть, её завёртывают в листья и пекут, и получается вроде хлеба. А у коры липкий сок, им приманивают птиц. У кокосовой пальмы листья тоже идут в пищу, они как овощи. Волокна плода идут на цыновки и канаты, они очень прочные.
— Вот ты, оказывается, сколько интересных вещей знаешь! — с удовольствием замечает Шура и поворачивается к Андрею: лицо Морозова слегка омрачилось из-за этой не ему адресованной похвалы.
— У тебя интересная коллекция. Толковая, разнообразная. А кроме тувинских, наших марок ты не собираешь?
— Только недавно начал.
— А вот у Глазкова — советские марки! — с гордостью сообщает Рябинин.
Ещё в прошлом году, узнав, что в классе у меня три марочника — Кира, Борис и Андрей, — я отыскала несколько руководств по филателии и внимательно их прочла. Авторы этих пособий в один голос утверждали, что коллекционирование приучает к аккуратности, вниманию, системе, порядку и воспитывает различные прекрасные качества. Но, как я с грустью убедилась, к Кире это не имело ни малейшего отношения. Он был удивительно рассеян, тетради его пестрели кляксами и ошибками. Правда, альбомы его оказались чудом аккуратности. Он никому не позволял пальцами дотрагиваться до марок, сам брал их пинцетом, а плотные, крепко сшитые листы альбома переворачивал так осторожно, будто они могли разлететься от легчайшего дуновения.
Теперь Кира занял место Андрея за моим столом и, сосредоточенно хмурясь, стал разворачивать свою коллекцию.
— Я собираю русские и советские марки, — объяснил он, открывая первую страницу.
Мы увидели четыре ряда небольших прямоугольных марок коричневых с белым орлом посредине.
— У, все одинаковые! — разочарованно протянул Выручка.
— И ничего неодинаковые! — обиженно возразил Кира. — Не видишь, что ли: эти с зубцами, а эти без зубцов. Тут зубчики побольше, а тут поменьше, у всех разные. На этой штемпель круглый, а на этой квадратный. У нас теперь разве такие штемпеля? А на этой, смотри, какой штемпель — из точек! А вот эти совсем нештемпелёванные. Много ты понимаешь — «одинаковые»!
В голосе Киры обида сменилась презрением. Ваня подавлен. В глазах у Шуры весёлые искорки.
Кира листает страницу за страницей. Вот марки, посвящённые трёхсотлетию царской династии Романовых, марки в память русско-японской войны.
— Наши! Вот наши марки! — на весь класс кричит Румянцев.
Да, наши, советские марки. Впервые в истории мировой филателии на марках изображены простые люди: рабочий, крестьянин, красноармеец. Мускулистая рука, вооружённая мечом, разрубает цепи. Смольный в героические дни Октября. Рабочий поражает дракона. Год от году марки становятся красивее, ярче, разнообразнее. Они словно маленькие разноцветные кадры большой исторической ленты: в них отразилась летопись нашей страны, трудный и славный путь народа.
Мои ребята встречают их то уважительным шёпотом, то радостными криками.
— Я такой портрет Ленина больше всех люблю — где он щурится и улыбается немножко.
— А тут он маленький. Трёх лет.
— А это десять лет Красной Армии, видите? И пехотинец, и матрос, и конник, и лётчик.
— Первый всесоюзный пионерский слёт! — в восторге кричит Гай. — Видите, вот ещё! Прямо отдельно пионерские марки!
— Там, подальше, у меня ещё целая пионерская серия, — объясняет Кира. — Вот мы дойдём — увидите. А вот броненосец «Потёмкин»! И баррикады девятьсот пятого года. С красным флагом — это Красная Пресня, смотрите.
— Ох, а дирижабль какой! Видите, их когда у нас стали строить!
— А вот Максим Горький!
— Это в тридцать втором году. Тогда праздновали, что он уже сорок лет писатель.
— Ух, какие красивые! Кир, это что?
— Этнографическая серия, — раздельно, с важностью произносит Кира. — Все народы СССР. По республикам. Вот Узбекистан — дома, как в Москве на улице Горького. А эта, красная, — туркменская. Хлопок собирают, везут на верблюдах, тут же грузовые машины — и прямо на фабрику.
— Здорово!
Новые страницы — новые возгласы. Вот славные деятели революции — Фрунзе, Киров, Дзержинский. Двадцать шесть бакинских комиссаров. Герои-стратонавты. Первопечатник Иван Фёдоров и Лев Толстой, Пушкин, Чехов и Маяковский. Шумный восторг вызывают марки, посвящённые челюскинцам, папанинцам, лётчикам — героям славных полярных перелётов. А московское метро! А спортивная серия! А марки авиапочты с крылатыми многомоторными красавцами! А марки в честь двадцатилетия Красной Армии, где Сталин приветствует бойцов Первой Конной!
Огромное впечатление производят антивоенные марки, выпущенные в 1934 году: фашистские бомбы, дождём падающие с чёрного, прорезанного молниями неба, горящие дома, мать с перепуганными детьми, бегущая куда-то прочь от охваченного пожаром дома…
Потом снова пошли изображения лыжников и бегунов, чудесные виды Кавказа и Крыма, подземные дворцы метро и великолепные новые здания столицы, Всесоюзная сельскохозяйственная выставка… С цветных квадратиков смотрят улыбающиеся лица людей, гордых и счастливых своим трудом.
И вот, наконец, совсем уже близкое, то, что происходило на памяти моих ребят: Отечественная война, победа, начало мирного строительства.
Кира показывает дальше и всё с большим увлечением рассказывает о каждой марке, о том, что на ней изображено.
— Откуда ты всё это знаешь? — спрашивает под конец Лабутин.
— Я как раздобуду марку — если на ней портрет, нахожу про этого человека книгу или смотрю, что про него в журнале пишут, — объяснил Кира.
— Кира, Кира, хорошая у тебя коллекция, прямо цены ей нет! — сказал Шура, вставая и расхаживая по классу. — Ты смотри: что ни марка, то целая повесть. Интересно собирать марки, очень интересно! Конечно, если не просто покупать и наклеивать, а вот как ты — знать, что каждая из них значит.
— А вы собираете марки?
— Как же, собирал — вот когда мы с Мариной Николаевной в школе учились. Только моя коллекция пропала во время войны… Ба! Послушай, Кира, у меня, кажется, есть для тебя подарок. У меня сохранилось несколько марок, и одна из них тебе пригодится — такой в твоей коллекции нет. Она путешествовала в моей записной книжке все годы войны.
— Какая? Какая марка? — закричали ребята.
— Пришлю — увидите. Хорошая марка! Мне она сейчас ни к чему, раз нет коллекции. И тебе будет марка, Андрюша. Вышлю, как только вернусь домой…
— Боюсь, что с нынешнего дня филателистов у меня в классе прибавится, — сказала я Шуре, когда мы с ним шли из школы.
— Наверно, — смеясь, согласился он.
— Слушай, а какие марки ты решил подарить ребятам?
— Секрет так секрет. Ты, я вижу, тоже любопытная. Пришлю — увидишь.
Через неделю Шура уехал и увёз с собой Вову Синицына. Но знакомство наше с воспитанниками детского дома не прекратилось. В одно из ближайших воскресений в Болшево поехали с Лёвой те, кто не был с нами в первый раз.
— Заведующая нас приглашала: «Приезжайте почаще, мы вам очень рады!» — рассказывал Выручка. — А малыши просто повисли на нас и не хотели отпускать.
Ещё через две недели группа ребят поехала в детдом с подарками: повезли книжки и цветные карандаши.
Связь с болшевцами становилась всё прочнее. Появились новые знакомцы.
— Знаете, в прошлый раз Егор спросил меня: «А хвост у Гитлера был?» — под общий смех рассказывает Лабутин.
— А Валя сидит рисует. Я спрашиваю: «Почему у тебя три солнца?» А она говорит: «Чтоб теплее было!» — сообщает Савенков.
