Вражеский истребитель пока крутился вокруг штурмовика на достаточно безопасном расстоянии, но лейтенант Бочарников точно знал, что будет потом, — фашист пристроится в хвост, чуточку выше и сзади: штурмовик надежно защищен броней снизу, сверху же заполненные горючим плоскости может прошить даже пистолетная пуля. Правда, подкрасться с хвоста к штурмовику тоже непросто: стрелок-радист, человек, летающий «коленками назад», со своим мощным крупнокалиберным пулемётом внимательно следит за всеми желающими зайти в хвост.
В общем, вся надежда была теперь только на Леонида, старшего сержанта дядю Лёню, высокого и очень весёлого молодого парня.
Задний пулемёт «Ила» торчал в сторону и вверх негрозно и совсем неподвижно, даже когда истребитель подобрался близко.
Так близко, что фашист мог бы рассмотреть лицо радиста. Но лица не было под фонарем, ас видел только неподвижный черный затылок ткнувшегося головой вперед человека.
Он не спешил стрелять, немецкий ас, понимая, что добыча от него не уйдет, просто не может никуда уйти. Хотел растянуть удовольствие, или ему было приятно сознавать, как в минуты, секунды эти смертельный страх стискивает со всех сторон русского летчика, как сердце того заполняется свинцом бессилия…
— Лёня… Леня, ну же!… — мычал в ларингофон Машин отец.
Он должен был понять, что Леонид стрелял бы уже давным-давно, как только истребитель начал свои маневры. Но раненый пилот потерял чувство времени.
Ас вышел на удобную позицию, промахнуться с такого расстояния было просто невозможно.
О чем он думал в тот момент, когда собирался стрелять в беззащитную машину, и думал ли о чем-нибудь, теперь уже никто не узнает.
Потому что безжизненный, неподвижный до того ствол пулемета шевельнулся, и фашист вдруг увидел, как над прицельной планкой вдруг возникла какая-то мохнатая длинноухая морда с огромными белыми глазами-пуговицами…
Мощный крупнокалиберный пулемёт выплюнул прямо в лицо фашисту короткую очередь.
Ас от неожиданности нажал на гашетку, но было поздно: истребитель, заваливаясь на правое крыло, задымил и камнем пошел вниз. Лишь несколько пуль прошило фонарь «Ила»…
Одна пуля попала Музику в живот, разметала во все стороны серые старые опилки.
А потом в уральский городок пришло письмо из госпиталя: «… был очень жестокий бой. В том бою были тяжело ранены дядя Лёня и Музик…»
Мой брат принес домой новенький собачий ошейник, пахнущий кожей и с магазинной биркой.
— Так, — сразу все поняла мама. — Этого не будет никогда! — строго сказала она. — Собаки еще только в нашем доме не хватало!
Брат молча прошел в комнату и повесил ошейник над своей кроватью. Получилось здорово.
— Где ты взял деньги? — спросил папа.
— Накопил, — уклончиво объяснил брат. — Три месяца откладывал помаленьку…
— Понятно, — развел руками папа. — Значит, наш младший сын уже три месяца мечтает о собаке.
— Я тоже мечтаю! Я тоже мечтаю о собаке! — встрял в разговор и я. — Уже целую неделю мечтаю! Даже нет, восемь дней!
Это была неправда. О собаке я мечтал всю свою жизнь, с самого рождения. Но ведь не я же, втайне собирая деньги, которые родители дают на завтраки в школе и всякие другие пустяки, купил в конце концов великолепный новенький ошейник из желтой кожи и с заклепками. Я не мог обидеть моего брата и потому сказал всего про восемь дней!
— Мечтать не вредно, — согласилась мама.
Потом мы, как всегда, делали с братом уроки. Он свои, чепуховые, за третий класс, а я — серьезные, на сложение простых дробей. И время от времени поднимали головы от тетрадок и поглядывали на собачий ошейник, который висел над кроватью брата.
— В прошлом месяце было тридцать дней? — вдруг начал вспоминать я. — Нет, тридцать один! Значит, завтра будет девяносто три дня, как ты мечтаешь о собаке!
Брат мой в ответ угрюмо засопел.
— А если к твоим дням прибавить девять моих, то получится сто два дня несбыточной мечты! — подсчитал я.
— Да уж, — печально вздохнул наш папа. Он сидел в кресле с газетой и все слышал.
— Несбыточные мечты… — повторил папа мои слова. — Такого не бывает. Если мечта правильная, она обязательно сбудется.
А в субботу наш папа куда-то надолго ушел с утра. Вернулся и сразу же позвал всех нас в прихожую.
— Вот… — сказал папа смущенно, когда мы собрались. — Я сложил три числа, и получилось, что мы мечтали об одном и том же тридцать четыре года, три месяца и одиннадцать дней… Это по состоянию на сегодняшнее утро!
Сказав так, папа осторожно распахнул пальто и вытащил из-за пазухи серого лохматого щенка с черными сверкающими глазенками.
Мы с братом онемели и остолбенели до такой степени, что даже не закричали «ура».
Наша мама как-то странно посмотрела на папу. Он так и продолжал стоять в распахнутом пальто, прижимая щенка к груди.
— Прибавь еще двадцать семь лет… к мечте, — вдруг изменившимся голосом попросила мама.
— Нет, пожалуй, двадцать восемь!…
Мама открыла шкаф и достала из самой его глубины запрятанную когда-то синюю собачью миску.
У Юры Хлопотова была самая большая и интересная коллекция марок в классе. Ещё бы! Юркин отец исколесил полсвета и отовсюду слал письма.
Хлопотов хвастался, читал вслух:
— «… Пишу из Бомбея, жарко…», «… Пишу из Лондона, туман…», «… Пишу из Сиднея, ветер…»…
Из-за необыкновенной коллекции только и отправился Валерка Снегирёв, человек, в общем-то, обыкновенный, родители которого и за пределы области выезжал редко, к своему знаменитому однокласснику в гости.
Юриных папы с мамой дома не было. Сам Хлопотов был занят делом: бросал в цель пластмассовый дротик с присоской на конце. Валеркиному приходу он обрадовался, сразу начал вытаскивать из массивного письменного стола огромные, в толстых кожаных обложках и почему-то пыльные альбомы.
— Вот они, мои марочки… ма-арочки…
Юрка почти пропел это самое «ма-арочки». И в тот же момент, как будто откликаясь, прямо над головами мальчишек раздался вдруг протяжный и жалобный вой…
— Что это? — тихо спросил Валерка, когда вой оборвался на немыслимо высокой и тоскливой ноте.
— Не обращай внимания! — махнул рукой Юрка, сосредоточенно ворочая альбомы. — Собака у соседа! Воет и воет, понимаешь!… Дядя Володя из квартиры напротив сказал, что прибьёт её когда-нибудь.
— Как это — прибьет?
— А так, говорит, выпустят её погулять, а он… Но мы, например, с папой считаем, что к чужим недостаткам терпеливо относиться надо. Конечно, папа с соседом поговорит…
— Почему же она воет?
— Откуда я знаю? Я и в глаза не видел ни собаку, ни соседа. Они всего неделю, как переехали.
— Может, голодная?
— Может, и голодная. Снегирь, идея!… Мы её покормим! Чтобы перестала выть! Значит, так! Проводим разведку: цель — установление, открыта ли форточка у соседа. Затем — операция «Бумеранг»!
— «Бумеранг»?
— Нет, лучше «Томагавк»! Проводим операцию «Томагавк». Мы с тобой набираем кусков хлеба и колбасы, выходим на улицу и забрасываем провиант в открытую форточку!
У Юрки Хлопотова от возбуждения засверкали глаза.
— Юр, форточка-то на девятом этаже, — напомнил ему Валерий. — Не добросить…
— Скучный ты человек, Снегирь! Такой план погубил… Да ладно, что-нибудь придумаем! Давай смотреть марки, потом придумаем…
— Марки?
— Вот чудак! А зачем же ты пришёл?
— Слушай, может, там что-то случилось? В квартире, где собака…
— Да нет, она каждый день воет. До пяти часов. В пять перестает. Мой папа говорит, не умеешь ухаживать, не заводи собак…
— А сейчас сколько?
— Чего — сколько?
— Времени сколько?
— Времени… пятнадцать пятого.
Валерка начал одеваться, торопливо намотал шарф, застегнул пальто.
Затем мальчишка быстро выскочил на улицу, перевел дух и стал искать на фасаде дома Юркины окна.
Три окошка на девятом этаже, сразу над квартирой Хлопотовых, неуютно темнели.
Валерка, прислонившись плечом к холодному бетону фонарного столба, решил ждать, сколько понадобится.
Ждать пришлось недолго.
Крайнее из окон тускло засветилось: видимо, включили свет в прихожей…
Дверь открылась сразу, словно Валерку ждали. На пороге стоял… Но Валерка не успел увидеть, кто стоял на пороге.
Откуда-то вдруг выскочил маленький коричневый клубок и, радостно визжа, бросился Валерке под ноги.
Валерка почувствовал на своем лице влажные прикосновения теплого собачьего языка: совсем крошечная собака, а прыгала так высоко! Он протянул руки, подхватил собаку, и она уткнулась ему в шею, часто и преданно дыша.
— Чу-деса! — раздался густой, сразу заполнивший всё пространство лестничной клетки голос. — Чудеса! Ну и Янка!
