Дедушки были огромные.
Димка боялся дедушек. Ему казалось, если он посмотрит по сторонам, то все будут тыкать в него пальцами.
Дедушки хохотали, тащили многокилометровые сумки, и над дедушками гремел салют.
Бабушки приосанились и двинулись навстречу.
17 июня — 2 июля
Посмотри в глаза креветкам
Это очень нехорошо, если едешь на море после того, как признался девчонке в любви. Вот я признался и еду. И это очень нехорошо. Я, можно сказать, с признания — и сразу в вагон. То есть я два года собирался признаться, потом прибежал к ее дому, вызвал вниз, и говорю:
— Я тебя люблю.
То есть нет, не так. Сначала я сказал: «Привет». Спускается она (а ее Катей зовут), выходит из подъезда, а я ей с ходу:
— Привет, я тебя люблю.
Честно говоря, я точно не помню, что я там наплел. По-моему, я назвал ее по имени. Вот как я сказал:
— Привет, Катя. Я тебя люблю.
Нет, не так было. Сначала я назвал ее по имени, потом привет и уж потом, что люблю… Но дальше я точно помню, что сказал. А дальше:
— Но сейчас я уезжаю на море. Не грусти, я вернусь, — это я сказал, потому что мне показалось, что Катя загрустила, — и мы будем гулять по дворцам и паркам.
— А… — протянула Катя.
— Я буду тебе звонить, — продолжил я. — И рассказывать, как мне хорошо на море и как плохо без тебя.
— Ну ладно, — пожала плечами Катя.
И тут как раз подъехало такси с родителями, и я в него эффектно загрузился — то есть стукнулся головой о крышу автомобиля, так на Катю засмотрелся. Думаю, ее это должно было впечатлить. Она стояла очень впечатленная. И помахала мне — медленно-медленно, как при повторе в хоккейном матче.
Взаимные чувства — лучшие чувства на земле. Потому в поезде мне всё про нее напоминало, про эту девчонку. Провода, столбы, деревья. Даже мама казалась похожей на Катю, хотя мама на нее не похожа. И даже в папе я находил отблески Катиной красоты.
Я, как и положено, грустил.
Чай пил с грустью, шоколад ел с грустью, печально играл в игрушки на мобильнике и хохотал тоже как-то сдавленно. Мне хотелось, чтобы по лицу моему катились настоящие мужские слезы, но слезы эти сидели в моих глазах и берегли себя для другого подходящего случая.
Но как только мы приехали к нашему морскому городу, то на автобусной станции я сразу увидел Катю. И мои мужские слезы подступили к горлу. Я подбежал к ней и сказал:
— Ты, Катя, совсем ненормальная, если поехала за мной, как за декабристом, но от этого я тебя еще больше зауважал и полюбил.
А Катя спросила:
— Ненормальный, что ли?
Как это было похоже на Катю! Сколько раз за время нашего знакомства она спрашивала, ненормальный я или нет! Иногда мне казалось, что ее в жизни больше ничего не интересует, только знать бы, нормальный я, или все-таки чуточку того, или у меня полностью крыша съехала.
Я сказал:
— Катя! Ради тебя я готов быть каким угодно!
Тогда девчонка скривилась и ответила:
— Вообще-то я не Катя, а Вика.
И тут я выпалил:
— А Катя где?
Зря я это сказал! Потому что если человек решил поменять имя, место проживания, цвет волос, школу или планету, не надо ему напоминать о прошлом. Что она может ответить на вопрос, где Катя? Катя глубоко внутри нее, она не покажется наружу, как ни проси… Вот Вика и смотрела на меня, как на ненормального. Я тогда задал вопрос попроще:
— Ты зачем за мной поперлась-то? Я же сказал, что приеду и будем гулять по дворцам и паркам. Где твое терпение?
— Странный ты какой-то, — ответила Вика. — Пристал чего-то. Я вообще здесь живу, понял? И за тобой никуда не перлась.
Она, похоже, совсем все забыла. Я напомнил:
— Я люблю тебя, Катя! — а потом сразу поправил себя. — Я люблю тебя, Вика!
Мне это говорить было непросто, потому что родители тащили меня за руку. Это, знаете ли, совсем непросто, когда признаешься в любви человеку под присмотром умудренных жизнью взрослых. Я сказал им:
— Подождите.
Они отпустили меня, и я сделал вот что. Достал телефон и позвонил Кате. Я хотел увидеть, как она смотрит на мой номер и, наконец-то, вспоминает все, что было.
— Алло, — раздался в трубке Катин голос, а эта Вика, которая рядом стояла, молчала, как рыба.
— По дворцам и паркам, обещаю, — сказал я в трубку и нажал отбой. И, ткнув пальцем в Вику, заорал на нее: — Ты не Катя!
— Надо же, какая новость! — с деланным удивлением сказала она.
— Зачем притворялась? — возмутился я. — Кто тебя просил?
Вообще, это очень здорово, когда там, куда вы приезжаете, находится девчонка в точности такая же, от которой вы только что уехали. И это очень удобно. Не надо терзаться, грустить, скучать… Хочешь видеть человека — смотри на него!
Вот и я засмотрелся на Вику, как она ругается на меня. Как повторяет, что я ее достал, чтобы я валил, чтобы пятки мои сверкали (вот, она уже хочет видеть, как сверкают мои пятки!), и что еще ни разу, ни разу ей не приходилось видеть и слышать такого дебила, а уж разговаривать с таким, как я, тем более.
Ее слова музыкой лились мне в сердце, я в восторге даже заоглядывался по сторонам, и увидел, что родители куда-то подевались. Они, конечно, нетерпеливые, но могли бы и подождать сына часок-другой.
Я запереживал, перебил Вику, и заорал:
— В какой стороне море?!
Вика удивленно показала рукой в сторону, и я помчался туда, на ходу прокричав:
— Еще увидимся! — и бежал, все оглядываясь на Вику, а она опускала руку медленно-медленно, как при повторе в синхронном плавании.
Тут, конечно, можно сказать, что нашел я родителей только через год, питался дарами моря и туристов, одичал, загорел, научился переплывать море туда и обратно, но на самом деле я натолкнулся на родителей после первого же поворота.
Мама рассматривала таблички с надписями «Сдаются комнаты» и «Жилье».
Я спросил у мамы:
— Как ты думаешь, где лучше — там, где комнаты сами сдаются, или где находится простое человеческое жилье?
А мама ответила:
— Я думаю, далеко это от моря или нет.
Папа задумчиво произнес:
— Не знаю, как там с морем, но от автобусной станции точно недалеко.
Тут мама заупрямилась, мол, она не может загорать и купаться на автобусной станции. Папа возразил на это, что все нормальные люди загорают и купаются, а наша мама, видите ли, не может. Я думал, мама ответит остроумно, но мама только надулась:
— Да, не могу.
Я сказал:
— И я не могу, — не потому, что не мог, а потому что хотелось поддержать маму.
Мы поплелись с нашими сумками дальше, и к нам всё подбегали какие-то люди с предложениями: сдать нам комнату, сдать нам коттедж, сдать нам весь город, донести нам вещи, довезти нам вещи, накормить нас или чтобы мы их накормили. Папа на все это отвечал:
— Мы бедные, — и от нас отставали.
Хорошая фраза, только маму она смущала, и мама каждый раз краснела. Наверное, она не считала себя бедной и согласилась бы на всё сразу. Но людям-то казалось, что мама краснеет, потому что бедная и чтобы нам чего-нибудь подали.
Наконец папа решительно открыл калитку с надписью «Жилье». На нас тут же залаяла собака, к нам потянулись коты и котята, и мы еле протиснулись дальше.
— Зверинец какой-то… — настороженно сказала мама.
Тут появилась старушка, которая вытерла руки о юбку и еще раз предложила то, что и так было написано на табличке.
Папа поинтересовался:
— Телевизор есть?
— Телевизора нет, — замотала головой старушка.
— А интернет? — спросил папа.
— И интернета нет.
— А джакузи? — продолжал допрашивать папа.
— Не водятся, — заверила старушка.
— А что есть? — спросил папа.
Старушка пожала плечами:
— Комната… Три кровати… Душ с горячей водой на улице, кухня…
— Райские условия! — решил папа. — Заселяемся.
Нас с мамой он даже не спросил, хотя мы, в общем-то, и не противились. Мне было вообще все равно, потому что я думал то о Кате, то о Вике, то объединял их в моих мыслях, и они становились одним полноценным человеком.
Но папе было точно не до моих мыслей, он приказал нам с мамой срочно надевать плавки и купальники. Я так торопился, что переодевался дольше всех — ведь известно, что спешка к хорошему не приводит. Да и на море мы попали не сразу, потому что перед морем оказался большой рынок, и мама бегала от лотка к лотку, выкрикивая: «Сувениры!». Она бы оттуда не ушла, если бы мы что-нибудь не купили. Поэтому я выбрал себе футболку с надписью «Мамина дочка», папа купил бейсболку, а мама — бесполезный кусок ткани, которым она пообещала обматываться. Чтобы мы не приставали к ней, она обмоталась этой тканью сразу же, и выглядела как ходячая плащ-палатка.
И только после всего этого папа сказал:
— А вот, сын мой, и море.
