— У вас есть машина? — спросил Надюшу Ярков.
— Нет, кроме пишущей машинки, других машин нет, — ответила она. — Но есть велосипед. А до телеграфа здесь несколько минут езды.
— Я бы мог отвезти Ирину Александровну на машине.
— С чего бы вдруг? — засмеялась Надюша. — Мы каждый день по два, а то и по три раза ездим на телеграф.
Консулу стало вдруг скучно, он быстро допил кофе и заторопился домой.
— Приходите к нам почаще, — сказала на прощанье Надюша.
— О, я боюсь помешать Ирине Александровне. Она деловая женщина и… суровая.
— Что правда, то правда, — согласилась Надюша. — Но она хороший товарищ и веселая. Мы иногда танцуем под патефон по три часа подряд: боимся располнеть.
Садясь в машину за руль, Ярков спросил Петю:
— Ты что такой молчун сегодня? Слова не вымолвил.
— Я все жду телеграммы из дома, — ответил Петя. — Беспокоюсь.
А телеграмма ждала его у дежурного по полпредству.
Петя развернул листок и, заикаясь от волнения, прочитал вслух: "Здравствуй папа тчк я родился тчк рост пятьдесят один сантиметр тчк вес три шестьсот тчк как меня зовут впр мама счастлива и здорова тчк целуем твой сын тчк".
— Поздравляю и завидую, — обнял Ярков Петю.
Приемные часы в консульстве подходили к концу. Посетителей больше не было. Петя уже собирался закрыть регистрационный журнал, как в приемную вошел мальчик. Одет как финский крестьянин: в тяжелых башмаках, в шерстяных полосатых чулках до колен, в ватной куртке. В руках он комкал шапку. Иней таял на волосах, бровях, он жмурился, смахивая с лица капли, и совсем смутился, когда увидел, что башмаки не удалось как следует оббить и они начинали оттаивать.
— Терве, терве! — приветствовал его Петя первым и, видя, что юный посетитель в растерянности смотрит, как с башмаков на паркет стекают лужицы, добавил: — Тэннен эритайн кюльма я сатаака (сегодня очень холодно и валит снег).
Мальчик испуганно посмотрел на молодого человека, продолжая молчать.
— Олеттеко суомалайнен? (ты финн?), — спросил Петя, не зная, как заставить посетителя говорить.
Парнишка попятился назад, собираясь бежать.
— Что за субъект такой! — воскликнул Осипов.
Мальчик внезапно остановился, и лицо его просияло.
— Так вы умеете по-русски? А почему ругали меня по-фински?
Пришел черед и Пете удивиться:
— Да разве я ругался? Я сказал, что на дворе снежит и чтобы ты не стеснялся мокрых башмаков.
— Но я-то по-фински ничего не понимаю.
— А я по одежде твоей решил, что ты финн.
— Что вы, какой я финн, — махнул рукой мальчик. — Мне нужен самый главный советский начальник.
— По какому делу?
— Это я скажу ему лично, — осмелел мальчуган.
— Я должен доложить консулу, по какому делу ты пришел. Такой у нас порядок.
В это время, заслышав возбужденный разговор, из кабинета вышел консул.
— Вот к вам, Константин Сергеевич, пришел посетитель и не желает говорить, по какому вопросу. Русский.
Консул внимательно посмотрел на мальчика, прочитал в его глазах мольбу и, кивнув головой на дверь, сказал:
— Заходи.
Мальчик живо скинул куртку, бросил ее на стул в приемной, остался в белой рубашке и прошел за консулом в кабинет. Прикрыл плотно дверь, вытащил из-за пазухи маленький красный сверточек, встряхнул его, быстро и привычно повязал пионерский галстук, сделал два четких шага навстречу консулу, поднял руку в пионерском салюте.
— Я — юный пионер Советского Союза Ваня Туоминен, — отрапортовал он и добавил: — К борьбе за дело Ленина всегда готов!
— Садись, — пригласил консул. — Ваня Туоминен? Так?
— Да.
— Ты финн или русский?
— Я — советский.
Консул выдвинул ящик из картотеки, перебрал карточки и сказал:
— Такого советского гражданина у нас нет. Расскажи толком — кто ты, откуда и что тебя сюда привело.
— Я родом из деревни Сороки. Сейчас это огромный красивый город Беломорск. На Беломорканале. Знаете?
— Знаю. Кто твои родители? Где они?
— Мой отец приехал в Сороки еще в стародавние времена, потом мы поселились в колхозе. А когда в прошлом году в Финляндии умер дядя моего отца и оставил ему в наследство дом, отец вспомнил, что он родом из Финляндии, и объявил себя финским гражданином. Польстился на это наследство.
Консул все понял.
— Сколько тебе лет?
— Вот об этом я и хочу с вами поговорить, — оживился Ваня. — Я родился в одна тысяча девятьсот двадцать втором году. Мне сегодня исполнилось четырнадцать лет.
— Поздравляю тебя с днем рождения.
— Спасибо. Сегодня самый счастливый день в моей жизни. Наконец-то мне исполнилось четырнадцать.
— Когда вы сюда приехали?
— Полгода назад.
— Ясно, — сказал Константин Сергеевич, вынул из коробки папиросу, щелкнул зажигалкой, затянулся. Он сказал "ясно", а на сердце стало сумрачно.
— Ну вот, я рад, что вам ясно. Теперь я становлюсь советским гражданином и должен выехать на родину. Немедленно. Срочно. Иначе у меня пропадет учебный год, а самое главное, мне пора вступать в комсомол. Я был председателем совета отряда, отметки у меня были только хорошие и отличные. Правда, схватил тройку по физике, но я ее исправлю. В комсомол меня примут.
Ваня смотрел на консула счастливыми глазами, а Константин Сергеевич затягивался папиросой, мучительно думая о том, как смягчить удар, который он должен нанести этому ясноглазому пареньку. Он встал, прошелся по кабинету, потом подошел к Ване, положил ему руку на плечо и сказал:
— Пойми меня правильно, Ваня. Если бы твои родители выезжали из Советского Союза сегодня или завтра, то есть когда тебе уже исполнилось четырнадцать лет, ты бы сам мог сказать: "Я остаюсь в Советском Союзе, считаю себя советским гражданином". Но теперь ты вписан в паспорт родителей до совершеннолетия. Когда тебе исполнится восемнадцать лет, ты можешь подать заявление о принятии тебя в советское гражданство. Такой закон.
Ваня замотал головой.
— Нет, нет! Не может быть такого несправедливого закона. Я хочу домой, в свою школу, к своим ребятам. Сказано ведь в законе, что в четырнадцать лет я могу решать сам. Мало ли что меня вписали в паспорт, а я не хотел… Несправедливо, несправедливо! — Ваня отчаянно заколотил кулаками по столу и, уронив голову на руки, зарыдал.
У Константина Сергеевича у самого першило в горле.
— Будь мужчиной. Четыре года пройдут быстро, и ты тогда сам определишь свою судьбу.
Ваня вскочил со стула и, осушив рукавом рубашки лицо, воскликнул:
— Так и ходить мне недорослем до восемнадцати лет! Кто же так поздно вступает в комсомол? Неужели вы забыли, что такое комсомол? Ждать целых четыре года! — Ваня что-то соображал, шевеля губами. — Ведь это почти полторы тысячи дней. Полторы тысячи! — Он сидел, по-ребячьи судорожно всхлипывая. — Скажите, а здесь у вас есть комсомол?
— Нет, здесь у нас комсомола нет, — ответил Константин Сергеевич.
— А школа есть?
Константин Сергеевич чувствовал себя неловко.
— Школа есть, но только начальная, а дети постарше едут учиться на родину.
— Ну вот, видите, — заметил Ваня. — А я уже в седьмом учился. Всем можно, а мне нельзя. И это вы считаете справедливым?
— Пойми, ты стал финляндским гражданином, вписан в паспорт родителей…
— Но моя родина там, в Советском Союзе, и я хочу жить у себя дома. Я даже финского языка не знаю.
— Вот финский язык при всех случаях тебе надо учить. Не можешь ты здесь быть немым. Знание языка никогда не помешает.
— Но где я его буду учить? Отец у меня малограмотный, мать тоже. И занялись они своим хозяйством. В финскую школу меня без языка не примут. Нанимать учителя у родителей денег нет. Что же мне делать? Погибать? И вы ничем помочь не можете? Не хотите?
Константин Сергеевич очень близко принял к сердцу трагедию этого мальчика и понимал свое бессилие. Не может он даже материально помочь ему: это было бы расценено местными властями, как вмешательство в их внутренние дела. А Ваня Туоминен — финляндский гражданин.
— Познакомься с соседними ребятами, от них быстро научишься финскому языку. Заведешь себе настоящих друзей. Хороших людей здесь много. Будь патриотом и не забывай, что ты интернационалист.
— Но мы живем на хуторе, кругом лес, болота да валуны.
— Я уверен, что ты найдешь друзей. Сходи на один соседний хутор, на другой…
— Да… — сказал Ваня, вставая. — А я-то думал…
Что он думал, не досказал, но в его взгляде Константин Сергеевич прочитал больно задевший его упрек. Мальчик развязал галстук, аккуратно свернул, заложил за пазуху. Потом поднял глаза и посмотрел на портрет Владимира Ильича, словно жаловался ему.
— До свиданья, — кивнул Ваня Константину Сергеевичу, а в приемной, надевая куртку, исподлобья посмотрел на Петю.
