– Слушай, Маринка! – Милка до невозможности округлила глаза. – Я, между прочим, давно хотела тебя спросить, зачем ты ко мне от Феликса отсела? Столько лет сидела, когда на него и смотреть-то было противно, а сейчас, когда девчонки за него драться готовы, ты, как последняя дура, без боя отдала свое место какой-то там Слесаренко! Может, вы с Лившицем поссорились или… наоборот? Меня и девчонки без конца об этом спрашивают…
– Что значит «наоборот»? – удивилась Марина.
– А то и значит, что, может быть, между вами сложились какие-то такие отношения, которые вы не хотите афишировать, а сами где-нибудь тайно встречаетесь…
– Совсем вы с девчонками с ума посходили! – Марина покрутила пальцем у виска, а сама при этом нервно думала о том, что если рассказать Милке про Рыбаря, то она, пожалуй, и не поверит.
– Значит, с Феликсом ты не встречаешься? – с большим подозрением еще раз спросила Константинова.
– Нет.
– А с кем встречаешься? – не сдавалась Милка.
– Ни с кем! – отрезала Марина. – Отстань от меня, Людмила, очень тебя прошу!
– Ах так, да? – всерьез разобиделась Константинова. – Ну и какая же ты мне подруга после этого? – Она остановилась посреди тротуара и уперла руки в бока, так что прохожим стало очень трудно ее обходить.
Марина вздохнула и решилась признаться во всем Милке, потому что в ее возрасте уже гораздо стыднее быть невлюбленной, чем влюбленной в несколько неперспективную личность.
– Ладно, пойдем, – потянула она за собой Константинову, – я тебе расскажу… Только дай слово, что воспримешь это адекватно.
– Адекватно – это как? – Милка не собиралась трогаться с места до тех пор, пока не будут расставлены все точки над «i».
– Ну… дай слово, что не будешь смеяться… – заглядывая Константиновой в глаза, попросила Марина.
– Смеяться?! – Милка тут же дала дорогу прохожим, потому что сообщение обещало быть интересным и с места стронуться стоило. – Кто ж над любовью смеется? Только бессердечные люди!
Когда подруги уселись на скамейку в скверике возле Марининого дома, Милка в предвкушении сногсшибательной новости смогла произнести всего лишь одно междометие, но в нем явственно слышалось все сразу: и вопрос, и дружеское участие, и подбадривание, и обещание никому не проболтаться, и главное – разрывающее ее на части любопытство:
– Ну!!!
– Ну… – Это повторенное Мариной «ну» было в тысячу раз беднее Милкиного, потому что в нем, кроме неуверенности, ничего другого, к сожалению, не сквозило. – Понимаешь… мне нравится один парень из нашего класса… который никому больше не нравится…
– И кто же это? – Константинова на всякий случай придвинулась к Марине поплотнее, чтобы ненароком в шуме улицы не пропустить какой-нибудь мелкой, но очень важной детали.
– Это… ты, конечно, не поверишь… но это Богдан Рыбарев… – слабым голосом выдохнула Марина.
– Да ладно… – скривилась Милка, так как сначала подумала, что подруга ее разыгрывает, но, увидев, как Маринино лицо сделалось багровым, в состоянии полного изумления прошептала: – Не может быть…
– Ну вот, я же говорила, что не поверишь… – Марина отвернула голову в сторону, так как боялась встретиться с Константиновой глазами.
– Вот, значит, к чему привели все эти «домашки» с «контрошками»… – проронила растерянная Милка. – Или ты из любви их ему и решаешь, как проклятая, а?
– Не знаю я, Милка, что было сначала, а что потом, – сказала Марина и опять представила, как Рыбарь склоняется к ней с высоты своего очень хорошего роста, чтобы поцеловать в губы. Как и во время предыдущего представления, ее пробрала дрожь, и она зябко поежилась.
– Знаешь, Маринка! – собрала свою волю в кулак Милка Константинова. – Тебе срочно надо его разлюбить, потому что это уже не «Ромео и Джульетта», а натуральный «Собор Парижской Богоматери» получается! Тоже нашла себе Квазимодо!
– Никакой он не Квазимодо! – обиделась за Рыбаря Марина. – Ты вот завтра присмотрись к нему получше!
– А то я на него за столько лет не насмотрелась!
– Да вы все, кроме как на Орловского с Лившицем, ни на кого больше и не смотрите! Прямо как стадо…
– Несмотря на то, что ты по этому поводу думаешь, – возмутилась Милка, – я очень хорошо представляю Рыбины брючатки по колено и не пойми какого цвета куртенку от спортивного костюма. Мне кажется, что он их не снимает с самого детского сада.
– Ну и что! А рост! А лицо! Ты представляешь себе его лицо? – горячилась Марина.
– Лицо… – задумалась Милка. – Лицо у него какое-то белое, по-моему…
– Естественно белое, не негр же он!
– Рост у него, конечно, ничего… неплохой рост… – начала сдавать позиции Константинова. – А вот лицо… Если честно, так я и не очень помню, какое у Рыбаря лицо… Завтра придется присмотреться.
– Вот-вот, – подхватила Марина, – ты сначала присмотрись, а потом уж и говори, кто Квазимодо, а кто – нет.
На следующий день после первого же урока Милка отвела Митрофанову к окну и с ошеломленным лицом прошипела ей в ухо: – Ты, Маринка, того… права… Рыбарь-то, пожалуй, не хуже Орловского будет, в своем роде, конечно. Такой интересный блондин… Скандинавского типа… Как это ты разглядела? Только неплохо бы его слегка отстирать… Ну да ладно, это и потом не поздно будет сделать. Пожалуй, люби его. Разрешаю! – Она улыбнулась и добавила слова Васьки-Куры, которые сделались в 9-м «Г» любимой крылатой фразой, подходящей к любой ситуации: – Боги Олимпа не против!
3. Треугольные скалярии и нерешенные задачи по физике
Илья Криворучко перелистывал выданные ему Митрофановой книги и не знал, как ему лучше поступить: гордо бросить их ей в лицо со словами: «Забери и больше не смей ко мне приближаться!» – или все-таки сделать конспект и начать заниматься, поскольку фигурой он, надо честно признаться хотя бы самому себе, совершенно не блещет. Он закрыл книги, сложил их перед собой стопочкой и решительно признался себе еще и в том, что ту блестящую фразу о неприближении к нему Митрофановой он никогда не сможет ей сказать, потому что собьется сразу же на первом слове «забери». Эта ненормальная Марина парализует его своим взглядом, как удав. И чего она к нему привязалась?
Илья подумал еще немного и решил сделать себе заодно и третье признание. Заниматься этими полезными упражнениями ему здорово лень и неохота. Почему лень, понятно каждому дураку, а неохота, потому что занятия будут отвлекать его от другого. Он, Илья Криворучко, разводил аквариумных рыб и очень серьезно подходил к этому делу. У него было целых три аквариума: два прямоугольных и один круглый. В прямоугольных аквариумах жили довольно-таки обычные, хотя и очень красивые рыбки: меченосцы, скалярии, моллинезии, а в круглом – тепловодные золотые. Золотых рыбок было три штуки. Одна, которую Илья назвал Изабеллой, была скорее даже не золотая, а блестяще-рыжая, будто бы медная и хорошо начищенная, с огромными выпученными глазами и прозрачным апельсиновым хвостом. Две другие, Дашка и Машка, имели тоже шикарные вуалевые хвосты и телескопические глаза. Дашка была бледно-золотистая, как любимая мамина перламутровая помада, а Машка – лимонно-желтая с двумя черными пятнами по бокам. Из-за этих пятен отец дразнил ее Буренкой, но Машка, похоже, и не думала обижаться, поскольку никогда никаких Буренок в глаза не видела.
Илья любил ездить на Кондратьевский рынок, где собирались аквариумисты, и если бы у него была возможность, то скупил бы, наверно, все разновидности рыбок, которые только ему попадались. Но такой возможности у него не было. Мама увлечение сына не одобряла, потому что рыб не любила. Ей казалось, что аквариумы портят ее до мелочей продуманный интерьер. Илья с трудом отвоевал свои три аквариума, но если бы не отец, то и это вряд ли бы удалось. Директор фабрики детских игрушек в тот день, когда дома разгорелась целая битва по поводу нахождения в нем аквариумов, твердо сказал маме, которой, в общем-то, перечил довольно редко, что сын имеет право в своей комнате делать то, что просит его душа. Душа Кривой Ручки просила гораздо большего, чем три жалких аквариума, но пока вынуждена была удовлетворяться тем, что есть.
Илья вздохнул, опять придвинул к себе Маринины книги и уставился на обложку той, что в стопке лежала сверху. На ней был изображен накачанный молодой человек с огромными бицепсами и мускульными шашечками на животе. Красиво, конечно, ничего не скажешь…
Странная все-таки эта Митрофанова. Чего она к нему пристала? Неужели ей в самом деле хочется, чтобы у него была такая фигура? Зачем ей это надо? Какая ей разница, есть ли у него шашечки на животе или нет? А может, она в него влюбилась? Илья подумал об этом нечаянно и тут же испугался, будто сказал глупость вслух при всем классе. Разве ж можно в него влюбиться? Да никому и никогда! Он посмотрелся в стекло круглого аквариума и решил, что даже отражающееся в нем лицо, сплюснутое и вытянутое по горизонтали, все же симпатичнее того, которое он ежедневно видит в зеркале. Но, с другой стороны, если взять, к примеру, Пушкина… Тоже не Голливуд и низенький к тому же… Конечно, он, Илья, стихов не пишет, но зато учится лучше всех в классе. На прошлой неделе победил в очень крутом конкурсе по физике для школьников, который устраивал питерский университет. Директриса в честь его победы даже линейку параллели девятых классов собрала, а декан физмата, который уже вручал ему диплом в университете, специально приехал в школу и подарил еще и авторучку – настоящий «Паркер». Может быть, Митрофановой это и понравилось? Нет, она еще раньше эти книги притащила… И вообще, давно зачем-то вяжется… А здорово было бы, если бы она и вправду в него влюбилась! В конце концов, имеет он право помечтать? Вот если бы она действительно в него влюбилась, то он мог бы ей подарить… Изабеллу…
