Борис Раевский - Только вперед

Тетя считала себя передовой женщиной и стыдилась возражать против этих обливаний, которые начались с того дня, как Леня стал заниматься в школе плавания. Но в глубине души она все-таки боялась, что племянник когда-нибудь после такой «процедуры» получит воспаление легких, бронхит, грипп или по меньшей мере насморк. Однако, к ее удивлению, ни бронхитом, ни даже насморком Леня не заболевал. Наоборот, с каждым днем он становился все здоровее и крепче.

К Лениному увлечению плаванием тетя Клава относилась не очень одобрительно.

— Если уж тебя тянет к воде, — не раз внушала она племяннику, — строил бы корабли. Или стал бы судовым механиком! А уж коль заниматься водным спортом, — подумай насчет глиссера. Вот лодочка: мчится, как самолет!

Но Леня лишь посмеивался.

— Ничего! Я и без мотора скоро обгоню любой глиссер!

После завтрака тетя Клава ушла на завод. Леня быстро убрал со стола и, взглянув на часы — без десяти минут восемь, — открыл учебник по тригонометрии. Учитель предупредил, — сегодня будет контрольная.

Настроение у Лени было отличное, чувствовал он себя необычайно бодрым. Тангенсы и котангенсы, секансы и косекансы легко и прочно укладывались в памяти.

Он вспомнил, как трудно было ему заниматься три года назад, и улыбнулся.

Да, тяжелое было время!

Леня приехал к тете из далекой деревни. Ленина мать с болью в сердце рассталась с единственным сыном. Всю жизнь она прожила в деревне. У нее было четыре сына, но троих еще в раннем детстве скосил тиф. Только Леня — самый младший — уцелел.

Отец Лени, деревенский кузнец-силач, умер, когда мальчику было семь лет.

Всю жизнь трудилась мать, недоедала, недосыпала, но подняла сына. Когда Леня, погостив у тети Клавы, написал, что хочет остаться в Ленинграде, мать долго колебалась, даже плакала украдкой, но в конце концов согласилась.

«Что ж, — грустно думала она. — Все одно через два — три года придется разлучиться. В деревне-то институтов нет, а Лене страсть как охота учиться».

Она часто писала сыну письма, где строго-настрого наказывала во всем слушаться тетю и главное — держаться подальше от трамваев. Так прошло два года. Внезапно прибыла короткая, страшная телеграмма: мать при смерти.

Леня ехал двое суток: сперва — поездом, потом — пароходом. И все время не смыкал глаз. Как же так? Ведь он оставил мать хоть и старенькой, но бодрой, хлопотливой. И она никогда не хворала…

С пристани до своей деревни — все семь верст — он бежал, а когда становилось совсем невмоготу и из груди уже вырывался хрип и свист — переходил на торопливый, спотыкающийся шаг.

Мать в живых он не застал. Соседи рассказали: ее поднял на рога взбесившийся бык «Валет». На следующий день, не приходя в сознание, она умерла. Последние ее слова были: «А у Лени сапоги-то совсем прохудились. И пальто…»

Тупо, без слез, слушал Леня причитания баб.

И только оставшись один, совсем один, на опустевшем кладбище, он упал на мерзлую землю и заплакал, беззвучно, давясь слезами…

А потом молча заколотил досками окна и двери в избе и уехал в Ленинград, к тетке. Теперь уж навсегда…

…В новой школе, куда Леня поступил еще при жизни матери, он в первые же два дня успел познакомиться с ленинградскими ребятами и даже подружился с соседкой по парте, Аней Ласточкиной. И сама школа, и ребята, и учителя — все очень нравилось Лене.

Но на третий день его радужное настроение омрачилось. После большой перемены в класс вошла высокая полная учительница.

— А у нас новичок! — дружно закричали ребята.

— Silence, silence,[1] — сказала учительница. — Где новичок?

Леня встал.

— Do you understand English?[2] — спросила учительница.

В сельской школе Кочетов изучал немецкий язык.

Англичанка, глядя на упорно молчавшего новичка, соболезнующе покачала головой.

— Твои новые товарищи уже и читают, и пишут, и немного говорят по-английски, — мягко сказала она. — Тебе, мальчик, будет очень тяжело.

На следующий день Леню вызвал к себе заведующий учебной частью:

— Мы переведем тебя в сто семнадцатую школу. Там изучают немецкий язык.

Но Лене не хотелось переходить в другую школу. Он уже привык к ребятам, и школа эта была близко от его дома. К тому же Леня никогда не пылал особой любовью к немецкому языку.

— Я догоню ребят! — глядя в пол, хмуро сказал он завучу.

— Это очень трудно. Твои одноклассники уже далеко ушли вперед, — доказывал тот новичку.

— Догоню! — упрямо твердил Кочетов.

Наконец завуч сдался и согласился оставить Леню в школе с условием, что при первой жалобе учительницы английского языка он будет переведен.

Ох, и здорово пришлось тогда Кочетову поработать, чтобы догнать своих сверстников! Долгие часы он просиживал над английской грамматикой и каждый вечер выучивал десять новых слов. Перед сном Леня прикалывал к стенке над кроватью бумажку с только что выученными словами. Засыпая, он шепотом повторял их, а утром снова проверял, твердо ли запомнил. Если слова были усвоены хорошо, Леня снимал бумажку; если же они путались, — бумажка оставалась висеть, а вечером рядом с ней на стенке появлялась другая с десятком новых слов. Он не ложился спать, пока не выучивал и старого долга, и новой порции.

А произношение?! Лене иногда казалось, что у него вспухает язык от бесконечного повторения всех этих шипящих, свистящих звуков чужого языка.

Да, тяжелым был тот год!

Но все-таки он выдержал, не отступил. А теперь заниматься уже куда легче!

За этот год крепко подружился Леня с Аней Ласточкиной. Леня и Аня жили в одном доме и учились в одной школе. Больше того: сидели за одной партой. Леня частенько бывал в маленькой комнате на пятом этаже, где Аня жила с матерью-машинисткой. Денег в семье постоянно не хватало. Мать была безалаберной и, кроме того, старалась ни в чем не отказывать дочке. Часто, чтобы заработать Ане на новое платье, она приносила домой пухлые рукописи и по вечерам перепечатывала их.

Аниной маме Леня не нравился.

— Деревенщина, — как-то сказала она дочери, закрыв двери за ним. — «Нонича», «кажись»… И одет-то как: только лаптей не хватает…

Аня покраснела. Действительно, у Лени иногда проскальзывали деревенские слова. В школе мальчишки даже прозвали его: «Ужо-кажись». Но вообще он был хороший, и Аня горячо заступилась за друга.

— Он с каждым месяцем все чище говорит, — сердито возразила она. — Наша Сугробиха ему вчера даже «пять» по устному поставила. А у Сугробихи получи-ка «пятерку»!..

— Что ты раскипятилась? — поджала губы мать. — Я же ничего…

С тех пор Аня нарочно еще чаще приглашала Леню к себе домой.

Они любили наблюдать, как Анина мама печатала, не глядя на машинку. Все десять пальцев ее «вслепую» легко и быстро танцевали по клавиатуре, безошибочно ударяя по нужным буквам. Это походило на фокус.

В половине девятого, сложив тетрадки в сумку, Леня вышел из дому: без пальто, без шапки, хотя еще стояли морозы, был конец февраля. На улице он сошел с панели и побежал.

Прохожие с удивлением поглядывали на него. Странно! Раздетый паренек с портфелем несется по заснеженной мостовой…

А Леня невозмутимо продолжал бежать: он уже привык к удивленным взглядам.

Вот и сад. Тихо стоят деревья с пухлыми снеговыми подушками на ветвях. Дорожки белые-белые, на них ни следа: ночью была пороша.

Леня снял цепь — огромный замок на ней не закрывался, а висел только так, «для страху», как говорила сторожиха, — отворил металлическую, на роликах, визжавшую калитку, бросил портфель на заснеженную скамью. Вот теперь можно побегать по-настоящему!

Круг за кругом, круг за кругом по тихим садовым дорожкам. Вдох — раз — два — три!.. Выдох! Вдох — раз — два — три! Выдох! Глубже, глубже, как учил Иван Сергеевич.

Вокруг пусто и тихо. Так пусто и тихо, словно ты и не в Ленинграде.

Еще круг! Еще!.. Лене уже жарко.

Сквозь узорную садовую решетку он видит, как панели все гуще и гуще заполняются школьниками. Значит, время близится к девяти.

«Ничего. Не опоздаю…»

Он продолжает бег круг за кругом. Школа рядом. Когда-то он, как и все соседские ребята, выходил из дома за десять минут до звонка. Но в последние месяцы, с тех пор как Леня стал заниматься в бассейне, он всегда выходит за полчаса до занятий. Перед уроками надо успеть сделать «разминку».

Он взял со скамейки портфель, вышел из сада, плотно закрыл калитку. Накинул цепь с тяжелым замком, а то сторожиха заругает; у нее с Леней строгий уговор: не закроешь — завтра не пустит. С портфелем побежал в школу. Даже очень строгий учитель физики, которого он обогнал, не удивился, видя его раздетого, и не сделал ему замечания.

— Закаляемся?! — кричали мальчишки.

— Привет от братьев Знаменских![3]