Николай Печерский - Кеша и хитрый бог

Мне тоже ботинки уважили, потому что был я форменно в лаптях. Выдали штиблеты и говорят: «Ты, Казнищев, не гляди, что они разные. На них подметкам сносу нет. Прямо тебе царская обувь, и только».

Ботинки и точно оказались разные. Один, понимаешь ты, русский, а другой шут его знает какой — не то французский, не то американский.

Наш ботиночек по всей форме — уютный эдакий, с подковкой, с ременным шнурочком. А чужеземный не тово — длиннющий, носище узкий, кверху задранный. Но главное, Кешка, не в том, что разных наций, а в том, что, язви их, оказались они на одну и ту же правую ногу. Ну как ты их, скажи на милость, к ноге приспособишь? Погоревал я, Кешка, а потом и думаю: если остались у нашего каптенармуса одни правые, значит, существует у нас такой партизанский боец и вышли у него по ошибке две левые ноги. В жизни ведь оно так — всякое случается. И ругать мне этого бойца не приходится, поскольку у него физический ляпсус. Нехай носит левые и бьет, голубчик, белых извергов.

— Что ж вы с этими ботинками сделали? — спросил Кеша.

— А что сделал? Надел, и все. Наш, русский, — на левую, а заграничный — на правую. Зашнуровал, потопал ногами — ничего. Ходють!

Но горя с ними все-таки напринимался. Идешь, понимаешь ты, прямо, а тебя будто бы влево кто закидывает. Не приучен, одним словом…

Но думать и гадать тут нечего. Дело военное и обсуждению не подлежит. Привернул я обмотки, затянул потуже ремешок на портах и побег в строй. Стою с правого фланга и голову, как положено, равняю, чтобы грудь четвертого человека видеть.

Тут и командир наш, то есть Архип Иванович, показался. Поздоровался с бойцами — и прямо ко мне. Глаз, я тебе скажу, у него во какой был — сразу непорядок приметил. «Ты что это, говорит, Казнищев, кловун или рабоче-крестьянский боец? Почему не соблюдаешь?» Ну, я рассердился. Хоть и командир, а кловуном живого человека обзывать нечего. «Ты, говорю, на меня не кричи! У меня ноги по уставу. Не веришь, могу разуться». Пригляделся Архип Иванович и понял. «Раз такое дело, Казнищев, я тебе свои ботинки отдам. У меня сапожки запасные есть». Повернулся — и в штаб. Переобулся и волокет мне свои ботинки. «Надевай, Казнищев. И чтоб теперь у тебя все точно было — и направо и налево, и, само собой, вперед, на нашего заклятого врага Колчака!»

И был у нас, Кешка, в тот день сурьезный бой. Сражались мы не щадя живота своего. Кого пулей достали, кого шашкой, а кому просто так досталось. Иначе, Кешка, нельзя. Раз враг, значит, он враг…

А вечером дали нам, Кешка, отдых. Сидим мы по избам, табаки курим, про новую нашу жизнь разговоры разговариваем. И тут, понимаешь ты, приходит в нашу избу один штабной боец и говорит: «Братцы, заболел наш Архип Иванович. Лежит, а сам ну просто как печка. Так и гонит от него жаром».

Ну, я собрался в один момент и пошел. Может, помогу чем. Как-никак, а байкальские мы с ним. Рыбаки. Сунулся я, Кешка, в избу, а он и в самом деле лежит во всей своей одежке на кровати и тяжело дышит. Посмотрел я на него и вижу такой факт: сапожки его командирские как есть все без подметок. Только гвозди вокруг торчат да портянки мокрые-премокрые. Это он, значит, так и ходил портянками по голому снегу.

Сел я возле него рядышком и спрашиваю: «Ты чего же это, дорогой друг Архипка, язви тебя, наделал?» А он улыбнулся и ответил: «Ничего, Казнищев. Вот врага доколотим, мы тебе еще не такую обувку справим. Мы тебе со скрипом закажем!»

Казнищев умолк на минутку, набил трубку табаком.

— А ботинки те, Кешка, до сих пор у меня сохраняются, как, скажи, диплом или медаль. Погляжу на них и сразу Архипа Ивановича вспоминаю, язви его…

Казнищев хотел еще что-то добавить, но только махнул рукой и тяжело поднялся с завалинки.

— Чего ж ты, Кешка, сидишь? Иди купайся!

После того как Кеша зашил Лехе порты и взял с собой на Байкал, Леха стал считать Кешу своим лучшим другом. И встает — про Кешу говорит, и спать ложится — тоже про него.

Но, увы, было так недолго. Прошел день, второй, третий, и дружба Лехи и Кеши вдруг дала трещину и начала на глазах расползаться. Кеша перестал понимать Леху, Леха перестал понимать Кешу. Кеша начнет про одно, а Леха заладит вдруг совсем про другое. Спорят, попрекают друг друга, а когда немного остынут, и сами толком не разберут, из-за чего спорили, из-за чего кричали друг на друга и махали руками.

Причина для окончательной ссоры была пустячная. Кеша пришел к Лехе в гости. Леха только что пообедал и теперь гонял по двору на длинной березовой хворостине. Лехе хотелось показать Кеше, что конь у него не какой-нибудь, а самый настоящий боевой скакун. Не щадя сил, конь взвивался на дыбы, бил копытами в землю, дико и призывно ржал. Зрелище было потрясающее. Если бы эти фортели увидели настоящие лошади, они бы наверняка лопнули от удивления и зависти.

Кеша сидел на завалинке и, как это ни странно, не проявлял никаких восторгов. Друг-приятель Лехи хмурился и смотрел совсем не туда, куда надо. Леха сразу понял, почему Кеша такой хмурый и почему он смотрит не туда, куда надо. Леха подскакал к Кеше, спешился и сказал:

— На, Кеша, покатайся немного. Мне не жалко.

Но странное дело, Кеша повода не взял и кататься на скакуне отказался. При всем при том Кеша ругнул Леху, сказал, чтобы Леха к нему не лип и вообще катился на все четыре стороны. Леха был добрая душа. Он проглотил обиду и ласково, насколько позволяли хриплый голос и задетое самолюбие, повторил:

— Покатайся, Кеша. Чего ты стесняешься?

— Не хочу.

— Почему не хочешь?

— Потому, что я не дурак!

Леха был простой человек. Он не понимал намеков и заковыристых фраз. Леха смотрел на Кешу нежным, преданным взглядом и думал. Но вот ямочки на пухлых щеках Лехи вытянулись, а в том месте, где сходятся брови, прорезались вдруг две острые морщинки.

— Значит, по-твоему, я… дурак? — удивленно спросил Леха.

Вместо ответа Кеша пнул ногой камешек и поднялся. Так они и расстались, не поняв друг друга, не сказав на прощанье ни одного слова. Кеша уже давно ушел, а Леха все сидел на завалинке, морщил узенькие, выгоревшие на солнце брови. Рядом с ним, положив Лехе морду на колени, понуро стоял боевой, испытанный в сражениях конь.

Кеша немного жалел, что у них с Лехой получилось так нескладно. Опустив голову, он шел домой, думал про незадачливого дружка Леху, про Тоню и вообще про всю свою жизнь…

Тоня тоже хороша! Заперлась в избе и сидит. Как будто бы не знает, что Кеша приходил к ней и мать показала ему от ворот поворот. Впрочем, Тоня могла и не знать. Не будет же она спрашивать мать: «Выгнала ты Кешу или не выгнала?»

Нет, думать больше нечего. Надо идти, и все. Теперь уже Кеша не будет такой размазней. Если Тонина мать выйдет и снова начнет упрекать Кешу и наводить тень на плетень, Кеша скажет: «Я Тонин друг, и вы не имеете права меня выгонять».

Кеша свернул с тропы влево и, полный самых решительных и отчаянных намерений, зашагал к Тониной избе. Сейчас он придет и сейчас скажет Тоне все — и про бога, и про Петуха Пашку. И еще Кеша спросит Тоню, почему это Тоня ходит в церковь и почему бухает поклоны несуществующему богу. Кешу не проведешь! Своими собственными глазами он видел, как Тоня шла вчера с матерью в церковь…

В избу к Тоне Кеша не пошел, а только стал у ворот и громко, так, чтобы Тоня услышала, запинькал синицей: «Пиньк-пиньк-трр!» Подождал, посмотрел на окна и снова, отчеканивая каждое коленце, засвистал: «Пиньк-пиньк-трр».

В избе послышались шаги, звякнула щеколда.

Тоня вышла к гостю, села на скамеечке возле калитки. Кеша не знал, с какого конца начать, как покрепче взяться за дело. Так, чтобы не обидеть Тоню и в то же время, чтобы было прямо и откровенно, без всяких обходов и выкрутасов. Кеша подумал немного, поболтал ногой и сказал:

— Ты думаешь, я к тебе зря пришел? Я пришел по делу.

Вступление было что надо. Сейчас Тоня посмотрит на него и сейчас спросит: «А зачем ты, Кеша, пришел? Раз ты пришел, так ты говори!» Вот тут-то Кеша и скажет ей про все. Чего ему стесняться!

Но получилось совсем не так, как задумал Кеша. Тоня выслушала Кешу без всякого удивления.

— Я знаю, чего ты пришел, — сказала она. — Я тебя увидела и сразу догадалась.

Кеша подумал, что Тоня просто-напросто хитрит. Тоня всегда так — на словах знает, а когда спросишь — «тр-пр», и все. Но нет, Кеша просчитался. Тоня в самом деле догадалась, зачем пришел к ней Кеша.

— Ты, Кеша, как хочешь, а я с тобой про Пашку и про бога говорить не буду, — сказала Тоня. — Можешь даже не стараться.

Кеша растерянно смотрел на Тоню. Все его мысли и все прекрасные слова выдуло из головы, будто ветром.

— Боишься, потому и не хочешь, — глухо сказал он. — За ноги твоего Пашку — и в Байкал. Он ведь жулик, он корешки продает, а ты ему поклоны бухаешь и молишься!