Проходят минуты, проходят часы, проходят дни. В этом жизнь каждого музыканта. Древнее искусство, и трудно пока что внести в него изменения. Да и зачем? В нем есть и своя извечная радость, только не сразу и не все музыканты ее понимают.
Дверь класса приоткрывает Верочка:
— К телефону, срочно. Междугородная, Париж!
Франсуаза кричит:
— Maman! C'est Maman![1]
— Vas avec moi, Françoise,[2] — говорит ей Кира Викторовна. — Репетируйте дальше сами. — Это она говорит ребятам.
И Кира Викторовна, а за ней и Франсуаза выбегают из класса.
Франсуаза бежала по коридору, весело подпрыгивала. Вместе с ней весело подпрыгивали юбочка и браслет на запястье — серебряное колесико.
Ребята стояли в классе. Неизвестно было, с чего начинать репетицию, и, главное, кто начнет. Вдруг Ладька голосом диспетчера Верочки объявил:
— Отчетный концерт школы! Мелодия!
Сел на кончик стула, скрипку зажал между коленями и начал играть на скрипке, как на виолончели. Потом вскочил, поставил скрипку на стул и начал ритмично хлопать струнами.
— Романс без слов! Класс педагога Ярунина. — Теперь Ладя копировал девицу с контрабасом. Крутил коленями в своих истертых белесых джинсах.
— Как ты смеешь! — Андрей схватил Ладьку за руку и повернул к себе. Они опять были друг перед другом вплотную.
— А что? — Ладька это говорит умышленно небрежно.
— Ты… со скрипкой так!.. — Андрей с трудом выговаривал каждое слово. Голос его дрожал от предельной ненависти, которая накапливается в нем постоянно помимо воли. — Ты… — Андрей замолчал, потому что почувствовал, что не выдержит и сорвется, сегодня уже обязательно, если сам не удержит себя.
Ладька перешел на красивое протяжное звучание. Смычок его казался бесконечным. Он его тянул и тянул, и смычок все не кончался. Ладька едва не зацепил Андрея смычком. Случайно или не случайно — понять нельзя было. И Ладька после красивого и протяжного легато перебросил смычок за подставку скрипки, где концы струн крепятся к держателю, потом — обратно, где смычок занимает на скрипке свое обычное место: скрипка смешно вскрикнула по-ослиному.
Павлик смотрел на Ладьку с восхищением, хотя и понимал, что подобный поступок не должен заслуживать одобрения. Маша отошла к «оловянным солдатикам». Она будто хотела защитить их от того, что могло произойти. Очки на ней перекосились, и это еще больше подчеркивало ее собственную беспомощность. Глаза были широко и неестественно открыты.
— Стану трубадуром, — сказал Ладька. — Буду слагать песни о любви. «Спустилась ночь над Барселоной…» Или что-нибудь о прекрасном Провансе. — И он потряс джинсами.
— Перестань паясничать, дурак! — Губы Андрея были плотно сжаты, лицо побледнело. Глаза сделались узкими и зелеными. Слова эти он сказал совсем тихо, едва слышно, почти не разжимая губ.
— Тьфу на вас! — крикнула Ганка и решительно двинулась на Андрея и Ладю.
За Ганкой двинулся и Дед.
Распахнулась дверь класса, и в дверях появилась Кира Викторовна. Ладя и Андрей опять стоят — смычки в руках, будто шпаги. Между ними стоит Дед, выпятил живот, на лице гордость — в решительную минуту он показал себя решительным человеком. Так, во всяком случае, должна подумать о нем Кира Викторовна, потому что Ганка скромно отошла в сторону.
— Значит, опять. Ослиный мост вундергайгеров?[3]
Кира Викторовна подошла к Ладе и Андрею. Они молчали. И она молчала. Потом достала из кармана ключ и спокойно сказала Ладе:
— Как в прошлый раз? К директору?
Ладька кивнул. Надо соглашаться.
Павлик подошел к Ладе и пожал ему руку. Павлик все умел делать вовремя. И «оловянные солдатики» были счастливы: авторитет Деда остался незыблем.
Андрей смотрел на все это молча. Сколько раз он давал себе слово в столкновениях с Ладькой оставаться невозмутимым, но не мог он, не получалось у него это и не получится, наверное, никогда. Он терпит, а потом вдруг в нем сразу что-то не выдерживает, и тогда он готов кинуться на Ладьку, чтобы убить его тут же на месте. Немедленно! В ту же секунду! Он даже не помнит, когда это началось впервые между ними, он только знает, по какому поводу — скрипка и все, что связано со скрипкой. Это у Андрея так. А может быть, дело и не только в скрипке, а еще в чем-то, необъяснимом до конца и ставшем постоянным за последнее время.
Кира Викторовна и Ладя шли к кабинету директора. Ладя нес скрипку, пачку нот. Смычок повесил на палец, покачивал им из стороны в сторону.
Ладю и Киру Викторовну встретила Евгения Борисовна. Взглянула и пошла дальше. Ладя — нефтепродукт, и Евгения Борисовна не думает отказываться от своих слов. Но Ладя знает, что он сейчас совсем другой человек и никакого отношения к продуктам из нефти не имеет. Пытается быть таким. Это его истинное намерение в данный момент. У него все всегда в данный момент. Утомлять себя планами, загадками, надеждами? Музыка — это хорошо, интересно, а сама жизнь — еще интереснее, потому что она интереснее любой музыки. Его отношение к Андрею? Он сам не знает. Любопытно все это, подогревает как-то или просто веселит, какая разница? Дома, когда собирается идти в школу, он ни о чем таком не думает. Живет Ладька, можно сказать, один, вполне достойно самостоятельного человека, потому что старший брат, единственный его прямой родственник, все время в археологических экспедициях, а соседка тетя Лиза, которой брат поручил присматривать за Ладькой, жить Ладе, в сущности, не мешает. Ладькин домашний быт вполне соответствует его собственному, Ладькиному, характеру; как говорится, Ладьке кровь никто не портит. Чего не скажешь об Андрее — его мать достаточно хорошо знают в школе, а если кто и не знает, то наслышан о ней от других, и тоже предостаточно.
Кира Викторовна открыла ключом кабинет директора и пропустила в кабинет Ладю.
— Я ухожу, — сказала она.
— Заприте меня, — попросил Ладя. — Так будет лучше.
Из-за дверей директорского кабинета зазвучала скрипка: Ладя начал упражнения. Кира Викторовна постояла, послушала. Скрипка звучала все мягче, все естественнее. Кира Викторовна представила себе, как Ладя уютно устроился на скрипке щекой и сам слушает, как звучит его скрипка. У Лади нет сурового ежедневного постоянства. Он специально создан для неорганизованности.
О чем Ладька сейчас думает? Только не о предстоящем концерте, и не потому, что он не хочет думать, а просто незачем, рано еще. Как говорит тетя Лиза, «еще не вечер».
Кира Викторовна вернулась в класс, оглядела ребят. Дед, как всегда, что-то объяснял «оловянным солдатикам», и они от восторга открыли рты. Ганка потирала правую руку. Маша учила Франсуазу русскому языку или наоборот — Франсуаза учила Машу французскому языку. Во всяком случае, обе они стояли и шевелили губами. Маша очень старается, она хочет сделать приятное Франсуазе. И потом, она мечтает, чтобы к ней относились как ко взрослой «оловянные солдатики». Она ревнует их к Павлику Тарееву, а французский язык должен ее возвысить над Павликом, хотя бы на какое-то время. Маша тоже хочет разбираться в жизни.
Франсуаза в русских словах выделяет последние буквы, произносит их очень твердо и раздельно: «мо-с-т», «гор-о-д», «музыка-н-т», «све-т», «зву-к». Маша пытается отучить ее от этой «французской» привычки.
Андрей отвернулся, глядел в окно. Пусть постоит, успокоится. Честолюбие ему пока что во вред, слишком оно не отпускает его от себя.
Кира Викторовна подошла к Ганке, взяла ее правую руку и начала массировать.
— Не больно?
— Нет.
— Завтра утром попросишь девочек в общежитии, чтобы сделали то же самое.
Кира Викторовна подошла к «солдатикам», показала — расправить плечи. Молодцы! Вполне самостоятельные люди. «Солдатики» с готовностью кивнули.
— Вырастешь, будешь выступать в длинном вечернем платье. — Это Кира Викторовна сказала Маше Воложинской.
Маша улыбнулась. Сквозь сильные стекла очков были видны ее глаза. Мир входил в них еще совсем детский. Маша радовалась ему тихо и незаметно.
Кира Викторовна повернулась к Франсуазе:
— Не бегай вечером, не вертись. Отдохни, потом за работу. Поиграй, позанимайся спокойно. Не чик-чирик.
Франсуаза засмеялась — «чик-чирик» понятно на любом языке.
— А что вечером в Большом театре? — неожиданно спросил Андрей.
Кира Викторовна даже не сразу поняла его вопрос.
— Премьера балета. А что?
— Так… Ничего.
— Андрюша, сегодня еще поработаешь. Пожалуйста, подумай над содержанием второй части.
— Я останусь упражняться здесь, — сказал Андрей.
Кира Викторовна подозрительно взглянула на него.
— У меня час свободного времени, — просто ответил Андрей.
— Конечно. Тогда останься.
— И у меня, — сказал Дед. — И я останусь.
