Оказывается, когда Владимиров ехал на водопой, на него пикировал «мессершмитт» и дал очередь из пулемёта. Сокол испугался и шарахнулся в сторону. Миша упал с коня. Сокол помчался по полю и ввалился в болото.
Конь увяз в трясине по самое брюхо. Голову тянет вверх, глаза вытаращенные, глухо стонет.
Сунулись мы к нему — ноги вязнут, опасно. Остановились, замешкались. Что делать? И вдруг Миша закричал, показывая рукой в сторону железнодорожного полотна:
— Щиты! Щиты!..
Около железнодорожного полотна стояли деревянные щиты, сложенные шалашиками. Бойцы бросились к щитам и быстро сделали настил по болоту.
По этому настилу мы добрались до Сокола и настелили щиты вокруг него. Стоим. Хорошо держат. Не тонем, только немного вода просачивается.
Начали откапывать коня лопатами — ещё больше засасывает.
— Отставить! — приказал я. — Давайте «повал».
Просунули конец ремня под брюхо коня, схватились за концы «повала», а кто за гриву и хвост — и потянули под команду: «Эх, взяли! Ещё раз взяли!» Трудно подаётся. Тяжёл, да и тина крепко держит. Только мы начали тянуть, вдруг слышим крик нашего наблюдателя:
— Воздух!
Прилипли мы к щитам и притихли. Слышим, где-то недалеко со звенящим свистом самолёт летит. Через некоторое время наблюдатель крикнул:
— Отбой!
Вскочили мы и опять стали тянуть.
Около коня щиты положили в два слоя — так-то надёжнее — и на них вытащили Сокола. Связали ему ноги и в таком лежачем положении вместе со щитами, на которых он лежал, потянули. Кое-как выволокли на твёрдый грунт. Развязали. Вскочил Сокол на ноги, дрожит. Весь в грязи, да и мы изрядно извозились. Смотрю, на задней ноге у него кровь.
Обмылись мы в ручейке и коня вымыли. На бедре у него увидели неглубокую рану.
— Да, Миша, — сказал я, — легко вы с Соколом отделались. Могло быть хуже…
Рану мы зашили и закрыли повязкой. Поставили коня в убежище.
— Пусть недельку постоит, — сказал я. — Ранка подживёт и сам успокоится. А то, видать, он сильно перепугался…
Прошло дней десять. Заседлали Сокола, и поехал я на нём в подразделение полка. Дорога пролегала через тот ручей, в котором поили лошадей. У ручейка Сокол вдруг остановился, наклонил голову и, испуганно глядя на воду, заревел каким-то медвежьим, утробным голосом: «У-ур-р-ры-ы…» Никогда я не слышал у лошадей такого рыка.
Сделал я посыл ногами — конь ни с места. Рассердился и ударил Сокола концом поводьев. Конь шагнул, но не вперёд, а назад. И при этом глаз не сводит с воды и ревёт: «У-ур-ур-ы-ы…»
Пришлось слезть с седла и повести коня в поводу. Перешагнул я ручеёк и тяну его за повод.
— Ну-ну, вперёд, Сокол! Вперёд!
Сокол сначала упирался, а потом ка-ак скакнёт через ручей! Перемахнул — копыт не замочил. Дрожит и на ручеёк оглядывается.
Сел я на Сокола и поехал дальше. Еду и думаю: «Вот ещё не было печали, так в болоте черти накачали. Никогда не боялся воды, а тут — на тебе. На фронте такая лошадь и погубить может…»
Но странное дело: после этого случая, где бы я ни оставлял Сокола без привязи, он шагу не ступит. Даже если невдалеке снаряды рвутся — стоит как вкопанный на lyiecTe, только изредка вздрагивает и ушами прядёт. Чтобы уберечь от осколков, я приучил его ложиться на бок. Лежит и временами стонет, но не вскакивает. Может быть, потому никуда не убегал, что боялся опять погрязнуть где-нибудь в болоте?.. Воды испугался — зато огонь стал легче переносить. Вот какие чудеса в жизни бывают!
Солдаты передовой роты уже несколько дней не получали писем. Трудно было доставить. А без писем на фронте тяжко.
Комбат майор Терехов вызвал к себе в блиндаж связиста-вожатого и сказал:
— Товарищ Первушкин, не сможет ли ваша Альфа доставлять газеты и письма в первую роту? Уже двух письмоносцев убило…
— Не знаю как… — замялся связист. — Попробую. С грузом-то через реку тяжеловато будет.
Стояла дождливая, грязная осень.
В такое время особенно трудно было воевать: земля раскисла, люди промокали до нитки, а ночи стояли длинные и тёмные-тёмные.
Первая рота форсировала реку и закрепилась на том берегу: вырыли окопы, залегли. Противник пытался столкнуть роту в реку, но все его атаки захлёбывались.
Телефонная линия часто рвалась от огня противника, и связь поддерживали по радио и с помощью служебной собаки.
Альфа была похожа на волка: здоровенная, тёмно-серая. Работала на связи при двух вожатых. Один вожатый, Коробков, находился на том берегу, в окопах, а другой, Первушкин, — на этом берегу, при штабе батальона. Первушкин был строг к Альфе и ласкал её редко, а Коробков помягче характером, голос у него ласковый, и за хорошую службу он часто поощрял собаку. Первушкина Альфа побаивалась, а Коробкова любила, но к обоим привыкла и обоих слушалась.
Письменное приказание Первушкин клал в маленький портдепешник, привязывал его к ошейнику и говорил строго: «Альфа! Пост!» Альфа устремлялась через кусты к реке, переплывала её наискосок (течение сносило) и бежала в окопы к вожатому Коробкову. Только Коробков, второй хозяин Альфы, мог снять портдепешник. Никому другому собака не давалась. Альфа отдыхала в окопах. Коробков её подкармливал, а потом она обратно переплывала реку, неся в портдепешнике донесение от командира роты.
А теперь комбат дал новое задание. Сможет ли Альфа с грузом переплыть реку? Уж очень течение быстрое.
Первушкин закрепил на спине собаки брезентовый вьюк и положил в него несколько газет. Альфа переплыла с вьюком реку и доставила газеты в первую роту. Первушкин пошёл к комбату и доложил:
— Товарищ майор, испытание сделано. Можно назначить Альфу почтальоном. Думаю, справится.
Улыбнулся комбат:
— Хорошо. Давайте. Только не нагружайте её помногу. Как бы не утонула.
— Будьте покойны, товарищ майор. Она у меня будет делать по расписанию два рейса в день. Аккуратно доставит.
На другой день Первушкин ранним утром послал Альфу в первый рейс с газетами. Альфа реку переплыла и, прыгнув в траншею, побежала по извилистому пути к вожатому. Но Коробкова на старом месте не оказалось. Собака понюхала землю и устремилась по ходу сообщения дальше. Солдаты попытались остановить связную собаку: «Альфа, Альфа, стой!» Но она увернулась от них и даже оскалила зубы. Солдаты отстранились от собаки и поругали её:
— Вот злюка! Учёная, а некультурная…
Альфа не обращала на них внимания. Она
нюхала землю и шла по траншее вперёд. Траншеи солдаты по ночам копали по направлению к противнику, и сейчас Коробков находился в самом отдалённом ответвлении.
Альфа разыскала хозяина. Коробков обрадовался и погладил собаку:
— Хорошо, Альфа, хорошо, — и угостил её сахаром.
Вынув из вьюка газеты, Коробков роздал их солдатам.
— А когда же она письма принесёт? — спрашивали.
— Сегодня вечером.
— А как же она нашла тебя по следам? Ведь следов-то много.
Коробков улыбнулся:
— Простая хитрость: подошвы я смазал рыбьим жиром и этим усилил запах своих следов. Вот Альфа и нашла меня!
Вечером Первушкин завернул пачку писем в парусину и вложил в брезентовую сумку вьюка. Надо было сберечь их от воды. Письма были в разных конвертах — ив серых, и в жёлтых, и в синих — и простыми треугольниками. И в каждом из них своя жизнь, своя тоска и надежда.
По команде «Пост! Пост!» Альфа побежала знакомым маршрутом. Сначала она бежала через кусты, потом поплыла. Вражеские снаряды рвались на обоих берегах реки, где располагались наши войска. Иногда снаряды падали в реку, и вверх взлетала высоким фонтаном грязно-бурая вода. Альфа привыкла к этим взрывам, и как бы близко они ни появлялись, она не изменяла своего маршрута.
Альфа вылезла из воды и, отряхиваясь, побежала по берегу к окопам. В это время недалеко от неё разорвалась мина, и многочисленные осколки мгновенно взборонили землю. Альфа взвизгнула и упала на живот — будто ей подсекли ноги. Песок под ней окрасился кровью.
Коробков поджидал своего почтальона и часто выглядывал из траншеи — посматривал по направлению к реке. Здесь пролегает линия связи. Вон там, около песчаного холмика, Альфу уже можно было увидеть.
И вот Коробков увидел своего почтальона. Собака шла медленно, покачиваясь, иногда приседала, ложилась и пыталась ползти.
Коробков вылез из траншеи и пополз навстречу собаке:
— Альфа, ко мне! Ко мне! Альфа! Ползи!
Собака слышала призыв хозяина, скулила,
скребла лапами песок и не могла сдвинуться с места. Коробков дополз до собаки, схватил её за вьюк и потащил за собой в окоп.
— Тихо, Альфа, хорошо, Альфа… — приговаривал Коробков, успокаивая собаку.
За ней оставался кровавый след.
Втащив Альфу в окоп, Коробков сбросил с собаки вьюк и начал торопливо перевязывать раны. Раны были на всех ногах, а на правой задней перебита кость. Два солдата помогали Коробкову перевязывать раны, а другие протягивали ему свои перевязочные пакеты:
