После матча мы пойдем еще более длинными шагами, потому что будем торопиться домой. Нас ждет баранина по-индийски. Это воскресное блюдо. С кокосом и ломтиками банана, миндалем, разными пряностями, и все это плавает в желто-красном соусе вместе с кусочками мяса, такими нежными, что тают во рту. Мы с Джимом не знаем ничего вкуснее. Бывают такие матчи, когда мы гораздо охотнее обсуждаем баранину по-индийски, чем футбол.
Сегодняшний матч не оправдывает моих ожиданий. Прискорбная игра. Неконтактная. Позиционная война посреди поля. Высокие передачи, разрушающие атаки противника, которые ветер сдувает за боковую линию. Типичная ничья. Много борьбы, беготни и нервов.
Полная фигня.
Мне интересно, что делают Филип и Туве? Где они могут быть в этот апрельский выходной, терзаемый изо всех сил ветром.
— Их заклинило, — говорит Джим.
Тут я чувствую, что кто-то плюнул мне прямо на макушку. Я поднимаю руку и, не оборачиваясь, провожу по волосам. Ладонь становится влажной. На моей голове чей-то тягучий плевок. Я чертыхаюсь, но стараюсь сохранить вид, будто ничего не случилось. Я знаю, что другого выхода нет. Сохраняя на лице маску невозмутимости, я стою и молчу. Затем оборачиваюсь к Джиму.
— Они тянут время, — бормочу я как можно тише.
Джим кивает. Он ничего не заметил.
— Если так и дальше пойдет, то — конец футболу, — вздыхает он.
Счет ноль-ноль. Болельщики свистят, мы поднимаемся с мест. Я говорю, что неплохо бы перекусить. Предвкушаю баранину по-индийски. Но тут я вспоминаю про плевок, и от мысли, что есть люди, которым ничего не стоит плюнуть на других, мой желудок сжимается от отвращения.
Сегодня ветрено, Филип и Манни стоят у моего дома и ждут меня. Несколько дней назад Манни побрил голову, эффект оказался неслыханным. Его голова отсвечивает бледнотой, словно пролежавший много лет под водой камень, поднятый со дна.
Я впервые вижу его в новом облике. Стараюсь не пялиться.
Делаю вид, что наблюдаю за сороками, играющими со встречным ветром. Они взмывают на воздушных волнах над Астраканвэген, потом устремляются к липам на другой стороне улицы, рассаживаются на ветвях и принимаются хором стрекотать.
— Привет, Ким! — говорит Филип.
— Здорово, Филип, — отвечаю я.
Я не могу отвести взгляд от Манни. Для меня его превращение стало шоком. Кажется, Манни стал совсем другим человеком. Словно прежнего, довольно медлительного парня включили в розетку. Он отмечает все, что происходит вокруг, и ищет повод для действия. Словно ему требовался ток, высокое напряжение, и он нашел у себя кнопку.
Отведя взгляд от лысой головы, я вижу прежнего Манни. Снова и снова я вглядываюсь в его лицо. Всматриваюсь в плутоватые насмешливые глаза, равнодушные губы. Да, конечно же, это Манни. Так он сейчас выглядит. Я медленно принимаю его новый облик. Для меня все еще существует прежний Манни, парень, которого я немного знаю. Но как его воспримут другие, те, кто встретит его впервые? Кого они увидят?
Хищный взгляд Манни замечает сотенную купюру в моей руке. Я иду в магазин за смягчающим средством для Кристин.
— Что, Кимме, дела?
Я пожимаю плечами.
— Ну да.
— Опять идешь за книжками?
Я ухмыляюсь и качаю головой.
— У нас тут дело на миллион, — перебивает его Филип. — Ты должен пойти с нами. Пойдешь?
Он чешет голову с курчавыми волосами и смущенно смеется. Манни тоже гогочет. Он начинает валять дурака, делая вид, что боксирует со мной.
Я отступаю в сторону и прыгаю на дорогу.
— Конечно, если тебе не надо сидеть дома и читать книжки, — добавляет Манни и снова атакует меня.
Я опять отпрыгиваю, смеюсь, потому что не знаю, как вести себя в такой ситуации. Но ты спасаешь меня, Филип.
— Кимме нужно идти, — решительно говорит он и покровительственно обнимает меня за плечи.
Иногда я думаю, что такие, как ты, могут однажды спасти землю. Ты родился, чтобы стать лидером. Собственно, я думаю, ты — прообраз скаута или кого-то в этом роде. Прежде чем возникли скауты, должен был появиться тот, кто подкинул им саму идею. (К сожалению, я должен сделать здесь уточнение: я так думал о тебе сначала, Филип. Тогда я видел в тебе лишь эти стороны характера).
Но скаутинг — это слишком банально для тебя, Филип. Все скауты в твоих глазах одинаковы. Они выбираются в ближайший лес, ставят там целый палаточный городок, живут в своих палатках неделю, сгребают вещи в кучу, выкидывают колышки от палаток и разъезжаются по домам в белых микроавтобусах. Филип считает, что они похожи на муравьев.
Для Филипа имеют значение лишь птицы. Он ими просто бредит. Для нас, остальных, его увлечение могло бы быть чем угодно. Например, крутым приключением.
Сейчас Филип зовет меня на глухариный ток далеко в лесной чаще. Почти четыре мили на велосипеде, а затем еще довольно долго пешком.
— Стоящее дело, — уверяет меня он. — Ты еще ничего подобного не видал.
— Может быть, — отвечаю я.
Слов «довольно глупо» не существует в лексиконе Филипа. «Может быть» — это лишь другой способ в его понимании сказать «конечно».
— Клево, — говорит он и в шутку боксирует мне в живот, подкрепляя наше соглашение.
Манни радостно кивает своей каменной головой. Он делает шаг вперед, чтобы тоже ударить меня в живот.
Тут порыв ветра приносит чей-то зонтик. Сороки вспархивают с лип. Ты останавливаешься, Филип, бросаешь на них взгляд, делаешь шаг в сторону и ловишь зонт.
Сейчас, спустя некоторое время, я отчетливо помню даже детали. Желтый зонт, катящийся по дороге мимо нас, и твоя быстрая реакция. Этой весной слишком ветрено. Ветер дует во всех моих воспоминаниях.
На щеках Пии-Марии блестят розовые румяна, взгляд полон торжества. Она устраивает вечеринку. Будут все.
— Не знаю, смогу ли я прийти, — отвечаю я ей.
На самом деле я не уверен, хочу ли я туда идти. Альтернатива — тихий вечер в пряничном домике. Да, я скорее всего предпочитаю второе. Уверен, Пия-Мария считает меня трусом.
Я — трус.
На кухне Кристин звенит посудой. Она купила цыпленка. Тот лежит на разделочном столе, словно бледный младенец. Я снова прохожу через кухню, теперь там все тихо. То, что недавно было цыпленком, птицей, превратилось в кучу нарезанных кусочков и полосок, сердце лежит отдельно на блестящей поверхности мойки. В мозгу проносится мысль: «Можешь ли ты, Кристин, собрать его снова? Можешь ли сделать из всего этого новую птицу?»
Я начал читать одну из книг Джима — роман Эрнеста Хемингуэя. Я собираюсь снова погрузиться в чтение, в реальном мире я присутствую лишь наполовину. Джим считает, что книги Хемингуэя просто чудесны. Не имею понятия, так ли это. Откуда мне знать?
Когда наступает вечер, я забираюсь с книгой на диван и чувствую, как с кухни медленно распространяется аромат тушеного цыпленка. Да, Пия-Мария, я предпочитаю такой вечер. Я привык быть с Джимом и Кристин.
Джим подходит ко мне, держа в руке миску с ломтиками моркови, и с одобрением кивает, прочитав название на корешке книги.
— Неплохо, — говорит он.
Джим принимается рассказывать о Мичигане, об осени, о лесах, которые пылают красными и желтыми красками, о птицах, сбивающихся в огромные стаи и улетающих утром, когда первый мороз расстилает на траве свое белое одеяло, о рыбе в глубоких озерах. Я удивляюсь тому, как ясно вижу все, что он описывает, словно нахожусь в Мичигане и знаю, какая славная рыба в этих озерах, не то что наша.
— Ты сам как Хемингуэй, — говорю я.
Джим смеется и делает большой глоток пива. Он передает мои слова Кристин, она смеется в ответ, и ее смех порхает по всему длинному коридору между кухней и гостиной.
«Кажется, у них налаживается», — думаю я. Они не ругались уже много дней.
Кристин открывает бутылку красного вина. Движения ее так естественны и элегантны, пробка, словно танцуя, выскакивает с мелодичным хлопком. Кристин подносит к носу горлышко бутылки и вдыхает аромат вина. Она всегда так делает, по-моему, она хочет найти там джина.
Мы ужинаем перед телевизором, поскольку Кристин смотрит какой-то австралийский сериал. Цыпленок великолепен. Мы с Джимом выскребаем остатки из горшка, я накладываю побольше риса и поливаю его соевым соусом. Соус разливается по тарелке, словно нефтяное пятно.
После ужина Джим моет посуду, а Кристин выходит на лоджию покурить. Она берет с собой тарелку с картошкой и соусом и цыплячье сердце для ежа.
Я выглядываю в окно. Звонит телефон. Джим зовет меня. Это Туве. Ее голос радостный и оживленный, немного хриплый. Мне трудно расслышать, о чем она говорит, из-за шума, доносящегося фоном.
— Почему ты не приходишь? — грустно спрашивает она. — Я скучаю по тебе, Ким.
