ему ничего обнаружить, но зато командиру батареи это показало, что противник стал активнее. Однако вражеских кораблей все нет и нет.
Заскучали моряки, казалось, — напрасно приняли столько тяжелой работы, напрасно сидели в засаде. Только Перегонов оставался невозмутимым и каждый день проверял, как зеленый росток разделяется надвое и начинает образовываться стебелек.
Море сбросило лед, и повис над мерной зыбью круглосуточный полярный день: пусто на море, пусто в воздухе, если не считать редких чаек и одиноких тюленей. Снег сходит, все изменилось кругом, но скоро изменится еще больше: заскрипят караваны гусей, заселятся птичьи базары и потянутся мимо безлюдных скал вереницы транспортов.
Вышел Архип Иванович на улицу и обрадовался:
— Дождь идет!
Мелкий просеянный дождь был неразличим глазом, но по проводам телефонной связи, в сером воздухе, бежали крупные, веселые и блестящие капли воды. Их движение на провисшем проводе напоминало веселую игру. Догоняя друг друга, набухая все больше и больше, капли грузно отрывались и падали вниз.
Не велик дождь, но все равно погода нелетная. Архип Иванович решил топить баню, кок хотел напечь оладий, но Бордюжа предупредил:
— Ничего из этого не выйдет, — небо скоро прояснится.
Сказал и словно накаркал. Действительно, вскоре видимость значительно улучшилась, и тут прямым курсом на черные скалы пришел неизвестный корабль.
Сыграли боевую тревогу. Через несколько секунд — все на местах. Кок махнул рукой на оставшееся тесто, залил огонь в топке, нахлобучил стальную каску и бегом пустился ко второму орудийному расчету.
Только развернулся корабль бортом к берегу, — наблюдатель по профилю сразу определил фашистский рейдер. Надеясь на свою быстроходность, в одиночку прогуливались такие крейсера вдоль берегов и разбойничали по мере сил. Этот тоже думал угнездиться за мысом и внезапно налетать на караваны судов.
Наводчики у орудия не выпускают врага из прицельной панорамы, жерла пушек неизменно следуют за ним; дальномерщики по телефону все время передают дистанцию. Тишина над пустынным берегом нарушалась иногда только криками чаек.
Командир подпустил рейдер кабельтовых [1] на тридцать и еще что-то ждет. А рейдер двигается в глубину залива.
Лишь вышел он на сектор обстрела батареи Иванова, уточнили наводку — и раздалась долгожданная команда:
— О-гонь!
Тут словно раскололись утесы. С двух сторон враз ударили береговые орудия. За громом — опять тишина, и только слышно, как шуршат в воздухе тяжелые снаряды.
Позади крейсера от разрывов встали толстые водяные столбы — значит, перелет!
Новый залп — разрывы по эту сторону скрывают крейсер. Значит, — недолет! Ура! Попал крейсер в вилку, сейчас его начнут крошить беглым огнем.
Снаряды тяжелые, толстые и блестящие от масла. Такой на руках не поднести и не поднять, чтобы в пушку заложить, и кок подвозит снаряды на тележке по рельсам.
Стоит Пуговкин в каземате с нагруженной тележкой, весь напряжен, как пружина, и следит за Перегоновым. Была команда «огонь», и вечностью кажется секунда, пока тот досылает ствол орудия, уточняя по прицелу. Вот он махнул стреляющему, и кок кричит:
— Вперед!
Голоса Пуговкина не слышно за гулом выстрела, но его понимает напарник. Рывком они выталкивают тележку из каземата, дальше кок один летит через открытый дворик, и едва успевает ствол откатиться на прежнее место, — в тот же миг новый снаряд перед пушкой.
После первых выстрелов рейдер пытается отвечать. Залпы дает всем бортом.
Осколки воют в воздухе. Чуть слышно звякнул металл, и покачнулся Перегонов. Осколок скользнул по каске, а ему показалось, словно колоколом ударили по голове.
От наших снарядов трещат палубные надстройки, вода кипит кругом крейсера. И вдруг нет столбов, нет разрывов. Несколько секунд корректировщик молчит, потом передает: «Попадание ниже ватерлинии».
Разом полыхнуло по кораблю пламя в трех местах. А следом за тем в самой середине его раздался взрыв и клубами вскинулся к небу черный дым.
— Блин! — воскликнул кок и, вытирая пот с побледневшего лица, повернулся к Архипу Ивановичу.
— Решето! — откликнулся Архип Иванович.
Тут подоспела новая порция снарядов.
— Никогда бы не подумал, что в блестящем с виду корабле может быть столько сажи, — сказал наводчик Перегонов и отвернулся. Будто сердце его не играет от радости, будто даже не интересно ему смотреть, как враг погружается в море.
Потом посмотрел Перегонов на кока и сказал:
— Молодец, Пуговкин!
— А ведь у тебя кровь на лбу, — заметил кок.
Фельдшер сделал перевязку и предложил идти отдыхать, но Перегонов остался стоять вахту до конца.
В бою и после боя каждый знает свое место. Орудийным расчетам не нужно рассказывать, как после стрельбы пробанить орудия и снова привести их в боевую готовность. Сетевую маскировку они сами поправят, а вот для засыпки воронок от вражеских снарядов приходится выделять сборную команду под началом Бордюжи.
Брустверы подправить Бордюже кажется делом законным, а воронки даже жалко засыпать: пусть бы виднелись вокруг батареи, как боевые рубцы. Да ничего не поделаешь — надо заровнять так, чтобы глазу не было заметно.
Пуговкин решил сделать оладьи с повидлом, чтобы отметить сегодняшний день. Добежал до камбуза, отворил двери в столовую, а там угол крыши сорван, потолок разворочен, стекла выбиты и консервная банка с цветком свалилась на столик.
По телефону командир батареи приказал, чтобы Бордюжу с его командой срочно направили на камбуз.
— Прямое попадание! Вот тебе и цветочек! — огорчился Перегонов, услышав, как передавали распоряжение.
— Черт-те что! — ворчал расстроенный наводчик. — Год стоишь, стреляешь пять минут… Хотя бы еще кто-нибудь подвернулся!
Вскоре вновь прибежал Бордюжа на батарею.
— Разрешите доложить! Открылись глазки!
— Значит, цел? — обрадовался Перегонов.
— Цел цветок, и один анютин глазок открылся!
К вечеру показались дымки и прошел мимо караван наших транспортов. Над ними летел самолет, по сторонам зигзагами шли большие охотники и тральщики.
Все выбежали наружу и с любопытством смотрели на проходившие корабли.
— Вовремя спровадили рейдер, — сказал фельдшер.
— Вот идут мимо, как будто так и надо. Ноль внимания на нас. Хотя бы погудел кто-нибудь, — добродушно проговорил Перегонов.
— Рад стараться! — крикнул Бордюжа, скорчив шутливую мину.
— Да ты что! Словно тебя похвалили или отметили службу.
— Так точно! Раз не замечают, — значит, маскировщиков не в чем упрекнуть.
За ужином кок поставил банку с цветком на стол перед прибором Перегонова. Тот отодвинул цветок на середину стола, подчеркнув, что торжество относится ко всему отделению.
После схватки с вражеским кораблем товарищи с батареи Иванова решили, что поселок получил боевое крещение, и стали называть его «Боевым».
