куртки карандаш и небольшую записную книжку, выдрал из нее листок и начал с усилием писать.
Давид вздохнул и осмотрелся. Он устал, проголодался и совсем ничего не понимал. Должно быть, с его отцом было что-то очень дурное. Здесь уже почти стемнело, но им было некуда идти и нечего есть на ужин, в то время как далеко и высоко на склоне горы был их дорогой дом. И там, конечно, еще сияло солнце — по крайней мере, закатным светом, и было Серебряное озеро, на которое можно было смотреть, а здесь не было видно ничего — ничего, кроме серых теней, длинной пугающей дороги и пары домов. Сверху долина могла казаться прелестной сказочной страной, но на деле она была гнетущей, мрачной пустошью, решил Давид.
Его отец вырвал из книжки вторую страницу и начал опять писать, когда мальчик вдруг вскочил на ноги. Один из домов стоял у дороги, где они сидели, и в голову Давида пришла идея. Он быстрым шагом устремился к двери дома и постучал. На пороге появилась высокая женщина и, не улыбнувшись, сказала:
— Ну?
Давид снял шапку, отец учил его делать так, когда какая-нибудь женщина на горе заговаривала с ним.
— Добрый вечер, госпожа, я Давид, — начал он прямо. — Мой папа так устал, что упал вон там, и мы бы очень хотели остаться у вас на ночь, если вы не возражаете.
Женщина в дверном проеме уставилась на мальчика, и, кажется, онемела от изумления. Глаза ее пробежались по простой и довольно грубой одежде, а затем перешли к фигуре мужчины, полулежащего у дороги. Она гневно вздернула подбородок.
— Да неужели! Что ты говоришь! — отрезала она. — Хм! Мы здесь бродяг не принимаем. — И она с грохотом захлопнула дверь.
Настал черед Давида таращиться в недоумении. Кто такие эти бродяги, он знать не знал, но никогда еще ему с такой злобой не отказывали. В нем поднялось нечто яростное — нечто новое и яростное, и кровь прилила к шее и лбу. Он решительно поднял руку к дверной ручке, вдруг дверь открылась.
— Послушай, мальчик, — сказала женщина, глядя на него немного мягче, — если ты голоден, я дам тебе молока и хлеба. Подойди к заднему крыльцу. — И она опять захлопнула дверь.
Рука Давида опустилась. Но лицо и шея оставались красными, и новое яростное чувство побуждало отказаться от пищи, предложенной этой женщиной… Но ведь был отец — бедный отец, который так устал, да и его собственный желудок урчал от голода. Нет, он не мог отказаться. И, повесив голову, Давид медленно обошел угол дома.
Когда в его руках оказались полбуханки хлеба и ведерко с молоком, он вдруг вспомнил, что в деревенской лавке на горе отец расплачивался за пищу деньгами. Теперь он был рад, что у него в кармане лежали золотые монеты — ведь ими можно было заплатить. Мальчик тут же поднял голову. К нему вернулось самоуважение, и он выпрямился, взял ведерко и буханку одной рукой, залез другой в карман и протянул женщине золотой диск.
— Пожалуйста, будьте любезны, возьмите это за хлеб и молоко, — гордо сказал он.
Женщина начала была качать головой, но, взглянув на монету, вздрогнула и наклонилась, чтобы получше рассмотреть. В следующую секунду она резко выпрямилась и гневно воскликнула:
— Это золото! Десять долларов золотом! Так ты еще и вор, а не только бродяга? Хм! Тогда, думаю, это тебе не нужно, — резко закончила она и выхватила у мальчика хлеб и ведерко.
Давид остался на пороге один, и звук быстро запертого засова звучал у него в ушах.
Вор! Давид мало что знал о ворах, но представлял, кто они такие. Всего месяц назад один человек пытался украсть скрипки из хижины, и мальчик-молочник сказал, что это вор. Давид снова ощутил гнев и покраснел, но не стал мешкать. Он повернулся и побежал к отцу.
— Папа, уходи скорее! Ты должен уйти, — задыхаясь, сказал он.
Голос мальчика был таким настойчивым, что мужчина почти бессознательно поднялся. Дрожащими руками он сунул свои записи в карман. Записная книжка, из которой он выдирал листы, упала в траву.
— Да, сын, мы пойдем, — пробормотал мужчина. — Я чувствую себя лучше. Я могу… идти.
И он действительно пошел, хотя и очень медленно, — десять, двенадцать, двадцать шагов. Сзади послышался скрип колес — и тут же затих, когда повозка остановилась прямо за спинами путников.
— Приветствую! В город идете? — раздался голос из повозки.
— Да, сэр, — ответил Давид, не мешкая ни секунды. Он не знал, где находился «город» — только думал, что он, должно быть, далеко от женщины, назвавшей его вором. И этого было достаточно.
— Я сам почти дотуда еду. Хотите, подвезу? — спросил мужчина добрым голосом.
— Да, сэр! — радостно закричал мальчик. — Спасибо! — Вместе они помогли отцу взобраться в просторную телегу.
Путники говорили мало. Мужчина на козлах гнал и обращал внимание только на лошадей. Больной задремал. Мальчик сидел тихо и задумчиво смотрел, как мимо неслись дома и деревья. Солнце давно зашло, но темно не было, потому что полная луна ярко светила на безоблачном небе. Достигнув крутой развилки, возница остановил лошадей.
— Уж простите, любезные, но я гляжу, что вам тут слезать. Мне направо надо, но до города вам четверть мили осталось, не больше, — закончил он весело, указывая концом кнута на горстку мигающих огней.
— Спасибо, сэр, спасибо! — благодарно выдохнул Дэвид, помогая отцу идти. — Вы очень нам помогли. Спасибо!
В глубине души Давид страстно желал бросить к ногам этого человека все свои золотые монеты, чтобы заплатить за своевременную помощь. Но осторожность удержала его: оказалось, деньгами можно было платить только в лавках, а в других местах за них тебя клеймили вором!
Оставшись наедине с отцом, он вновь столкнулся со своей проблемой. Где им ночевать? Отец просто никуда бы не дошел. Он вновь начал говорить — тихо, отрывочными и непонятными Давиду предложениями, и это смутно тревожило мальчика. Рядом стоял дом, а у дороги к городку было еще несколько, но на сегодня Давиду хватило переживаний со странными домами и странными женщинами. Ближе всего был большой амбар, и мальчик направил отца к нему.
— Мы пойдем туда, папочка, — тихо предложил он. — И если сможем войти, останемся на ночь и отдохнем.
Долгие сумерки июньского дня сменились ночью, которая едва ли была темнее, — так ярко светила луна. Сидевшим у дома амбар и низкие постройки за ним казались нереальными. На боковом крыльце Симеон Холли и его жена
