Шум немного смолк.
— Я от имени отделения слово дал, — так, значит, все решили! Возьмемся?
Голосовать, подняв руку, еще не умели, поэтому просто закричали разом, как кричали далекие предки на вече:
— Возьмёмся!
…Три дня прошло без единой двойки. Беседа ходил, потирая руки от удовольствия.
На четвертый день подвел Авилкин. Нина Осиповна вызвала его к доске:
— Пьюпл Авилкин, анса зё фолоуин квесчен… (воспитанник Авилкин, ответьте на следующий вопрос.)
По всему видно было, что Авилкин урока не учил, но он сделал мину человека, который заранее знает о замысле «срезать» его, и поэтому, не желая быть жертвой преподавательской придирчивости, предпочитает молчать.
Маленькая, с точеным лицом и неспокойными руками, преподавательница английского языка, первый год работавшая с детьми, решила, что и впрямь Авилкин, может быть, думает, что она нарочно задает ему трудные вопросы, и предложила еще два полегче, но и они, конечно, остались без ответа. И уже улыбочка напускной обиды заскользила по губам Павлика, и он готов был всем видом показать, что «англичанка» придирается, и вызвать тем поддержку общественного мнения, — когда с задней парты раздался чей-то настойчивый шопот:
— Авилка, думай!
Павлик стушевался, съежился и, получив двойку, пошел, виновато помаргивая, к своей парте, сопровождаемый осуждающим шопотом:
— Подвел, Авилка…
— Эх, ты…
В перемену, как только вышла за дверь учительница, Павлика окружили возбужденные ребята.
— Вы чего пристали! — зло огрызнулся он, ища хоть один сочувствующий взгляд.
— Слушай, Павлуша, — сказал твердо Дадико, — если ты еще раз подведешь отделение, ты мне не друг.
Авилкин хотел послать его к чорту, сказать, что он и не нуждается в таких друзьях, что он и сам знает, как нужно отвечать, и много таких друзей найдется, но увидел столько недружелюбных глаз, что пробормотал, ни на кого не глядя:
— Ну, чего пристали? Выучу… — Неохотно волоча ноги, он поплелся из класса.
За доской с нестертыми английскими словами собралось человек десять.
— Братва, — строго сказал Каменюка, — генерал нашим капитаном недоволен.
Откуда это он узнал, было совершенно непонятно, — то ли подслушал разговор старших, то ли сам что-нибудь заметил.
— Недоволен! — значительно повторил Артем.
— Почему?
— Чего врешь!
— Верно вам говорю — из-за нас недоволен. Говорит капитану: «У вас дисциплина плохая, успеваемость плохая, класс грязный; если так дальше будет — разжалую». Насчет разжалованья Каменюка добавил для большего впечатления.
— Да ну! — побледнел доверчивый Мамуашвили.
— Верно говорю, — мрачно посмотрел на товарищей Артем. — Ну, вот что, — решительно распорядился он. — Кошелев и Гурыба, утром до подъема встанете — класс уберете, я проверю… Ты, Самсонов, правила по грамматике учи, а я на Авилку нажму, — он у меня английский выучит. Если кто дисциплину нарушит, капитана нашего подведет. Понятно?
Во время ночного дежурства по роте Алексей Николаевич имел обыкновение часа в три обходить спальни. Сейчас, выйдя для этого из дежурной комнаты, Беседа с удивлением заметил яркий свет, пробивающийся из-за неплотно прикрытой двери его класса. Он тихо подошел и бесшумно приоткрыл ее. За учительским столом, немного развалившись на стуле, сидел Артем и, держа перед собой учебник, спрашивал Авилкина, явно подражая Нине Осиповне:
— Анса зы фолоуин квесчен… (ответьте на следующий вопрос.)
— Уот ду ю ду ин зё монин? (что вы делаете утром?)
Павлик морщил узкий лоб и, глядя искательно на Каменюку, с трудом подбирал слова:
— Уи плэй ин зё моунин (мы играем утром).
— Ну, чего ты брешешь! — разозлился Каменюка, но, спохватившись, вежливо пояснил.
— Ит из нот коррект. Синк э литл.
(Это неправильно. Подумайте.)
— Чего, чего? — переспросил Павлик, пододвигаясь к Артему, и яркий электрический луч упал на его голову, сгустил ее рыжеватость до черноты.
— Синк э литл! — повышая голос, повторил Каменюка, и его пальцы нервно забегали по страницам учебника, точно так же, как у Нины Осиповны.
— Синк, синк, какой синк? — закричал Авилкин и пугливо осекся, увидя в дверях капитана.
К великому недовольству Каменюки и, кажется, Павлика, Беседа приказал им идти спать.
Утром воспитатель рассказал о ночном бдении Нине Осиповне. Она растрогалась, обещала на уроке спросить Авилкина и поощрить прилежание. Павлик отвечал довольно прилично. Когда он садился на место, Каменюка одобрительно прошептал:
— Пятьдесят шестой гвардейский!
Это у Артема была высшая похвала, она указывала на размер шапки, а следовательно, и голове удачно ответившего.
— Товарищ капитан, я четверку по английскому получил! — подбежал в перерыв к Беседе сияющий Павлик.
— Ну, вот видите, — значит, способности у вас хорошие, и ведь приятно за честный труд четыре получить?
— Очень приятно…
— Если будете и дальше стараться, напишу вашей бабушке письмо и похвалю, — пообещал капитан.
Павлик даже затоптался на месте, от удовольствия прищелкивая каблуками и приподнимаясь на носках.
— Разрешите идти? — нетерпеливо спросил он.
— Пожалуйста…
— Побегу, Ковалеву доложу, — на ходу объяснил он, и перепрыгивая через две ступеньки, помчался по лестнице в первую роту.
После уроков Беседа задержал на несколько минут отделение.
— Товарищи воспитанники, — торжественно начал он, и все выпрямились, чувствуя по тону воспитателя, что сейчас будет сказано что-то приятное. — В нашем отделении успевают почти все! Воспитаннику Каменюке Артему за ревностное несение службы и помощь товарищу объявляю благодарность с занесением в личное дело.
— Служу Советскому Союзу! — вздернул раздвоенный подбородок Артем и выгнул круто грудь с раздобытой где-то эмблемой танковых войск.
Капитан крепко пожал ему руку, и это было самым важным для Каменюки.
С места поднялся Илюша:
— Я предлагаю написать в нашем «Дневнике чести» об Артеме, — он поступил как настоящий товарищ.
Этот дневник, в красивом золотистом переплете, имел пространный заголовок: «Что и кем сделано в защиту чести отделения». Он хранился у Кошелева, и сами ребята решали, какой поступок достоин описания.
Илюшино предложение поддержали все.
— Теперь в нашем отделении только у Самсонова двойки по русскому языку, — сказал Беседа.
— У меня твердой тройки по русскому никогда не будет, — благодушно растянул рот Сенька.
— Я тоже так думал, — солидно повернул к Самсонову голову Авилкин, — а добился. Работать надо! — назидательно добавил он.
— Товарищи воспитанники, — близко подошел к первой парте Беседа. — Я хотел вот еще о чем поговорить с вами… вы иногда дразните Авилкина, Плохо к нему относитесь, а он и сам человек хороший (апельсиновая голова склонилась почти к самой парте) и отец у него герой. Анатолий Иванович Авилкин командовал большим партизанским отрядом имени Ильича и погиб у пулемета, отражая атаку немцев, которых было в несколько раз больше, чем партизан.
— А партизаны немцев победили? — волнуясь, спросил Дадико.
— Победили. Ну, идите, побегайте…
Через полчаса, выглянув из ротной канцелярии, Алексей Николаевич заметил, что Артем отобрал шесть человек, отвел их в тупик коридора на третьем этаже и, усевшись на подоконник, командовал:
— Р-р-раз! Р-р-раз! — а шестеро добровольцев одновременно делали стойку на кистях, вскидывая вверх ноги, а руками упираясь в пол. Это была тренировка перед состязанием в беге на руках, задуманным Каменюкой. Сеня Самсонов считался лучшим специалистом в этом деле — он мог на руках пройти длинный коридор.
* * *
Самсонов, получив письмо от брата, прочитал его, забившись в угол, и спрятал в карман, опасливо оглянувшись. Беседа незаметно наблюдал за Самсоновым.
— Ну, что тебе пишут? — спросил он невинным голосом, хотя знал, что в письме этом ничего приятного для Сени быть не может: недели две назад капитан просил сержанта Федора Самсонова «пробрать» в письме младшего брата.
— Федя бьет фашистов! — с деланным воодушевлением сообщил Самсонов-младший и поспешил выйти из класса, чтобы избежать дальнейших расспросов.
А сержант Самсонов писал:
«Здорово, братеня! Мы, конники-гвардейцы, получили благодарность от товарища Сталина за отличные боевые действия. Нам не раз салютовала от имени Родины столица наша Москва, сейчас мы обложили зверя в его логове. А до меня дошли слухи, что ты плохо учишься по русскому языку. Что ж ты позоришь себя, своих товарищей и брата-гвардейца? А ну, отвечай мне немедленно».
К Сеньке подскочил друг — Гурыба.
— Айда в «жоску»!
— Не хочу, — мрачно ответил Самсонов. Максим поразился его необычайной хмурости.
