— Ну, можно и пошабашить!
Кажется, и наше общество ему тоже осточертело. Рассказывать мне теперь было некогда. Да вроде и выросли мы. Прошли те времена, когда я приходил в общежитие ремесленного училища и рассказывал им интересные романы. А потом, я готовился к экзаменам в морской институт, а Ермак — в юридический. Гришка же… он ведь не хотел учиться.
Ермак в юридический не прошел, но не очень огорчился.
— Ничего, — сказал он, глядя по своей привычке прямо мне в глаза. — Ничего, Санди, ты не расстраивайся. На следующий год примут. Я еще лучше подготовлюсь.
А пока Ермак все свободное время уделял своим трудновоспитуемым…
Право, не знаю, детская комната милиции нашла Ермака или Ермак нашел детскую комнату милиции, только там были очень им довольны.
Однажды Ермак приходит ко мне чуть смущенный:
— Санди, у меня к тебе большая просьба!
— А что?
— Хочу просить тебя выступить… Расскажешь что-нибудь. Ну, хоть из истории кораблей… Про всякие аварии. О парусном флоте можно. У тебя это здорово получается!
Я был польщен.
— Ладно. Где же выступать?
— В спортивном оздоровительном лагере морзавода.
— А-а… Перед рабочими? Не лучше ли попросить кого-нибудь из инженеров?
— Перед ребятами… От двенадцати до четырнадцати лет. Они… Их называют трудновоспитуемыми. Обыкновенные ребята.
Оказывается, при детской комнате милиции собрался «актив», около сорока ребят, имеющих приводы в милицию. Кто воровал, кто хулиганил — кандидаты в колонию…
Так вот, Ермак отвлекал их от улицы, в частности от Жоры Великолепного, которого тоже интересовала «проблема воспитания». Вот у Ермака это здорово получалось! Ребята ходили за ним по пятам, как влюбленные. Ермак ездил с ними за город купаться, ходили вместе в кино, помогали вдове какого-то погибшего моряка починить дом. Он их и на маяк возил, и в аквариум, и в Дом офицеров, где перед ними выступали ветераны войны. Ребята и домой к нему приходили, но ужасно боялись Аты, которая их не жаловала. Потом об этих Ермаковых делах случайно узнали в заводском комитете комсомола. Секретарь Женя Терехов глубоко обиделся на Ермака:
— Как же так, Зайцев? Развернул такую работу, милиция просто тобой не нахвалится, и ни слова нам?! Никто даже не знал. Разве так можно? А нас ругают, что комсомольцы мало выполняют общественную работу. Вот недавно отчитывался в райкоме. Знаешь, как вздрючили?
С тех пор Женя Терехов всюду «фигурял» Ермаковой работой с подростками. А завод даже выделил этим ребятам средства на спортивно-оздоровительный лагерь. На три дня. А Ермака командировали туда воспитателем.
Я, конечно, согласился выступить, и Ермак возил меня в этот самый лагерь на берегу моря. Там ущелье, заросшее лесом. Вообще красиво. Ребята с интересом слушали мое выступление о кораблях. И я по их просьбе остался ночевать — на воскресенье. И вечером у костра рассказывал уже не про корабли, а «Таинственный остров». Им очень понравилось. Приходилось считаться и с их вкусами. Накануне приезжал Женя Терехов и читал им вслух. Они все улизнули кто куда, и Женя сильно обиделся. Он сказал: «Безобразие! Хороших ребят небось не привезли бесплатно на три дня, а этих хулиганов — пожалуйста. За что их премировали — за приводы в милицию?» И тотчас уехал. Меня же слушали не дыша и умоляли рассказать еще. Я им потом рассказал роман Стивенсона «Катриона».
Ермак вернулся через три дня, очень довольный своими питомцами. Кого уговорил идти в ремесленное училище, кого учиться в школе. Но вскоре Ермак заподозрил: что-то неладно с Гришкой!
В перерыве он позвал меня и Гришку.
— Надо нам поговорить!
— О чем еще говорить? — загнусавил Гришка. Он иногда гнусавил, когда чувствовал себя виноватым.
— Пошли!
Мы привыкли слушаться Ермака и последовали за ним. Он провел нас тесными коридорами гребных валов и спустился в еще пустующий трюм. Там было тихо и сумрачно. Мы сели прямо на железный пол.
— Гриша! — озабоченно начал Ермак. — Мои ребята говорили… Тебя несколько раз видели в компании Князя и его дружков. Что у тебя может быть общего с ними?
Я невольно ахнул. Гришка багрово покраснел и отвел глаза.
— Врут твои ребята!
— Ты знаешь, что не врут. Гриша! Тебе надо бежать от них, как от заразы. Это из-за них… из-за Жоры мой отец второй раз сидит в тюрьме. Слушай меня, Гриша: они погубят тебя, как погубили моего отца. Скажи мне: они предлагали тебе деньги? Ты брал у них?
Гришка теперь побледнел. Нижняя губа отвисла. Глаза по-прежнему бегали, избегая встретиться взглядом.
— Брал?
— Ну… взял. Он же сам предложил, говорит, отдашь когда-нибудь потом, когда будут.
— Ты, Гришка, дурень! — вздохнул Ермак (каким усталым выглядел сейчас мой друг!).
Из нас троих он был меньше всех ростом, самый слабый физически, и какой же он был сильный духовно! Всем он уступал в пустяках, но в серьезные моменты воля его делалась несокрушимой, как камень, и все ему подчинялись.
— Сколько ты взял у них? — тихо спросил Ермак. Гришка опустил голову.
— Ну?
— Рублей восемьдесят набрал… — шепотом проронил Гришка.
Опять я ахнул:
— Да чем же ты будешь отдавать?
— Великолепному? — уточнил Ермак.
— Ему…
— Имел с ним какие-нибудь дела? Нам ты можешь сказать, Гриша. Мы — твои друзья.
Гришка встрепенулся и впервые за этот разговор взглянул в глаза Ермаку, потом посмотрел на меня.
— Ей-богу! Ничего особенного. Ну, зашли в ресторан… Ну, выпили. Одну бутылку на четверых. Две бутылки.
— И снова давал денег?
— Предлагал… — неохотно признал Гришка,
— А ты?
— Не взял!
— Почему же на этот раз не взял? Гришка помолчал, он уже опять отвел глаза.
— Чего-то боязно стало. Скоро ведь не отдам…
— Отдашь, завтра же.
Гришка испуганно посмотрел на Ермака:
— Так у меня же нет… Ермак задумался.
— Надо достать…
— Где же я достану? Матери только заикнись попробуй… Обдерет.
Гришкину мать мы знали. Лучшая крановщица завода, но характер…
— Что-нибудь придумаем, — успокоил Ермак, поднимаясь. Но Гришка не успокоился. Кажется, его страшило даже возвращать деньги. Он боялся и Великолепного, и Князя, и всей их компании. Не понимаю: если боялся, зачем же с ними шел? Я его потом спросил, зачем он брал у них деньги. Гришка сказал, что не посмел отказаться.
— Что же вы там, в ресторане, делали? — поинтересовался я.
Гришка усмехнулся.
— Ну, музыка… закусили… Жора так интересно рассказывает. Всякие случаи из жизни.
— Понятно, какие такие случаи! — возмутился я. — Ты что, Гришка, обалдел? Мы же бригада коммунистического труда. Если об этом факте узнает Родион Евграфович, он такое дело раздует… А Иван будет виноватый. Ты бы подумал, кого подводишь.
— Ну, я больше не пойду с ними, вот ей-богу! — горячо поклялся Гришка. — Я и сам не рад. Да не знаю, как с ними разделаться. Они чуть не насильно всучили эти проклятые деньги.
После этого разговора я все раздумывал о Гришке. Неустойчивый он какой-то. В чем дело? Мать его работала на самом мощном портальном кране, и мы иногда в перерыв залезали к ней полюбоваться видом на бухту и на море с высоты птичьего полета. Мать у него была еще нестарая, бойкая, языкатая, красивая баба. (Хочется написать именно баба, а не женщина.) Характера Полина Гордеевна была крутого, деспотичного. Даже непонятно, как у нее вырос такой разболтанный сын. А уж лупила она его нещадно за каждую провинность. Но Гришка был терпеливый. Привык.
Вот уж у кого не было никаких авторитетов — у Гришиной матери. Мужчин она в грош не ставила, все до одного у нее либо подлецы, либо дураки. Инженеры «работать не хотят. Ходят, руки в брюки!» Директор завода — «хитрюга», главный инженер — «тряпка», заместитель, Родион Евграфович, «знает, что делает», парторгу «давно на пенсию пора», бригадир — «собака», и так далее и тому подобное. Женщин тоже не очень-то уважала. Врач, которая ее лечит, «ни черта не понимает!». Учителя «норовят даром деньги получать». И все это с колыбели слушал Гришка. Неудивительно, что ему «на всех наплевать» и «все осточертело». С такой матерью осточертеет.
Никого не уважает, никого не любит, не сумела построить семью.
Но работница она была отличная. Всегда ее имя на доске Почета. Сына она презирала: «Этот и денег не заработает, и в люди не выйдет».
Мое мнение: это страшная женщина, и напрасно ее уважали на заводе. Мало что хорошо работает. А человек плохой!
Как-то я высказал это дедушке Саше. Он же парторг, которому «на пенсию давно пора».
Дедушка сказал так:
— Все это, Санди, гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. Я согласен с тобой, что она же сама и виновата, что ее сын воровал, хулиганил, не хотел учиться. И не она сумела вернуть парня на добрую дорогу, а Ермак да ты. Не попади он в вашу компанию, давно бы в колонии отсиживал. Но и обвинять Полину Гордеевну я не могу. Нелегко сложилась у нее жизнь, плохие люди попались на ее пути, вот она и озлобилась. А она, представь себе, отзывчивая при всей ее грубости. С кем случится беда, заболеет ли кто, Полина Гордеевна первая отзовется: придет, постирает, пол помоет, за ребятами присмотрит. Поможет делом, а не словом. Трудно, Саша, в людях разбираться. Тут с кондачка нельзя. Недаром пословица говорит: человека узнать — пуд соли с ним съесть!
