по хижине.
Мальчики навернули на ноги большие, холодные портянки, натянули башмаки и затопали к выходу. Первым долгом приволокли к хижине сухие, давно срубленные деревья, чтоб не оставлять хижину без дров. Принесли они больше, чем сожгли, — так делают все порядочные люди. Накололи дров, сложили под лавкой.
К вечеру отобрали три елочки: для Палё, для Ергуша и для Зузки Кошалькули. Эти елочки — оба убедились в этом собственными глазами — мешали расти другим. Спилили их и отволокли в деревню.
В темноте осторожно, на цыпочках, вошли они во двор, где жила Зузка. Прислонили елку к дверям дома и тихонько убежали.
День сочельника мирно отошел, растаял в хмуром безветрии. А когда стемнело, начали падать большие, как птицы, хлопья снега. Спускались медленно, плавно, укладывались, пышные, на затвердевший старый снег.
Пришел Матё Клещ-Горячка, скудно одетый, без теплой шубейки. Рассказал, что нет у него елочки, мачеха не позволила принести. И на ужин дадут ему капусту с картошкой.
— Оставайся у нас, — сказала мама, — нам будет веселее.
Анна, Ергуш и Рудко заворачивали кусочки сахара в разноцветные бумажки. Вставляли в орехи палочки, привязывали к ниткам. Матё стал им усердно помогать.
Привязав к орехам ниточки, вешали их на елку. Еще повесили несколько самых красивых яблок и длинненькие святоянские хлебцы. Заподозрили Рудко в том, что он ворует сахар и потихоньку съедает его. Анна заставляла его говорить, Рудко не хотел, не мог — рот у него был полон. Прогнали сладкоежку от стола; он сел в уголок, шмыгал носом, тихонько всхлипывал.
На лавке у печи сидела дикая кошка. Она подружилась со всей семьей и перешла жить на кухню. Гладить себя она позволяла одному Ергушу. Анна и Рудко ее боялись. Кошка обмахивалась пышным хвостом, смотрела на детей огненными глазами.
Матё Клещ-Горячка рассказывал громко, чтобы и мама слышала:
— Наш отец были канониром в солдатах. А сейчас они в городе гайдуком служат. Форма у них как у солдат, только немножко другая. Они меня любят, когда напьются пьяный. А когда трезвый, смотрят чертом!
Никто ничего не сказал, только мама втихомолку улыбалась у своих горшков.
— И всему-то отец верят, что мачеха на меня наговаривает. Все неправда. А когда они пьяный, то читают мне из книжки. Они и писать умеют — когда в солдатах были, научились…
— Из молитвенника читают-то? — спросила Анна.
— Нет! — ответил Матё. — Из такой книжки, как один человек ловил разбойников. Детектив называется… Так там все здорово, что и не уснешь!
Ергуш сказал:
— Поди, навыдумывал кто-то. Наверное, неправда все.
Матё Клещ не согласился.
— Чистая правда! — воскликнул он. — В книге так и написано, я своими глазами видел. Этот человек, детектив-то, спрятался в часы, да не в такие, — он показал на ходики, — а в такие часы, большие, как хлев. Снял он маятник и ждет… И когда пришли разбойники, он как выскочит да и ну бить их! Дым коромыслом…
Анна сморщилась, попросила:
— Не надо больше, мне страшно!
Ергуш стал смеяться над ней, щелкнул ее по носу.
Елочку нарядили и подвесили к потолку над столом. Мама всем подала вкусный ужин: капустную похлебку с колбасой, маковые ватрушки, пироги с повидлом и маком. И Хвостику угощенье отнесла — пусть знает, что наступил сочельник. А после ужина можно было сколько угодно грызть орехи и яблоки.
У ворот Хвостик лаял на цыган. Не пускал их во двор петь колядки. Цыгане позлились, покричали да и ушли.
— Денег у нас нет, — сказала мама, — а пирогов цыгане не хотят принимать. Хорошо, что Хвостик не пустил их.
Быстрые шаги раздались во дворе. Хвостик ни гугу — значит, кто-то знакомый.
Постучался, открыл дверь; показалось румяное, веселое лицо — Палё Стеранка! У Ергуша от радости сердце подпрыгнуло. Палё поздоровался: пусть будет благословение божие над этим домом.
Мама поблагодарила, угостила Палё пирогами, орехами. Он подсел к Ергушу, шепнул ему:
— Пойдем в деревню!
— Только у мамы спрошусь…
Мама разрешила.
— Да не гуляйте долго, — промолвила она, — нынче большой мороз будет.
Собралась с мальчиками и Анна. Дома остались мама да Рудко. Рудко не жалел, ему спать хотелось, голова была тяжелая, как свинец, так и клонило ее книзу. Он даже рад был, что все ушли.
В деревне Анна отделилась от ребят, свернула к Верхнему концу. Куда пошла, они не знали.
— Знаете что, — сказал Палё, — давайте будем колядки петь… Зайдем на Верхний конец, к одноногому дяде Кошалькуле. Может, и Йожо дома. Посидим у них, полуночи дождемся.
Матё Клещ одобрил предложение, Ергуш молча кивнул. Пошли. Стали под окнами Кошалькули, запели: «Несем вам радостную весть…»
Очень странно выходило: Палё затягивал, Матё фальшивил, а Ергуш — его смех разбирал — все время смеялся. Выскочила на порог Зузка, позвала мальчиков в дом. Пошли. Впереди Палё, за ним Матё, Ергуш последним. Зря, кажется, вошли. За столом сидел Густо Красавчик, напротив него Йожо Кошалькуля, с ним рядом Анна, Ергушева сестра. Сидели они и в карты играли. Зузка села рядом с Густо, улыбнулась ему, в точности так, как недавно в корчме, когда показывали кукольную комедию. Зузка предложила пришедшим сесть.
Густо Красавчик ухмыльнулся и сказал:
— Слушай, Ергуш, а ведь это ты выбил окно в корчме!
Ергуш двинул плечом, покраснел.
— Чепуха, — сказал он. — Может, это ты сам выбил, а на меня сваливаешь…
Ему хотелось разозлить Густо Красавчика.
— Нет, ты выбил, — возразил тот, — потому что это тебя выставили-то.
Ергуш на это сказал:
— Чепуха. А вот пусть этот комедиант только попробует, пусть придет еще раз — тогда я ему покажу!
Матё Клещ вмешался:
— А наш отец читали про разбойников, и все было на самом деле. Как один спрятался в часах и ждал…
Зузка расхохоталась:
— В часах? Ха-ха-ха! Такого я еще не слышала!
Все засмеялись: и Густо, и Анна, и Йожо Кошалькуля.
Матё Клещ обиделся, встал и пошел к дверям. Палё Стеранка и Ергуш поплелись за ним. Зузка подбежала, ухватила Ергуша за рукав, шепнула:
— Оставайся, Ергушко!
— Я с товарищами, — сурово ответил он и вышел.
Выйдя со двора, побрели по деревне. Молчали. Первым заговорил Палё Стеранка:
— Наверняка она и не видит ничего. Потому что маленькая еще. Вырастет — может, лучше будет.
По деревне, под окошками домов, раздавались песни о рождении Христа. Всюду кучками стояли люди, разговаривали, ждали полуночи. Небо было ясное, от мороза слипались ноздри.
— Ну и ладно, — сказал Ергуш. — А я больше и смотреть-то на нее не буду!
Проводили друг друга — спать разошлись. Ергуш все
