Я побежал на ют и, смотря вдаль, увидел при бледных лучах утренней зари вдали на горизонте черную движущуюся точку, это была шлюпка. Я кричал, сколько хватало голоса, но ветер заглушал мой слабый детский отчаянный крик, и люди, конечно, не могли его услышать на воде. Оставаясь одна надежда на Бога.
Я очутился один среди бушующего моря на сломанном, покинутом людьми корабле, они предоставили ему затонуть или разбиться, и несмотря на это, я все же чувствовал себя в этих ужасных условиях легче, чем запертый в проклятом сундуке.
Осмотрел я первым долгом корабль, чтобы видеть, в чем была главная поломка. Английский пароход врезался как раз в середину его и чуть не расщепил его пополам. При столкновении все было разбито и поломано.
Всюду вокруг меня обломки мачт, обрывки парусов и веревок. Из снастей оставалась только половина фок-мачты и бугшприт нетронутыми, из парусов остался фок-стаксель, а стеньга оказалась разорванной в клочья.
Начинался день: с востока облака были густого огненного цвета, они быстро бежали по небу и постоянно изменяли свое очертание. Море кругом, сколько было видно, сплошь покрылось белой пеной, оно имело грозный мрачный вид, освещаемый тусклыми бликами утренней зари.
Ветер не унимался и буря так качала «Ориноко», что оно могло перевернуться с минуты на минуту. Уж если экипаж во главе с капитаном решил бросить судно, то, следовательно, опасность пойти ко дну была неминуема. Чтобы удержаться на ногах, я должен был привязать себя веревкой к снасти, а то и меня и палубу волна заливала, и я был весь мокрый.
При поверхностном осмотре нельзя было решить, много ли было воды в трюме. Насосы были слишком тяжелы, и я не мог выкачивать ими воду, чтобы убедиться в ее количестве. Весь бок корабля был сильно поврежден. Сколько времени «Ориноко» мог еще продержаться на поверхности воды и противостоять силе напора ветра? — Это было трудно решить. То, что корабль пойдет ко дну, в этом я был совершенно уверен, но может ли он продержаться до прихода какого-нибудь мимо проходящего судна, которое бы могло меня взять?
Я не терял на это надежды и думал, что если путем упорной борьбы я помог себе выбраться из страшного сундука, то, быть может, я мог еще бороться и теперь за свою жизнь до последней возможности. Морское дело мне было достаточно знакомо, чтобы знать, что если судном перестают управлять, то оно разобьется, а затем пойдет ко дну. Поэтому я кинулся к рулю, не заботясь уже о том, какого направления держаться, но для того только, чтобы с помощью фок-мачты направить судно против волн.
До этой минуты я умел хорошо управлять только рыбачьими лодками, а это совсем не то. Едва я взялся за руль, как колесо завертелось с такой силой, что меня отбросило на несколько шагов в сторону. К счастью, на румпеле тали были очень хорошие, и я кое-как мог справиться с рулем, приспособившись им управлять после нескольких неудачных попыток.
Так как я не знал, где мы остановились, близко или далеко от земли, то при таких условиях для меня было безразлично, куда держать путь, и я направил «Ориноко» по ветру.
Единственная моя надежда на спасение заключалась в том, чтобы встретить какое-нибудь судно. Для этой цели я уселся на юте, чтобы иметь перед собой открытый горизонт и не пропустить корабля, если бы он где-нибудь показался.
Ветер к утру начал стихать. Небо поочистилось; тучи лилового цвета стали переходить в светло-серый и рассеиваться. Кое-где между ними появились голубые просветы. И, хотя море продолжало бушевать, все же у меня на душе становилось легче. Мы не могли очень далеко уплыть от берегов, значит нельзя допустить, чтобы не прошел мимо ни один корабль. Почти три часа кряду я сидел на одном месте, не спуская глаз с моря и боясь отвернуться хоть на минуту. Вместе с ветром успокаивалось и море, то есть волны вместо клокочущей бездны, где все смешивалось в беспорядке, принимали известное направление, а это было все же менее опасно.
Вдруг я заметил белую точку на темном фоне лиловой тучи. Точка увеличивалась еще и еще и явно шла за ветром, т. е. в том же направлении, как и «Ориноко». Я бросился к румпелю, чтобы направить свое судно наперерез ему, но это оказалось напрасной надеждой. У корабля были распущены все паруса, а у меня были одни жалкие остатки снастей, которые не могли почти действовать в помощь ветру. Еще с полчаса я напряженно следил, даже мог сосчитать все его снасти, но вот оно начало уменьшаться и удаляться.
Я побежал к колоколу и начал неистово звонить, потом опять взобрался на рубку и смотрел, но, увы, оно все уменьшалось и продолжало свой путь, не обращая внимания на «Ориноко». Ясно, что меня не слышали и не видели.
Это было страшное разочарование, крушение всех моих надежд. Еще с час я следил за ним глазами. Оно все уменьшалось, и, наконец, превратилось в одну черную, едва заметную точку. Снова я остался один в необъятном водяном пространстве.
Значит мало, если суда будут проходить мимо, надо еще, чтобы они заметили «Ориноко». Тогда я поискал в складе, где прячут сигналы, самый большой флаг, какой мог только найти и поднять, и прицепил его на верх стеньги. Трудно было мне подняться, чтобы укрепить его, но я не даром лазил по шесту в цирке Лаполада. Теперь мне очень пригодились уроки акробатических упражнений. Я спустился вниз и глядел с надеждой на широкое развевающееся знамя, которое должно было обозначать для тех, кто его увидит, что судно в опасности и погибает. Самое страшное для меня было теперь, когда море значительно успокоилось, это прибыль воды в трюме, но пока что судно еще не погружалось в воду, на всякий случай, если бы оно вдруг пошло ко дну, я собрал несколько досок, связал их, сколотил гвоздями и сделал себе нечто вроде плота, на нем я все же мог бы еще продержаться хоть немного на поверхности моря.
Уже наступал полдень, а я со вчерашнего дня ничего не ел, и потому я решил поискать на корабле чего-нибудь поесть, хотя не без долгих колебаний остановился на этом: меня пугала возможность сразу затонуть, пока я спущусь вниз в каюты. Однако голод превозмог все мои опасения.
Я спустился вниз и на лестнице вдруг услыхал собачий лай и рычанье. Я сначала онемел от испуга и отступил в ужасе, но сильным прыжком собака выскочила из капитанской каюты и понеслась в открытую мной дверь по лестнице вверх. Я вспомнил, что видел ее накануне, когда осматривал «Ориноко» до отъезда из Гавра, что это собака капитана, и зовут ее Турок.
Бедное животное, подобно мне, было заперто и забыто. В одну минуту она очутилась на палубе, потом повернулась и посмотрела на меня подозрительно. Но, очевидно, осмотр был в мою пользу, потому что Турок дружелюбно подошел ко мне, завилял хвостом и стал тереться об мои ноги, почувствовав инстинктивно, что нашел во мне друга и товарища по несчастью. Это меня растрогало.
В каюте капитана я нашел еды больше, чем было нужно. Сколько угодно хлеба, холодной говядины и вина. Турок также был страшно голоден и очень обрадовался, когда я щедро поделился с ним. Мы поели на скорую руку, часть я захватил с собой и побежал поскорее наверх.
Хотя я был на волосок от смерти, а все же ел с наслаждением, с таким же аппетитом и Турка хватал налету говядину и хлеб. Теперь я почувствовал себя не таким одиноким; возле меня очутилось живое существо, дружески ко мне расположенное. Утолив голод, Турка улегся у моих ног и не покидал меня ни на минуту.
Он следил своими добрыми глазами за всеми моими движениями, я обнял его и расцеловал; с этих пор мы стали друзьями.
В каюте я увидел пару пистолетов, забытых на столе, и захватил их с собой. В случае появления на горизонте нового судна я буду стрелять; быть может, меня услышат. День склонялся уже к вечеру, а я не видал более ни одного паруса. Море совсем успокоилось.
«Ориноко» покачивало, но едва заметно, оно еще довольно устойчиво держалось на воде, и я не замечал в нем течи. Ночь меня не пугала, собака была со мной, и берег не должен был быть далеко. Может быть, в ночной темноте зажгут маяк, и я увижу его и узнаю, где берег, тогда я направлю к нему судно, и мы с Турком будем спасены. Но совсем стемнело, а надежды мои не оправдались, и я нигде не увидел маяка, одни звезды зажглись в темно-голубом небе, а путеводной звезды своей я пока не нашел.
В одно время с пистолетами я захватил плащ и разную одежду, набросанную повсюду. Из нее сделал себе постель, покрылся сверху плащом, но решил всю ночь не закрывать глаз, чтобы не пропустить спасительной точки на горизонте. Пистолеты положил рядом. Турка улегся возле меня и тотчас же заснул. Ветер затих, и судно слегка покачивалось, а море плескалось об его борта, теперь с ласкающим шумом. Луна взошла и осветила своим бледным светом водяную пустыню и отражалась в ней серебристой полосой. Вскоре незаметно меня укачало, и несмотря на все усилия не спать, усталость и волнения целых суток взяли свое, я заснул так же крепко, как Турка.
