— А что, кого-то берут? — спросила Лиза, все еще не пришедшая в себя от потрясения.
— Очень редко. Одно время иностранцы приезжали, но сейчас их что-то не видно.
— Скажите, пожалуйста, а они все, — Лиза показала на ребятишек, — сироты?
— Нет, не все. У многих есть родители, но лучше бы их не было.
— Пьют?
— Пьют. Тот мальчик, который к вам первый подбежал, Костик… Видите, и сейчас далеко не отходит, шельмец… Его мать цыганам продала. За пятьсот рублей.
— Не может быть! — И без того большие, глаза Лизы стали еще больше. — Она же… мать!
— Да какая она мать? Видели бы вы ее. Существо. Звери, и те за своих детенышей жизни кладут… — воспитательница махнула рукой, мол, что о такой говорить.
И только сейчас Толстикова заметила, что Сидорин, отвернувшись, смотрит на липы. Она не поверила своим глазам: спокойно стоит — и смотрит.
— Лиза, видишь девочку? Там, под крайней липой, на скамеечке сидит.
Толстикова посмотрела в ту сторону, куда показывал Асинкрит. На скамейке, чуть в стороне от других детей, действительно сидела девочка. Очень красивая девочка. Роскошные черные волосы ее были заплетены в две косички. Малышка тихо и сосредоточенно играла с куклой.
— Я заметил, — пояснил Сидорин, — она одна… не подошла.
Подбежал вездесущий Костик.
— Ее не берите, она больная.
— Опять ты?! — воспитательница с самым суровым видом схватила прут, — ох, надеру тебя, будешь знать, как не в свое дело нос совать. Буратино! — И, уже тихо — Сидорину и Лизе:
— Чудесная девочка. — Замолчав на мгновение, добавила:
— И с наследственностью все в порядке.
Асинкрит вдруг спросил воспитательницу:
— Простите, как вас зовут?
— Зинаида Васильевна.
— Очень приятно. Зинаида Васильевна, мы действительно зашли сюда, чтобы осмотреть старую усадьбу. И если мешаем вам или детям — уйдем.
— Нет, что вы, нисколько не мешаете. Да и дети привыкли, к нам ведь делегации разные приезжают. Не часто, но приезжают. У нас хороший детдом, ребятишек не обижают.
— Очень хорошо. А девочка… действительно больна?
— К сожалению. Порок сердца. Два раза в год ее в больницу кладут, вроде потом ничего себя чувствует. Врачи говорят, надо клапан искусственный ставить. Только ведь сами понимаете, сейчас и при живых родителях это не всем по карману, а здесь сирота. Для Лизы одно спасение — если иностранцы удочерят.
Асинкрит заметил, как при упоминании имени девочки его спутница вздрогнула.
— Ее зовут Лиза? — переспросила Толстикова.
— Да, Лиза. А фамилия простая — Иванова. Может, вы с ней поговорить хотите? Сейчас я ее позову.
— А можно мы сами… подойдем? — попросил Сидорин.
— Подойдите. Только нам через десять минут на обед идти.
— Спасибо. Мы успеем.
— Асинкрит, — неожиданно заволновалась Лиза, — а, может, не стоит? Что мы у нее спросим?
— Просто познакомимся. И вообще, что ты волнуешься? Знаешь, кто лучший в мире разговоритель… разговариватель детей?
— Мне почему-то казалось, что твоя фамилия Сидорин, а не Карлсон.
Они приблизились к скамейке. Девочка бросила на подошедших быстрый взгляд, но ничего не сказала, продолжая заниматься своей куклой.
— Привет, — сказал Сидорин.
— Здравствуйте, — еле слышно ответила девочка, не поднимая глаз.
— Привет, — внесла свою лепту Толстикова.
— Вот и познакомились, — констатировал Асинкрит, но больше его радости никто не разделил.
Глава двадцать первая.
Спорят ли о вкусах?
Но Сидорин не думал сдаваться. Следующий его вопрос был очень оригинальным:
— Как тебя зовут?
Девочка удивленно посмотрела на незнакомого дядю.
— А разве вам Зинаида Васильевна не сказала?
— Вообще-то сказала, но… Хочется самим познакомиться. Вот меня зовут Асинкрит, дядя Асинкрит. А это тетя Лиза. Вы тезки, представляешь?
Судя по лицу Сидорина, сей факт доставил ему величайшую радость, однако девочка оставалась безучастна.
— Лиза, а ты знаешь, что такое тезка? — не сдавался Асинкрит.
И вновь — быстрый, почти неуловимый взгляд синих глаз.
— Знаю. Когда у двух людей одинаковые имена.
— Молодец! Скажи, а как зовут твою куклу? Хочешь, угадаю? Даша! Угадал? Что, нет? Тогда Маша?
Сидорин назвал еще пять-шесть имен, после чего девочка еще раз удостоила его взглядом:
— Не угадали, его зовут Вова. Как папу.
Лиза-старшая, не выдержав, засмеялась:
— Ты думал это платье?
— А разве нет?
— Длинный свитер, — пояснила девочка. И — без перехода:
— Дядя, вам же, наверное, сказали, что я больна? Зачем вы со мной разговариваете?
Сидорин и Толстикова переглянулись.
— Видишь ли… даже не знаю, что тебе сказать…
— Мой папа говорил: когда не знаешь, что сказать, говори правду.
— Какой мудрый твой папа.
— Его уже нет. И мамы нет. — Впервые за все время разговора девочка оставила куклу. Посмотрела — куда-то вдаль, вздохнула — и вновь стала примерять своему Вове крошечные игрушечные ботиночки.
— С ними что-то случилось? — не удержался от вопроса Сидорин и получил кулаком в бок от Алисы.
— Их наш сосед, дядя Леша убил. Он у папы все время деньги занимал, на водку. Занимал, а потом не отдавал. Однажды папа ему не дал денег, дядя Леша обиделся. Пришел на следующий день… и убил.
— А ты… ты это видела? — Сидорин был потрясен.
— Как он папу ножом? Слышала. А мама меня успела в коробку из-под телевизора спрятать.
— Господи! — только и смогла вымолвить Толстикова.
Замолчали. Пауза становилась слишком долгой. Неожиданно Асинкрит наклонился к самому уху девочки.
— Лиза, мне нужна твоя помощь.
— Моя помощь? — удивилась девочка.
— Что ты на меня так смотришь? Я серьезно: взял, и пообещал твоей тезке, что сумею развеселить тебя.
— Зря обещали.
— А еще я обещал разговорить тебя…
— Что сделать?
— Сумею втянуть тебя в разговор. Сказал, что я лучший в мире разгово-вы-ри-ватель, — произнес по слогам Асинкрит, — маленьких грустных девочек. Будь ты на моем месте, что бы спросила?
— У себя?
— Ну да.
— Для разговора?
— Для душевного разговора.
Две маленькие живые искорки появились в синих глазах девочки.
— А вы не будете смеяться?
— Ни за что!
— Я бы спросила: Лиза, что ты любишь больше всего, не считая папы, мамы, Вовика и Зинаиды Васильевны?
— Лиза, — спросил Сидорин, — что ты любишь больше всего, не считая папы, мамы, Вовика и Зинаиды Васильевны?
— Мороженое, — улыбка у девочки была очаровательна. Малышка заговорщически посмотрела на Асинкрита и добавила, вздохнув:
— Но мне его нельзя: могу заболеть ангиной, а для сердца это плохо.
— Что значит нельзя? — возмутился Сидорин. — Знаешь, лучшее лекарство от сердца?
— Аспирин?
— Дудки! Мороженое.
— Не может быть!
— Может, — уверенно сказал Асинкрит. — Знаешь, кто лучший в мире знаток сердечных дел?
— Вы?
— Правильно. Только есть один секрет.
— Секрет? Какой?
— Мороженое надо есть с умом. Конечно, лизать его приятно, особенно в жару…
— Приятно, — согласилась девочка, — мне однажды папа купил. Мама стала ругать его, а он сказал: «Под мою ответственность»…
— Но ведь можно и по-другому кушать. Берешь мороженое, кладешь его на блюдце, и пусть оно тает, тает потихонечку. Что растаяло — берешь ложечкой — съела. Опять ждешь. Вот увидишь, еще вкуснее, чем просто лизать. А можно сверху вареньем полить, орехов добавить…
— Зачем? — удивилась девочка, — оно же и так сладкое.
— Кашу маслом не испортишь.
— Не испортишь, — мечтательно согласилась Лиза.
В этот момент на весь дворик разнеслось зычное:
— Строимся по парам и в корпус! — Зинаида Васильевна подошла к скамейке, где сидели две Лизы и Асинкрит. И добавила, уже совершенно иным тоном:
— Лиза, уходим. — Девочка не заставила себя ждать. Взяла Вовочку, какие-то тряпки и пошла к ребятам. И вдруг, обернулась:
— Я сегодня перед сном буду о мороженом мечтать. — А потом, покраснев, добавила:
— Приходите еще. Мы с Вовиком будем ждать. — И помчалась к другим детям.
— Лиза, не беги, — крикнула ей вдогонку воспитательница, а затем добавила, удивленно, обращаясь к Толстиковой и Сидорину:
