— Посмотрим, — ответил Володька, шумно посапывая рядом со мной.
Вот и завод. Открываем тяжелые двери, поднимаемся по ступеням к проходной.
— Стой, Лёпа. Пропуск забыл.
— Эх, ты, чучело. Давай так, упросим.
Сегодня все должно сбываться, опять подумал я и подбежал к женщине с пистолетом на боку. Это была та самая женщина, которой я вчера соврал, что мне нужно в поликлинику.
— Ну, как здоровье? — узнала она меня.
— Нормально. У меня сегодня день рождения!
— Поздравляю, — улыбнулась женщина. — В такой день не до работы.
— А мы с другом просто так. У нас выпуск. Попрощаться идем.
— Насовсем, что ли? — огорчилась женщина.
— Да нет, не насовсем. Сегодня решится. Надо поговорить с начальником цеха.
— Давайте, давайте, а то уйдет начальник-то. Скоро конец работы.
Мы оказались на заводе без всякого пропуска. На заводском дворе возле старого грузовичка, который перевозил с места на место всякие тяжести, мы встретились с Ивановым и его напарником Сашком. Они сидели на какой-то ржавой трубе, покуривали.
— Привет поэту! — крикнул Иванов. — Как дела?
— Все в порядке. У меня сегодня день рождения. — Я был так рад, что даже не вспомнил Сашку его злую шутку на лестнице, когда мы тащили станок.
— Да ну? Это надо бы смочить, — обрадовался Иванов.
К грузовичку подошел шофер. Пнул переднее осевшее колесо, потом стукнул ногой по железной трубе.
— Наваливай, — сказал он. — Сделаем последнюю ходку — и по домам.
Иванов и Сашок нехотя встали. Володька направился через двор к цеху, я пошел за ним.
Мы быстро начали подниматься по той самой лестнице, по которой тащили когда-то станок. Слышно было, как свистят и скрежещут резцы в токарном обдирочном цехе, как чухает тяжелый кузнечный молот во дворе, в соседнем здании.
Володька первым открыл дверь в цех. Прошел мимо фанерной пристройки, где обычно располагалось все начальство, свернул направо, к верстаку, за которым работал в дни практики.
— А, Володя, здравствуй, — приветливо сказал его бригадир, Андрей Егорович, невысокий лысый мужчина с большим животом. Лицо у него было одутловатое, добродушное. — Ты знаешь, я еще не поговорил с начальством. Тут была такая горячка, не покурить. Прибор забраковали, пришлось все перековырять. Но ты не волнуйся, я потолкую.
— Мне нужно сегодня, — сказал Володька. — Чтобы в ремесленном знали.
Он волновался, даже побледнел. Он, должно быть, не ожидал, что бригадир затянет с этим, теперь самым главным для моего друга разговором.
— Поговорю, поговорю. Все будет как надо. Потерпи до завтра. Сегодня, вроде, и начальника-то нет. Ты прости, мне надо закончить побыстрее. Мы тут вкалываем без передыху. — Бригадир показал на детали, разложенные на верстаке. — Как бы с зарплатой не погореть в этом месяце, — озабоченно сказал бригадир. Ясно было, что ему теперь не до нас.
— Володька, идем, — сказал я. Мой друг уныло попрощался и нехотя пошел за мной.
— Не волнуйся, наладим, — подбодрил я. — Дядя Яша не такой. Он поможет. — Я почему-то очень верил в удачу.
Мы прошли через весь большой цех, сначала прямо, потом налево, мимо длинных верстаков.
Дядя Яша занимался своим делом. Его большой «сверхпрецизион» работал, как всегда, бесшумно. Под плексигласовым колпаком широкой струей бежала эмульсия. Корундовый камень с алмазной крошкой плавно полз вдоль блестящей детали. Дядя Яша повернулся к нам, спросил:
— Вы еще здесь?
— Да не совсем, — сказал я.
— Пришли посмотреть?
— В общем, нет.
— А чего тогда? — удивился дядя Яша. — Или, может быть, станок не нравится?
— Нравится, — сказал я, — еще как.
— То-то же, — улыбнулся дядя Яша. — Может, и вместо меня придется работать. Я еще годика два — и на покой. Свое открутил.
Корундовый камень подошел к самому краю детали, сработала автоматика, и он плавно пополз в обратную сторону.
— Машина умная. Ее бы только в хорошие руки, — сказал дядя Яша.
Мы с Володькой переминались, делали вид, что нам все интересно, а я все думал, как бы получше начать разговор.
— Дядя Яша, знаете что? — наконец решился я.
— Ну, говори, что замолчал?
И тут, как-то сами собой сорвались совсем не те слова:
— День рождения у меня, понимаете?
— Как же, понимаю. И поздравляю. Сколько тебе?
— Восемнадцать, то есть семнадцать, — запутался я.
Дядя Яша засмеялся.
— Так сколько же? Может, все двадцать, а ты забыл?
— Да нет, семнадцать, — совсем смутился я. — Но хотел я не про это…
— Он за меня пришел просить, — сказал Володька.
— Насчет чего? — поинтересовался дядя Яша.
— Надо, чтобы его оставили в этом цехе, — сказал я. — Володька работает лучше всех нас.
— Кончай ты, Лёпа, — рассердился Володька.
— Точно-точно, — горячо сказал я. — Он даже руки себе лекарствами сжег, чтобы они не потели.
— Да хватит тебе, — еще больше рассердился мой друг. А дядя Яша слушал, не перебивал. Смотрел то на меня, то на Володьку, то на деталь, вдоль которой все еще полз круглый камень.
— Володька с бригадиром договорился. А тот что-то тянет. Наш мастер, в общем, не против, но все это не от него, оказывается, зависит. Нужен запрос.
— Все ясно, — остановил меня дядя Яша. — А у тебя у самого-то как?
— Еще не знаю.
— Да, — сказал дядя Яша. — Дело трудное. В цехе у нас народу хватает. И работа, конечно, не для каждого. К ремесленникам отношение, прямо скажем, не совсем. Оно и понятно — вы люди временные. Поучились — и рассовали вас по разным местам. Да и дело вы еще знаете слабовато. И зеленого еще много: чуть что — заленился, сбежал, проволынил. А тут работать надо как полагается. Дело есть дело. Даже не знаю, как теперь быть. — Дядя Яша выключил станок. Вытер ветошью руки, помолчал, подумал. — А с другой стороны, без молодняка тоже никуда, — сказал он, доставая папиросу. — Как у вас там с отметками? — спросил он.
— У Володьки хорошо, а у меня похуже, — сказал я.
— Ну, а с площадью как? Домашние или из общежития?
Я даже удивился, что мы ни разу с дядей Яшей не говорили об этом.
— У Володьки мать, отец, — сказал я. — А у меня родственники.
— А где родители? — спросил дядя Яша. Он, кажется, тоже был удивлен, что не знал об этом.
— Мать умерла в блокаду, — сказал я. — Отец — сразу после войны.
Дядя Яша вздохнул, достал спички, но открывать коробок не стал.
— Ну вот что, — сказал он. — Теперь уже конец работы. А завтра посмотрим. Завтра у нас партсобрание, я поговорю. Твоя фамилия Ефремов? — спросил он у меня.
— Да, — сказал я. — А его — Палтышев.
— Обещать не обещаю, — сказал дядя Яша. — Но поговорить — поговорю. Только уж если выгорит — смотрите у меня! Понятно? — Дядя Яша выставил ладонь и ударил по ней кулаком.
— Понятно, спасибо, — сказал я.
— Спасибо, — сказал Володька.
— Ладно-ладно, насчет спасиба — еще посмотрим. До завтра. Гуляй на своем дне рождения. Да лишнего не пей.
Из цеха мы не шли, а бежали. За дверью, на лестнице, Володька шлепнул меня по спине.
— Ну, Лёпа, ты и даешь, — сказал он о чем-то таком, что трудно было объяснить иначе. А мне и не нужны были никакие объяснения.
Мы попрощались с вахтером, выбежали на улицу, помчались к училищу. Я хотел еще немного побыть с ребятами, поблагодарить мастера, напомнить ему, что если он сможет, мы ждем его у Деда.
Мы добежали до угла дома. У ларька выстроился хвост любителей пива.
— Эй, поэт, давай-ка сюда! — услышал я сиплый окрик. Это был Иванов. Он и Сашок стояли в очереди. Мы подошли.
— Давай-ка я тебе хоть пивка поставлю, — сказал Иванов. — Может, когда и про меня напишешь.
Я не знал, как быть. Отказываться было неудобно. Да и чего отказываться, выпью кружечку — и все тут. Человек предлагает от чистого сердца, улыбается.
— Нам с Володькой одну на двоих, — сказал я.
— Непорядок, непорядок, — загудел Иванов. Мужчины в очереди тоже заулыбались.
— Необстрелянные еще, — сказал кто-то.
— Подумаешь, — сказал я. — Мы и не такое пили, и то ничего.
— Хорошо сказал, хорошо, — похвалил меня Иванов. — Тогда, может, по сто грамм? А что? Раз — и проглотили. От ста грамм ничего не будет. Только веселье. — Иванов слегка толкнул меня в бок. — Пошли, тут закусочная недалеко.
— Нет, нам некогда, — сказал я. — Да и денег не хватит, — прибавил я зачем-то.
— Деньги что, деньги — мякина. Вон сколько у меня денег. — Иванов достал из кармана брюк смятые купюры. Их было и в самом деле много. — Зарплату получил, — сказал Иванов.
— Ты их не очень-то угощай, — посоветовал кто-то.
— Да чего там, чего там. У поэта день рождения. А я, может, его поклонник. Может, и сам чего почитаю. Послушаешь, а? У меня в тетрадочке много всякого. Про любовь, про птичек-бабочек. Так что рванули, парни. Это мы мигом. Раз, два-с — и никаких колбас. Сашок, давай-ка ходом. Ребятишки торопятся.
