— Поехали тогда!
Когда лагерь остался позади, Гришка, повинуясь приливу благодарности, с неумелой лаской притиснулся в милицейской машине к подполковнику.
— Спасибочки!
Это словечко осталось у него от матери — от того времени, когда все было по-другому. И сам Гришка был другой — веселый, подвижный, ласковый.
Отец и мать много работали. Семья жила в достатке. Копили деньги на машину.
Не по возрасту высокий и выносливый, Гришка успевал все: и хорошо учиться, и по заданию матери ходить в магазины за продуктами, и нянчить брата. Он водил его в ясли, к вечеру забирал домой. Играл с ним, кормил, забавлял и накрепко привязался к Котьке — так малыш произносил свое имя.
Беда пришла в дом вместе с новенькими «Жигулями». В одну из первых пробных поездок в воскресенье отец не справился с машиной. Пробив парапет, она упала в реку. Гришка и Котька остались одни. Старшего согласилась взять к себе тетка — сестра отца. От младшего — двухлетнего Котьки — она категорически отказалась, и его отправили в интернат.
Придавило Гришку это несчастье. Стал он вялым, молчаливым, всегда рассеянно-задумчивым, часами мог валяться на кровати, бессмысленно выкатив глаза. И в школе пошли нелады: уроки готовить не хотелось.
Все больше и больше тянуло к Котьке, но тетка не разрешала ездить к брату.
Пока отец с матерью были живы, Котьке успели справить только два дня рождения. Третий пришел, когда их уже не стало. Гришка не мог забыть эту дату. О ней напоминали и газеты, и радио: Котька родился 22 июня, в годовщину начала войны. Гришка снова попросил тетю отпустить его в интернат или съездить вместе с ним в Сафоновку. Получив отказ, он без спроса взял на дорогу рубль из теткиного кармана и сел в пригородный автобус.
Рядом с ним ехала молодая женщина. Большую, набитую чем-то сумку она поставила в ногах у сиденья между собой и Гришкой. Броские — такие, что нельзя не заметить, — крохотные ботиночки лежали в сумке на самом верху. Взглянув на них, Гришка с тоской подумал, что едет к брату с пустыми руками и что на оставшуюся от рубля мелочь ничего интересного в Сафоновке он не купит. Всю дорогу поглядывал Гришка на детские ботинки и мысленно примерял их на Котькины ноги. И так ему захотелось подарить их брату, что он согласился бы на все, лишь бы заполучить эти ботинки.
Он первый раз ехал в интернат и не знал, когда будет нужная ему остановка. Женщина либо тоже не знала, где ей выходить, либо задумалась и очнулась, когда водитель объявил, что приехали в Сафоновку. Гришка вскочил. Засуетилась и женщина, подхватила сумку за одну ручку и, выронив ботинки, поспешила к передней двери остановившегося автобуса.
Гришку точно толкнули в спину. Он быстро наклонился, схватил ботинки и выскочил через заднюю дверь. А женщина уже заметила пропажу и, крикнув что-то водителю, вернулась в автобус. Что было дальше, Гришка не видел, потому что поскорей отошел от остановки, спрятав ботинки под куртку.
День был не приемный, и ему пришлось подождать в холле интерната. Братья не виделись около года, но Котька, переступив порог, сразу же узнал Гришку и повис у него на шее. Говорят, маленькие не плачут от радости, а Котька заплакал. Не зная, как успокоить его, Гришка выложил перед ним свой краденый подарок.
А дальше все было как в дурном сне. В холл вошла расстроенная женщина. Она тоже приехала в интернат навестить кого-то. Узнав ботинки и мальчишку, рядом с которым сидела в автобусе, она подняла такой шум, что сбежались воспитатели. Гришку хотели увести куда-то. Он отчаянно сопротивлялся. С ним нелегко было справиться. Опрокинулся столик с вазой. Разбилось стекло у двери. Откуда-то появился милиционер. И долго в Гришкиных ушах звенел надрывный голос Котьки:
— Не тлогайте моего блата! Поколотю!..
Так Гришка попал в милицию и в список «трудных» подростков. С плохими школьными отметками, с окончательно испортившимся характером он надолго застрял в этом списке и на следующее лето не без помощи тетки попал на исправление в лагерь.
О Котьке он не забывал. Уезжая в лагерь, высчитал, сколько дней осталось до дня его рождения. И намерения у Гришки были самые хорошие. Он думал сделать так: когда его пошлют в наряд на кухню, он на коленях упросит девчонок приготовить торт, а 22 июня с утра придет в штаб лагеря и не уйдет оттуда, пока его не отпустят в интернат.
Время пролетело быстро. А тут еще Гришку назначили помощником командира отделения. Он только внешне оставался невозмутимым — в себе держал и волнение, и радость от доверия, и чувство ответственности за мальчишек. Потому и потерял он счет дням и узнал, что наступило 22 июня, только после боевой тревоги.
Рухнул Гришкин план. Новый составлять было некогда. Не думая о последствиях, он взял из холодильника торт и двинулся в Сафоновку.
Милицейская машина вернулась через час. Первым выскочил из нее маленький Котька — такой же нескладный, длиннорукий, с вытянутым лицом и глазами навыкате, как и старший брат.
Взяв на себя полную ответственность, подполковник Клекотов на три дня привез малыша в лагерь, чтобы братья могли побыть вместе.
Нарушив всякие правила и нормы, Клекотов надеялся, что этот день будет для Гришки переломным.
Распутя вылез из машины смущенный и какой-то просветленный. Глаза ожили. Не было в них прежней бессмысленной тугодумности. Исчезла тяжесть в движениях.
— Мне ее снять? — спросил он у подполковника, дотронувшись рукой до звездочки.
— Не я назначал тебя, — ответил подполковник. — Будет Совет — он и решит. А брата отведи к девочкам на кухню — скажи, что я просил взять над ним шефство.
— Есть! — гаркнул Гришка так, что Котька вздрогнул.
— И сам там останься, — добавил Клекотов. — Объявляю тебе три наряда по кухне вне очереди, начиная с сегодняшнего дня!
— Есть! — повторил Гришка и, подхватив Котьку на руки, зашагал к столовой.
А по лагерю снова разносился сухой и скрипучий голос капитана Дробового:
— Внимание! Внимание!.. Учитывая ранний подъем и ударную работу утром, штаб разрешает всем, кто не выспался или устал, отдыхать в расположении лагеря. Остальным — построиться и собраться у штаба. Сегодня мы начнем новую, рассчитанную на несколько недель работу по расчистке леса.
Дробовой твердо верил, что после утренней тревоги, после сильной эмоциональной встряски ребята не могут, не должны расслабиться. Он верил, что мальчишки соберутся так же быстро, как и утром по сигналу боевой тревоги. Дробовой разрешил отдыхать уставшим лишь после долгого спора с комиссаром.
У Клима такой веры в успех не было. Была только надежда. Разговаривая с мальчишками по отдельности, он видел, что каждый из них в одиночку признает его, понимает и верит ему. Должно же когда-то появиться общее коллективное сознание!
Клекотов рассуждал конкретнее: он просто ждал, как отреагируют ребята на новый вид работы. Когда он сам был мальчишкой, лес всегда привлекал его. Неужели нынешние ребята равнодушны к нему?
Через пять минут после выступления капитана Дробового второй взвод плотной колонной вышагал на штабную поляну. Клим прикинул на глаз, сколько в колонне мальчишек, и понял, что его маленькая хитрость удалась. Он настаивал на разрешении не идти на работу всем уставшим и невыспавшимся не только потому, что такие ребята действительно могли найтись. Был у него и тайный расчет на то, что это разрешение подзадорит ленивых. Так оно и получилось.
— Второй взвод прибыл! — доложил командир. — Отсутствующих нет!
Сразу за вторым взводом появились и первый, и четвертый. В них тоже уставших и невыспавшихся не оказалось. Третий взвод примаршировал на девятой минуте. Славка Мощагин нарочно не торопился — видел, что Сергею Лагутину быстро идти трудно. И рапорт Славки отличался от рапортов других командиров.
— Третий взвод прибыл! — доложил он. — Отсутствуют двое: Распутин — в наряде на кухне, Забудкин пишет с сержантом письмо домой.
Еще минут десять ушло на то, чтобы разобрать пилы и топоры. И под командованием подполковника Клекотова, который решил сегодня сам сопровождать ребят, лагерь — колонна за колонной — тронулся в путь к ближайшему леспромхозу.
— Песню! — крикнул с крыльца Дробовой, и кто-то из третьего взвода запел про полевую почту.
— Ну как? — не без самодовольства спросил капитан у комиссара и поспешно добавил: — Все мы, конечно, поработали немало!
— Это только начало! — отозвался Клим. — Всего лишь начало.
Громкий пронзительный свист долетел из столовой и испортил Дробовому настроение.
— Было бы еще лучше, — помрачнев, сказал он, — если бы вы с подполковником не стремились превратить наш лагерь в детские ясли!
— Вы малыша видели? — с улыбкой спросил Клим. — Я не видел. Идемте — посмотрим!
