Снова студенческий оркестр. И теперь это оркестр их училища! Он играет Чайковского — танец маленьких лебедей из балета «Лебединое озеро». Маринин любимый балет. В музыке этого танца для Марины всегда есть что-то, что совсем нельзя выразить словами, — таинственное и волнующее. Нельзя слушать её спокойно. Хочется что-то замечательное сделать самой.
Марина слушает Чайковского, потом тихонько, осторожно выключает радио и идёт к своей нотной этажерке. Она берёт скрипку Алексея Степаныча и начинает заниматься.
Марина ещё долго занимается в этот вечер, добиваясь чистоты и ясности звука.
А за стеной, у соседей, чуть слышно звучит музыка. Это продолжают передавать концерт молодых советских исполнителей для стран народной демократии, для стран всего мира.
Экзамены, экзамены… Если пройти по всем школьным коридорам, услышишь, как напряжённо готовится к ним школа: за каждой дверью — музыка, музыка, звуки почти готовых, а может быть, и совсем готовых вещей, за каждой дверью — то строгие, то ободряющие голоса учителей.
А если пробежать по всем школьным коридорам, как это делает Марина, то вся школа покажется каким-то звучащим и гудящим ульем.
Звуки рояля переходят в звуки скрипки, скрипки — в виолончель, контрабас, арфу…
Экзамены, экзамены…
Марина обежала всю школу — вверх, вниз — и остановилась у дверей своего класса. Нужно бы где-нибудь позаниматься, да нет ни одного свободного класса. А сейчас ей играть Алексею Степанычу — в последний раз перед экзаменом.
С кем это Алексей Степаныч сейчас занимается? А, с Витей! Вдруг Марина вспомнила: в самом начале года, когда она первый раз пришла в школу, она вот так же стояла у двери их класса, а в классе Алексей Степаныч занимался с Витей.
Марина прислушалась: совсем, совсем по-другому стал играть Витя. И звук уже не такой резкий и скрипучий, какой бывает у многих начинающих; у Вити такой звук держался довольно долго. Смотри-ка, уже появились отдельные поющие нотки! И всё стало мягче и музыкальней.
Интересно, как её игра изменилась за год? Ей самой это не так слышно — со стороны, наверно, слышнее.
На экзамене вот это и выяснится, на экзамене и скажут, добилась она чего-нибудь за год или нет.
Нет, что-то неважно знает Витя свою экзаменационную программу — путается.
Выждав паузу, Марина тихонько вошла в класс, поздоровалась и села у двери.
Обстановка в классе была напряжённая, это чувствовалось сразу. У Алексея Степаныча было строгое лицо. Ученики тихонько сидели на своих местах.
— Ещё раз! — сказал Алексей Степаныч.
Витя небрежно вскинул скрипку и заиграл. «Первый этюд, — отметила Марина. — У, такой большой мальчик, а всё ещё первый играет!»
Алексей Степаныч постучал карандашом по столу, останавливая Витю:
— Путаешь! Эта фигура повторяется три, а не четыре раза.
Витя заиграл снова. Теперь он повторил злополучную фигуру два раза и пошёл дальше.
Снова стук карандаша.
— Три, тебе говорят, — видимо, сдерживаясь, сказал Алексей Степаныч. — Ты путаешь, посмотри в ноты.
Витя опустил скрипку.
— Ничего я не пу-утаю… — протянул он.
— Что? — Алексей Степаныч поднялся с места. — Выйди из класса!
Витя стоял на месте. В классе стало очень тихо.
— Выйди из класса, — уже почти спокойно повторил Алексей Степаныч.
Витя медленно повернулся и вышел.
Алексей Степаныч перелистывал журнал. Марина заметила, что у него слегка дрожат руки.
Она осторожно вышла из класса. Витя стоял недалеко от дверей.
— Выгнал! — жаловался он нянечке Анне Петровне. Марина подбежала к нему:
— Ты, ты… — сказала она, задыхаясь, и схватила Витю за плечо: — Иди сейчас же и извинись!
— Ох, как трудно учителю! — сказала нянечка и легонько подтолкнула Витю: — Иди, иди в класс.
Витя исподлобья взглянул на Марину и вошёл в класс.
— Алексей Степаныч, извините, — сказал он, так же исподлобья глядя на учителя.
— Ставь ноты на пюпитр и играй. Медленно, по нотам, — сказал Алексей Степаныч.
У него был обычный голос. Только руки продолжали немного дрожать.
Витя поставил ноты и заиграл этюд. Вот она, эта фигура. Витя сыграл её. Три раза.
Алексей Степаныч поднял голову и неожиданно посмотрел на Марину. Посмотрел и улыбнулся ей.
И вдруг Марина вспомнила, как нянечка сказала: «Ох, как трудно учителю!» И верно, как это ей не приходило до сих пор в голову? Ей казалось, что Алексей Степаныч учит их прямо шутя. «А Витьку этого…» — подумала она, сжав кулаки.
Но не успела придумать ему наказание.
— Марина, бери скрипку, — сказал Алексей Степаныч.
28 мая
Когда я начала играть на последней репетиции, было немножко страшно. Потому что скрипка чужая и потому что мне вдруг вся программа показалась неготовой. А потом, передо мной играл Витя, которого А. С. очень ругал.
И действительно, А. С. сразу же стал на меня ворчать: «рука не так», «палец не так», «а это что», «а это что». И этюды я играла спотыкаясь. Но когда начала играть концерт, он замолчал и слушал очень тихо. А потом сказал: «Первое испытание ты, Марина, выдержала».
Семён Ильич уже два раза поднимался с места и задёргивал занавески на окнах, а солнце всё пробивается то в одну, то в другую щель.
Косой солнечный луч лежит на красном сукне экзаменационного стола, играет на стекле графина.
Вот он подобрался и к скрипке: её лакированный корпус вспыхнул, заблестел…
— Марина, отойди немного в сторону, — говорит Елизавета Фёдоровна.
За экзаменационным столом — Елизавета Фёдоровна, Алексей Степаныч, Семён Ильич, Нина Алексеевна и ещё незнакомые Марине люди. Вот этот седой, высокий — кажется, профессор консерватории. А вот этот внимательно и серьёзно глядящий на неё человек — ассистент самого Ойстраха.
Об этом Марине говорили ещё за дверью. Но сейчас она почти не различает лиц, она очень волнуется. «Только бы не дрожали руки! — думает она. — Только бы не дрожали!»
Так и есть — гамма до мажор, одна из трудных. Это у пианистов она самая лёгкая, потому что в ней нет ни диезов, ни бемолей, а у них, у скрипачей, она трудная.
Марина начинает играть и сразу же замечает, что Елизавета Фёдоровна чем-то недовольна. «Мало играно», — говорит она очень тихо, но Марина услышала. Конечно, мало играно. Разве она играла гаммы столько, сколько нужно? Всё больше концертом увлекалась. Да и скрипка чужая… Хотя нечего валить на скрипку — Марина с ней уже совершенно освоилась.
Двойные ноты. Марина уже немного успокоилась, и руки перестали дрожать. Чисто. Она слышит, что играет двойные ноты совершенно чисто, а ведь это большое достижение для ученицы пятого класса.
— Чисто, — говорит и Елизавета Фёдоровна и одобрительно кивает головой; недовольная складка на её лбу разгладилась.
Ну, кончены гаммы. Теперь вторая ступенька экзамена — этюды. Длинные, трудные.
Отчего это у пианистов этюды похожи обычно на маленькие пьесы — с мелодией, с музыкальным сюжетом, а их ученические скрипичные этюды — это какие-то головоломки из двойных нот, из всевозможных технических упражнений.
Алексей Степаныч объяснял — скрипка очень трудный инструмент. Чтобы хорошо играть на ней, надо много упражняться в различных видах техники, а для этого служат этюды.
— Сначала пятый, — говорит Алексей Степаныч. Пятый. Этот этюд играют прыгающим смычком. Для того чтобы звук был лёгким, отрывистым, как будто танцующим. Этот штрих когда-нибудь очень пригодится в трудных концертах. Алексей Степаныч говорил, что из-за похожего на этот штриха один очень красивый концерт Венявского почти не играют: редко у кого из старших учеников и даже из студентов училища хорошо получается этот штрих. «Вот куда ведёт детский ученический этюд», — говорил он. Хотя и ученический, а красивый. И как увлекательно это ритмичное, танцующее движение руки!
Марина с увлечением играет этюд, и все смотрят на неё улыбаясь.
— Хорошая рука, — одобрительно говорит седой профессор.
— Да-да, замечательная правая рука, — поддерживает кто-то.
Алексей Степаныч молчит. Во-первых, говорят о его ученице, и он молчит из скромности.
Но, во-вторых — и это самое главное, — ему всегда кажется, что дело не в правой и не в левой руке, хотя он много работает над ними, а в чём-то другом, присущем всему, цельному музыкальному характеру ученика.
— Теперь двадцать пятый, — говорит Алексей Степаныч, когда Марина, опустив скрипку, вытирает платком разгорячённое лицо. — Рука не устала?
— Нет, Алексей Степаныч, не устала, — отвечает Марина. И правда, совсем не устали руки и больше не дрожат ничуть.
И скрипка слушается — совсем как своя. Хорошая скрипка, замечательная скрипка советского мастера Витачека.
