И все повторилось снова.
Опять раскачивалась и валилась набок лодка. Опять раскачивались небо и берег, и полоса бешеной воды у входа в залив… и странно-белая фигура орнитолога на мысе.
Виктор вошел в бухту.
Орнитолог стоял на берегу в одном белье. «Он разделся, чтобы плыть», — подумал Виктор. Сейчас он почти любил этого человека.
— Ты выдумал вздор с птенцами ради этой прогулки? — тихо спросил орнитолог.
— Да, — отозвался Виктор. — Да! — повторил он звонко, потому что сейчас был счастлив. — Вы бы меня все равно не пустили.
— Ты негодяй, — сказал орнитолог. Он повернулся и пошел к кордону, ничего не прибавив.
«Он не понимает… он думает, я просто так…» — промелькнуло в голове Виктора. — Подождите! — крикнул он. — Посмотрите, что я привез.
Виктор подбежал к орнитологу и протянул ему шапку, полную яиц. Он взглянул орнитологу в глаза и засмеялся, чтобы показать, что не сердится.
— Ясно, — сказал орнитолог. Виктор увидел, что лицо его покрылось пятнами. — Скажи, — кто дал тебе право грабить гнезда, которые мы охраняем?! Меня отпустили с фронта, понимаешь? С фронта! Там умирали люди, а меня отпустили потому, что здесь некому было охранять птицу. Ты знаешь, что гагачьих гнезд всего несколько сотен? И наш заповедник единственный в Союзе?
Виктор растерянно молчал. Слова орнитолога — гневные, несправедливые слова — хлестали, как кнутом.
— Ты знаешь, что наши работники неделями не вылезают из лодок? Я живу здесь пятнадцать лет… Ты еще не родился, когда я сюда приехал. Ты хочешь стать биологом? Ты — юннат… Нет, ты только считаешь себя юннатом, браконьер! Тебе хочется есть? Мы голодаем всего два дня… А гага… она выводит птенцов один раз в год… Ты думаешь, что совершил подвиг, но ты поступил, как трус! Твой желудок оказался сильнее тебя.
Виктор, подавленный, оскорбленный, стоял опустив голову и молчал, потому что боялся расплакаться.
— Ты взял их в том гнезде? — спросил орнитолог.
— Я взял их… не для себя, — Виктор проглотил комок и заговорил громче. — Я хотел вам… Я не ел ваш хлеб. Выбросил в море…
— Что?
— Я не браконьер! Понятно вам!? — крикнул Виктор. — Можете подавиться своим хлебом!
Орнитолог вздрогнул. Медленно подошел к лодке, расстелил на дне штормовку и завернул в нее яйца. Затем натянул брюки, сапоги, столкнул лодку и прыгнул в нее. У Виктора мелькнула сумасшедшая мысль, что орнитолог собирается утопиться.
— Вы что?.. — спросил он испуганно.
— Отвезу яйца, — сказал орнитолог спокойно, как прежде. — Иди в дом. И без фокусов, — ясно?
— Нет, не ясно, — сказал Виктор и остался на берегу. Лодка скрылась за мысом. Виктор прошел вдоль берега и, прячась за деревом, стал наблюдать за ней. Волны швыряли лодку, высоко подбрасывая то нос, то корму. Казалось, она должна была перевернуться каждую секунду. Виктор стоял прислонясь к дереву, и каждый раз, когда лодка, накреняясь, катилась в провал с гребня волны, у него замирало сердце. Он со страхом думал, что орнитолог может не вернуться.
Но орнитолог вернулся. Он дважды прошел этот путь и вылез на берег мокрый, держа в руках свернутую штормовку. Затем началось странное.
Орнитолог вошел в дом с пучком водорослей и банкой в руках. Поливая водой из банки, тщательно вымыл плиту. Потом принес сухих веток и, наломав их об колено, разжег огонь. Виктор, лежа на кровати, с удивлением наблюдал за этими действиями, закрывая глаза, когда орнитолог поворачивался к нему.
Плита нагрелась. Орнитолог развернул штормовку и достал два крупных гагачьих яйца. Он вылил яйца на плиту. Запах еды, смешавшись с запахом дыма, заполнил комнату. Виктор до боли прикусил губу.
— Иди ешь, — позвал орнитолог.
Виктор не пошевелился.
— Я ведь вижу, что ты не спишь.
— Не буду, — сказал Виктор, не открывая глаз.
Орнитолог снял с плиты запекшийся неровный блин с двумя желтыми кружками и положил его на стол.
— Ешь, — сказал он устало и, тяжело ступая, вышел из комнаты.
Виктор поднялся с кровати, заглянул в окно. Орнитолог, прямой и тощий, стоял на берегу и смотрел в море.
Рука Виктора протянулась к яичнице. Он отломил сбоку кусочек хрустящей прозрачной пленки, положил его в рот и ощутил невыносимо сладкий привкус горелого. Презирая самого себя, но не в силах сдержаться, он разрезал подгоревший блин на две части и съел большую, посыпав ее крупной солью.
Затем он лег на кровать и уснул.
Ему снилась волна, которая вышла из моря и гналась за ним по земле, вырастая все выше. Виктор бежал вдоль какой-то улицы, где стояли дома с заколоченными дверями и окнами. Он стучал в двери, но никто не отзывался. Волна настигала его, и Виктор плакал во сне.
Ночью его разбудил орнитолог.
Море было спокойно, и через полтора часа они подошли к базе.
Навстречу им вышел заспанный наблюдатель.
— На кордоне отсиживались? — спросил он, позевывая.
— На кордоне, — ответил орнитолог.
— Я так и думал. Есть хотите?
— Накорми мальчика. Только много не давай, — он не ел двое суток.
— Ну? — удивился наблюдатель. — И как? Ничего?
— Ничего, — сказал орнитолог.
— Герой, — ухмыльнулся наблюдатель.
— Займись делом, — сухо сказал орнитолог.
Наевшись, Виктор отправился в комнату, отведенную ребятам. Все так же, на мешках, постланных на полу, спали четверо. Наверное, они очень устали. Ни один из них не пошевелился. Виктор залез в свой мешок и долго лежал с открытыми глазами. В голове у него все еще шумело море.
За дощатой перегородкой звякнула тарелка, и чей-то голос, наверное, наблюдателя, прошептал:
— Юннатов завтра отправляем… А как твой-то держался, ничего? Трудновато ведь мальцу двое суток…
— Он не малец, — сказал орнитолог. — Вот что… у нас, кажется, есть место лаборанта? Я займу его до сентября.
— Для него?
— Да.
— Такого пацана!.. Вы же студентке отказали!
— Он не пацан, — сказал орнитолог. — Я возьму его. Если… если, конечно, он согласится.
Виктор приподнялся и сел, прислонившись спиной к стене. Он сидел долго, пока не утихли за перегородкой двое.
На полу дружно сопели ребята. Виктор лег на живот и потянул одного из них за ногу.
— Вовка, — прошептал он. — Вовка, слушай, чего скажу…
Вовка поднял голову, посмотрел на Виктора оловянными глазами и снова уткнулся в подушку.
Виктор легонько щелкнул его по затылку и вышел на крыльцо.
Спать ему не хотелось.
Павлика разбудил здоровенный желтый шмель. Он летал у окна и противно зудел, стукаясь о стекло. Павлик слез с кровати, подошел к окну и толкнул створки. Мягко зашлепали по стеклу листья; прохладная ветка сирени влезла в комнату, стряхнув на подоконник несколько капель. Шмель свечкой взвился вверх, вспыхнул под солнцем золотой бусиной и исчез.
— Вот так шмель! — сказал сам себе Павлик.
Заранее морщась, он подошел к рукомойнику, поддал носик ладонью и потер лоб и одну щеку.
Ходики на стене показывали девять часов.
— Вот так часики! — сказал Павлик.
В соседней комнате распластались по полу солнечные квадраты. С удовольствием ступая по горячему полу босыми ногами, Павлик подошел к столу. Сдернув газету, прикрывавшую еду, он взял кринку с молоком и пил, пока не захватило дух. Потом очистил яйцо, съел его без хлеба и важно подумал, что сегодня он, если захочет, то может не есть хоть весь день.
Отец с матерью рано утром уехали в город покупать телевизор. Вчера Павлик, узнав, что они уезжают на целый день, обрадовался и еще с вечера начал придумывать, что он будет делать.
Отломив кусок хлеба, он вышел на крыльцо. Солнце уже высоко поднялось. Над лугом извивались и таяли в воздухе прозрачные змейки. День был жаркий.
Павлик высоко поднял руку и стал крошить хлеб. Едва первые крошки упали на ступени, со всех сторон — из-за дома, с огорода, из-под сарая — помчались к крыльцу куры. Последним прибежал соседский белый петух. Куры, толкаясь и ссорясь, полезли на крыльцо, а петух стал прохаживаться перед домом, подозрительно поглядывая на Павлика. Павлик запустил в него коркой. Петух подскочил и вякнул что-то, наверное выругался.
Прямо с места Павлик прыгнул вниз через три ступени. Ноги разъехались на горячем песке, и Павлик упал. Лежа на спине, он с любопытством смотрел на петуха, который метался вдоль забора, не находя лаза.
Сегодня не было ничего запретного: хочешь — иди на речку, хочешь — на пруд, кататься на плоту, или — на железную дорогу; если приложить ухо к рельсу, то можно услышать как идет поезд. И Павлик никак не мог решить: что же выбрать! Ему хотелось всего сразу.
Он встал и вышел на улицу.
За редким забором соседнего дома копал землю лопатой мальчик с белыми ресницами.
