— Дело не том, чего вы хотите или не хотите. Как я уже сказал, я восхищаюсь и вами, и вашим искренним стремлением помочь детям, но я не могу допустить, чтобы это стремление некоторые заинтересованные люди использовали в своих корыстных целях.
— Ах, вот оно что. Ну, тогда вам нечего волноваться, нас голыми руками не возьмешь. Мы и сами хоть кого можем оприходовать. А давайте мы дадим вам клятву?! Прямо здесь, — на одном дыхании выпалил Адачи.
Заведующий хотел сказать что-то еще, но сбитый с толку этой страстной тирадой, растерянно замолчал.
— Адачи-сэнсей, — наконец сказал он, собравшись с мыслями, — вам бы не глупостями заниматься, а профессиональной карьерой. Ведь вы можете стать очень хорошим завучем и даже директором.
Адачи в ответ на это только засмеялся. На том разговор и закончился.
Котани-сэнсей, все это время с ужасом ожидавшая, когда же, наконец, разразится буря, даже не поверила, что это все.
— Заведующие тоже разные бывают. Бывают слабые, бывают сильные. Это только начало, так что готовьтесь к продолжению, — предупредил Адачи.
После муниципалитета они отправились в профсоюз учителей. Адачи очень долго там выступал.
— Теперь, после того как нашу резолюцию отклонили, будет особенно трудно. Но отчаиваться нельзя. Только не думайте, что мы собираемся делать за вас всю работу, — сказал он в заключение и засмеялся. В каких бы обстоятельствах этот удивительный человек ни оказывался, он никогда не забывал побахвалиться.
Потом все пятеро пошли на завод. На заводе было невесело. Перед домом Кодзи стоял грузовичок. На него был погружен домашний скарб. Вокруг стояли заводские, не зная, то ли помогать отъезжающим, то ли нет. Эта сцена производила очень тягостное впечатление. Дети тоже стояли и смотрели вместе со взрослыми.
— Чего тут у вас? Переезжаете? — спросил Адачи-сэнсей как ни в чем не бывало.
— Тс-с-с, — отец Токудзи приложил палец к губам и отвел Адачи в сторону. Остальные учителя пошли вслед за ними.
— Сэнума наш, того, — отец Токудзи поднял обе руки вверх над головой, — сдался. Не выдержал мужик. Ему предложили то же самое, что и отцу Исао. Мы его убеждали, как могли, что нельзя соглашаться, но он не удержался, заглотил приманку.
— Понятно, — с сожалением сказал Адачи.
— Когда стало ясно, что его не отговорить, мы решили просто не вмешиваться. Пусть уезжает. Дедушка Баку говорит, что предателю гораздо тяжелее, чем тем, кого он предал. И в принципе с ним все согласны. Поэтому мы тут собрались и стоим, не знаем, что делать. Странная получается ситуация. С одной стороны, вроде как надо человеку помочь, с другой помогать как-то не хочется.
Учителя сочувственно промолчали.
Потом все снова пошли к дому Кодзи. Отец мальчика как раз тащил комод, когда вдруг заметил невдалеке Адачи. Неожиданно он бросил свою ношу и упал на колени:
— Простите. Простите меня, сэнсей, просите. Простите! — повторял он.
Это было душераздирающая сцена. Котани-сэнсей не выдержала и отвернулась.
Адачи-сэнсей подошел к отцу Кодзи, поднял его с земли. Несколько раз кивнул и похлопал по плечу. В глазах у учителя стояли слезы.
Наконец все вещи были упакованы.
— Кодзи, иди сюда, — позвал мальчика отец.
Кодзи забился в угол опустевшей квартиры и сидел там, прижимая к груди пенопластового робота.
— Кодзи!
— Я не поеду никуда! — закричал мальчишка. Пронзительно, как птица-подранок. Мама взяла его за руку и потащила к машине.
Глаза у Кодзи наполнились слезами.
— Кодзи! — закричал Исао и заплакал.
— Кодзи, не плачь! — крикнул Джун и тоже заплакал.
Вслед за ними, глядя, как Кодзи насильно усаживают в грузовик, заплакали все остальные дети. Но никто из них так и не сдвинулся с места. Подняв облако белой пыли, грузовик уехал. Вместе с ним уехал и Кодзи.
Адачи-сэнсей все повторял: "Кодзи, Кодзи…", потом издал глухой стон и заплакал.
"Видно, он тоже много чего пережил…" — подумала Котани-сэнсей, чувствуя, как подступают к горлу теплые слезы.
На следующий день Адачи объявил голодовку.
Прямо у заводских ворот он установил палатку, расстелил спальный мешок и завалился на нем спать.
Над палаткой была натянута старая простыня, на которой сверху красным и черным фломастерами Адачи написал: "Временно голодаю" и "Скажем нет подлым провокаторам из муниципалитета". Ниже шла надпись: "Мы живем в гостях у лета, мы живем в краю чудес, мы живем на мусорном заводе, но не надо путать нас с мухами, пожалуйста!" Это было вполне в духе Адачи.
Он начал голодовку, ни с кем не посоветовавшись. Единолично.
Орихаши-сэнсей сказал было, что тоже хочет голодать, но Адачи запретил ему даже думать об этом.
— Я вовсе не строю из себя героя. Я тоже человек: я хочу лучшей жизни, хорошей работы и вкусной еды! Я боюсь наказания и боюсь, что меня уволят. Кто знает, может, когда-нибудь я стану предателем и всех вас предам. Короче, я самый обычный человек, но, как и у любого человека у меня есть своя история. Но история порождает историю. И вносит свои поправки, — произнеся эту загадочную речь, Адачи отправил Орихаши обратно в школу.
Первый день был очень трудным.
Большинство людей пытались отговорить Адачи от его затеи. Адачи лежал, повернувшись лицом к бетонной ограде завода, и молчал. С этими людьми ему было не о чем разговаривать.
Каждый час, во время перемены, проведать Адачи приходил кто-нибудь из его учеников. Тогда Адачи вставал и подробнейшим образом объяснял содержание следующего урока, давал задание для самостоятельной работы.
— Вы и сами отлично справитесь. Не вздумайте просить помощи у других учителей! — строго говорил он и неизменно получал бодрый ответ:
— Конечно, справимся, не волнуйтесь!
Ученик, который пришел на третьей перемене, сказал:
— Сэнсей, на следующей перемене — обед. Вам принести сюда чего-нибудь покушать?
— Спасибо, дружище, — сказал Адачи, погладив ребенка по голове, — но если я покушаю, как ты выражаешься, то ничего хорошего из этого не выйдет.
Он засмеялся.
В полдень у палатки Адачи собрались журналисты. Он обстоятельно ответил на все их вопросы и под конец сказал:
— Пишите только правду! Ничего не выдумывайте!
Кроме детей и журналистов Адачи ни с кем не разговаривал. Впрочем, он сделал исключение для представителя учительского профсоюза.
— На третий день голодовки пришлите мне врача, — сказал он. — Я еще молодой и умирать пока не собираюсь.
Около трех часов дня с другой стороны заводской ограды вдруг послышался стук. Дремавший Адачи протер глаза и увидел, что кто-то наблюдает за ним через дырку в заборе.
— Кто там?
— Это я, Исао.
— Исао?
— Вам, наверное, есть хочется?
— Ясное дело, хочется.
— Трудно терпеть?
— Еще как трудно, я же знаешь какой обжора на самом деле.
— Ну вот, держите. — С этими словами Исао протолкнул в дырку небольшой рисовый колобок.
— Это что, рис, что ли?
— Ага.
— Если я его съем, то какая же это голодовка?
— А вы никому не говорите, так никто и не узнает.
Адачи рассмеялся.
— Врача так просто не обманешь. Он мне сделает анализ и сразу все поймет.
— Жалко, — расстроился Исао.
Через ту же дырку в заборе Адачи вернул колобок мальчику.
— Исао.
— Чего?
— Мне во время голодовки можно пить воду. Потому что если человек совсем не будет пить, он за два-три дня кончится. Вот. У тебя дома есть вода, Исао?
— Ну, спросите тоже. Конечно, есть.
— Я тебя не про ту воду, которая в кране, спрашиваю, а про ту, которая в бутылке. Просекаешь? Твой папа эту воду каждый вечер пьет.
Исао просек.
— Так вот, принеси-ка мне стаканчик этой воды. До краев налей и не забудь еще соломинку захватить. Стакан через эту дырку не пролезет.
За забором послышался удаляющийся топот ног. Похоже, что Исао приходил не один.
Через некоторое время Адачи снова услышал стук.
— Ну чего?
— Принес.
— Полный стакан, как договаривались?
— Ага, полный.
— Отлично, придвинь его к дырке. Придвинул? Теперь соломинку мне сюда давай. — Адачи-сэнсей, не меняя своей лежачей позы, схватил губами соломинку.
— Теперь второй конец соломинки сунь в стакан.
— Засунул уже.
— Отлично, — вид у Адачи был самый что ни на есть довольный.
— Держи стакан крепче! — сказал он и принялся потягивать содержимое стакана через трубочку.
— Сэнсей, вам вкусно?
— Вкусно не то слово. Я сейчас от удовольствия в обморок упаду. У меня голова уже кружится.
Конечно, кружится — если с самого утра ничего не есть, а потом залить в желудок незнамо чего…
— Ты смотри, не проливай там. Наклоняй аккуратненько, — командовал Адачи.
