когда Николай Николаевич отдавал свое заявление по поводу дома и картин в райисполкоме, то там оказалась его старая знакомая, директор местной музыкальной школы. И она краем уха услышала, о чем он говорил, дождалась его в коридоре, подлетела к нему и спросила подчеркнуто вежливо и немного витиевато:
— Николай Николаевич, быть может, вы будете столь любезны, что разрешите не делать из вашего заявления тайны?..
Он кивнул, что вроде бы разрешает, потому что увидел, что она очень взволнована, и обрадовался этому. Однако в следующий момент подумал, что лучше ей этого не разрешать, но ее уже не было в коридоре, в одно мгновение она куда-то исчезла.
— Дедушка, ты из-за меня?! — спросила Ленка. — Все картины?! Как же ты будешь жить без них?..
— Не только из-за тебя, хотя и ты сыграла в этом не последнюю роль, — громко и свободно ответил Николай Николаевич. Он сделал непривычно широкий жест рукой и стал вдруг раскованным, легким, праздничным, красивым. — Это давнишняя моя мечта. Вчера она снова посетила меня. И вот…
Николай Николаевич замолчал и долго-долго молчал, так долго, что успел рассмотреть более пристально, чем всегда, лица ребят, которые сидели перед ним и с которыми у него были такие сложные отношения.
Но разве все это имело значение, когда он вышел на такой ясный и простой путь?
Николай Николаевич улыбнулся — нет, не им, а себе, своим мыслям, своей адской жизненной силе, которая билась у него в груди.
Он смотрел на их лица, стараясь заглянуть в глаза, и увидел, что во многих из них бьется пытливая мысль, а у некоторых безразличие, а у иных даже злость и непонимание. Но ведь есть такие, у которых бьется, бьется и пробивается пытливая мысль, и это будет всегда! И вдруг, мгновенно осененный, вдруг понявший, что это необходимо сделать, он поднял над головой картину, по-прежнему завернутую в полотенце, вышитое крестом, и сказал:
— Эта картина мне очень дорога. Тут изображена наша старинная согражданка. — Николай Николаевич строго посмотрел на Маргариту Ивановну. — Она была вашей предшественницей, учительницей русской словесности здесь, в городке… почти сто лет тому назад. — Он улыбнулся: — Не думайте, что это было так уж давно… Она всего лишь моя бабушка… — И добавил просто и тихо: — Эту картину я дарю вашей школе.
— Дедушка! — сказала Ленка в страхе и в немом преклонении перед поступком Николая Николаевича. — Де-душ-ка!
Нет, даже она не могла понять в эту секунду величие своего деда, Николая Николаевича Бессольцева.
— Идем! — Николай Николаевич крепко взял Ленку за руку. — Катер нас ждать не будет, хотя, может быть, мы с тобой и стали знаменитыми людьми.
— Я вас провожу, — вдруг объявила Маргарита Ивановна.
— Что вы, — возразил Николай Николаевич, — это лишнее.
Маргарита Ивановна смутилась и покраснела:
— Заодно провожу и мужа… Он у меня этим же катером уезжает.
И они все трое вышли из класса.
В последний раз мелькнула Ленкина стриженая голова, в последний раз Николай Николаевич сверкнул своими большими заплатками на рукавах пальто, и они исчезли, сопровождаемые полным безмолвием.
— На каких людей мы руку подняли! — нарушил тишину Васильев и тяжело вздохнул: — Э-э-эх!
— Все из-за Сомова! — Лохматый подлетел к Димке, крепко сжав кулаки.
— У-у-у, — понеслось со всех сторон, — Со-мо-о-ов!
Одни из них забыли, что они сами тоже гоняли Ленку. Другие забыли, что жили, как будто вся эта история их не касается. Третьи — что хотели заступиться за Ленку, да не успели… Каждый, конечно, чувствовал какую-то неловкость перед самим собой, перед другими, но в этом трудно признаваться, и все они дружно и единогласно обвиняли одного Сомова.
— Бойкот — Сомову! — крикнула Железная Кнопка. — Голосуем!
Но голосования снова не вышло, потому что в дверь просунулось жизнерадостное и возбужденное лицо Маргариты Ивановны:
— Директор мне разрешил. Я только туда и обратно. А вы здесь сидите тихо. — Она хотела уже исчезнуть, но почему-то спросила: — Да, что это вы кричали про бойкот? Опять?.. Кому? За что?
— Вашему Сомову! Вот кому! — Миронова впервые за все время этой борьбы побледнела от волнения. — Он дважды предатель!
— Сомов — предатель?.. — Маргарита Ивановна по-прежнему стояла в дверях. — Ничего не понимаю.
— Он рассказывал вам, что мы сбежали в кино? — спросила Миронова.
— Ну, рассказывал. — Маргарита Ивановна улыбнулась. Она подумала про то, что они совсем еще дети, играют в каких-то предателей.
— А мы-то думали, что это сделала Бессольцева!
— Гоняли ее, били! Смеялись над нею, — сказал Васильев. — А Сомов молчал.
— И вы молчали, Маргарита Ивановна, — вдруг тихо, но внятно и беспощадно произнесла Миронова.
— Я молчала?.. — Маргарита Ивановна испуганно посмотрела на Миронову и вошла в класс, прикрыв двери. — Я думала, Сомов вам все рассказал… — Она посмотрела на Димку: — Как же так вышло, Сомов?..
Димка ей ничего не ответил и не поднял головы.
— Ждите, Сомов вам ответит, — сказал Васильев.
— Маргарита Ивановна, катер уйдет! — крикнул Валька. — И муж ваш тю-тю!
— Катер?.. — спохватилась Маргарита Ивановна. — Подождите! Я быстро, я сейчас… — Она хотела уйти, но почему-то не ушла. — Давайте спокойно разберемся!.. Значит, Сомов все скрыл? Но при чем тут Бессольцева?..
— Потому что она взяла всю вину на себя, — объяснила Миронова. — Она хотела помочь Сомову… А он ее предал!
— Вот почему она меня так ждала! — в ужасе догадалась Маргарита Ивановна. — Она думала, что я вам все расскажу, а я забыла… Все забыла.
Маргарита Ивановна вдруг поняла, что произошла чудовищная история, что Лена Бессольцева рассчитывала на ее помощь. А она все-все забыла. Это открытие настолько ее потрясло, что она на какое-то время совершенно забыла о ребятах, которые кричали и шумели по поводу Димки Сомова. Собственное ничтожество — вот что занимало ее воображение…
— Так кто за бойкот? — Миронова в который раз подняла вверх руку.
— Лично я отваливаю, — неожиданно сказал Рыжий. — Сомова презираю… Когда Попов вчера рассказал нам про Ленку, меня чуть кондрашка не хватил. Но объявлять ему бойкот теперь я не буду… Раз Ленка против, то и я против. Я всегда был как все. Все били — я бил. Потому что я Рыжий и боялся выделиться. — Он почти кричал или почти плакал: голос у него все время срывался. — А теперь — точка! Хоть с утра до ночи орите: «Рыжий!» — я все буду делать по-своему, как считаю нужным. — И впервые, может быть, за всю свою жизнь освобожденно вздохнул.
Маргарита Ивановна мельком, незаметно взглянула на часы: до отправления катера оставалось десять минут. Она подумала, что ей надо немедленно бежать. Муж будет ее ждать, волноваться, что-нибудь сочинит невероятное —
