Мальчик, выменявший у Кости нерубленые рубли, передал эту колбаску в музей, и там она до сих пор лежит в витрине под стеклом.
«Ну и пусть, — думал Костя. — А у меня шикарный ножик. И ни у кого такого нет».
После этой серебряной находки Костя, чуть только весна, разлив, не находил себе места: как бы это первому попасть на топкие берега Волхова, с которых только-только сошла вода? И как бы первому переворошить палкой ил, первому обследовать, что выбросили в этом году воды Волхова. А главное — найти монетки и потом выменять их на хорошую вещь.
Костя очень любил всякие вещицы, и карманы его всегда пузырились. Кроме ножика, там была почти исправная автоматическая ручка, большая красивая перламутровая пуговица от женского пальто, увеличительное стекло. Ну, и всякая мелочь — гаечки, винтики и разные значки.
Костя гордился всем, что имел, и очень старался умножить свои богатства. Только для этого он и ходил по берегу Волхова в половодье до встречи с Володей Замараевым.
Но с некоторых пор всё переменилось.
В школе Косте несколько раз предлагали записаться в исторический кружок, пойти на экскурсию, предлагали ему описать свою коллекцию исторических находок, но Костя сказал: «Очень надо!» А про себя решил: «Знаем мы эти экскурсии. Если что-нибудь найдёшь, надо отдавать в школьный музей. Ну, приложат к твоей монете записку, что нашёл ученик такой-то. А что радости от такой записки?»
Но вот после разговора с Борисом Сергиенко выяснилось, что кружок может оказаться очень кстати. И Костя совсем по-другому думал теперь: как бы попасть в кружок, чтобы участвовать в раскопках? Ведь сколько раз он наотрез отказывался от занятий кружка, от экспедиций, экскурсий — от всего, чем увлекались кружковцы. Летом «историки» всегда почти отправлялись в поход. Они рыли тысячелетние могильники и набирали потом всякие экспонаты для школьного музея. И тогда Косте предлагали отправиться в этот поход, а он поехал с мамой в Москву.
Историческим кружком в школе руководила учительница Ираида Андреевна. Она была близорука и, когда снимала пенсне, щурилась и казалась растерянной. У Ираиды Андреевны было доброе лицо, седые волосы и какая-то мягкость, свойственная матерям, в голосе, в походке, во взгляде.
Да, Ираида Андреевна была матерью. Была до войны. А теперь? Только фотографии остались в сдвоенной рамке на столе. Мальчики. Близнецы. Они школу окончили летом 1941 года…
Сколько таких матерей в нашей стране! Это матери мальчиков, оставшихся навсегда мальчиками. Седеет мать, встречает одногодков своих сыновей — выросших, женившихся, ставших отцами. А её мальчики ушли на войну безусыми юнцами, погибли и остались в её памяти навсегда мальчиками.
Мы слишком редко вспоминаем о таких матерях…
Ираида Андреевна никогда почти не говорила о своих сыновьях. Во всяком случае, она не вспоминала их при других людях, как мать Бориса Сергиенко вспоминала своего мужа. Но разве это значит, что старой учительнице было легче, чем матери Бориса?
Много лет прошло после войны. Разрушенный Новгород отстроился краше, чем был до нашествия фашистов. Кое-где заросли травой памятники-надгробия нашим воинам. И учителя и ученики, ежедневно встречавшие Ираиду Андреевну, стали забывать, какую жизнь прожила эта женщина, почему голова её рано стала совсем белой.
Нет, старая учительница никому не навязывала своего горя, не напоминала о нём. Она, как Борис Сергиенко, старалась всегда быть занятой, не выключала рычажка, который помогает человеку забыть о своей работе и перестроиться на отдых, на развлечение, — мало ли чем заняты люди после звонка или после гудка, который оповестил: «Сегодня ты своё отработал. Делай что хочется».
Да, есть люди, которые живут так: выключили станок или свет над своим письменным столом и тут же будто повернули выключатель в своём мозгу. И всё, чем занят был человек, вылетает из головы до утра, пока звонок или гудок не позовёт его снова к работе.
За это нельзя осудить человека. Но вот Ираида Андреевна не умела переключаться. Отдыхая, она писала письма своим ученикам, развлекалась на праздниках своих учеников.
Потеряв двух сыновей, которые на всю жизнь остались для неё мальчиками, она отдавала свои чувства матери сотням мальчиков, тоже всегда юных, ибо одни, окончив школу, уходили в жизнь, а другие, маленькие, приходили. И старая учительница всегда была среди детей.
Ираиду Андреевну, случалось, спрашивали: «Не думаете ли вы переходить на пенсию?» Она отвечала: «Нет». А про себя думала: матери на пенсию не выходят. Мать — для детей всегда мать.
Каждый раз, когда в конце урока звонил звонок, лицо Ираиды Андреевны выражало разочарование, точно ей помешали. Да так оно и было. Преподаватель истории Ираида Андреевна могла часами рассказывать о Новгороде. Когда школьники слушали её, перед ними, казалось, возникали древние стены Новгорода. Отражались в Волхове тяжёлые купола-шлемы Софийского собора, вечевая звонница, сторожевые башни кремля. И потому на уроках Ираиды Андреевны была такая тишина, что вдруг становилось слышно, как журчит в форточке вентилятор — очень тихий.
ИСТОРИЯ И ПЕРВЫЙ КОСМОНАВТ
В новгородской школе иллюстрации к урокам истории были тут же, за окном класса. Но, казалось, иллюстрации эти закрыты тонкой папиросной бумагой, как это бывает с красочными картинками в энциклопедии и в других больших книгах. Сквозь тонкую бумагу рисунок виден и не виден, обрисовываются одни только контуры. А перевернёшь лист папиросной бумаги, и вся картинка заиграет красками, откроется множество подробностей, поразит красотой.
Так же было и с окнами класса до и после первого урока истории.
Когда Ираида Андреевна в первый раз вошла в класс, на задних партах шумели. Костя Сахаров менялся с кем-то сидящим за ним. Кто-то о чём-то шептался со своим соседом по парте. А на «Камчатке», как в классе называли парты у задней стены, шебуршили, не то меняясь местами, не то подбирая что-то упавшее на пол.
И вот вошла Ираида Андреевна.
Новая учительница. Строгая или добренькая? Кто знает!
Ученики встали. Они смотрели на Ираиду Андреевну, стараясь разгадать, какой же характер у новой учительницы.
— Раскройте окна! — сказала Ираида Андреевна.
Был ясный день, когда небо прозрачно-голубое и всё вокруг ярко и празднично. На востоке, будто пена в бурю у берегов Ильменя, сгрудились перистые облака. Школа была на высшей точке города, и Новгород раскинулся под её окнами в пёстрых красках листопада: желтели берёзы, пламенели клёны, а кое-где меж деревьев ещё зеленела изумрудная трава.
— Так. Хорошо, — сказала учительница, — раскрыли окна. Садитесь. Высовываться не надо. Посмотрите: перед вами город, в котором мы живём.
Ираида Андреевна подошла к первой парте, на которой сидели девочки.
— Ты знаешь, сколько домов осталось в Новгороде, когда прогнали фашистов?
Девочка стояла молча.
— Двадцать домов, — сказала учительница. — Казалось, что Новгород погиб как город, что никогда не восстановить его памятников, прославленных по всему земному шару. Но город на Волхове возродился из пепла и стал очень красивым городом, где сочетаются старое и новое, седая древность и наша действительность.
Ираида Андреевна подошла к Косте:
— Как тебя зовут?
— Костя.
— Скажи, Костя, что ты видишь в конце этого проспекта?
— Портрет.
— Чей?
— Юрия Гагарина.
— Как ты думаешь, это история?
Костя пожал плечами:
— Не знаю.
В классе поднялось несколько рук. Учительница перевела взгляд на девочку с первой парты.
— Подвиг наших космонавтов, — сказала девочка, — это история.
В окна класса как бы сбегали прямые, по-осеннему зелёно-жёлтые улицы, упиравшиеся противоположными концами в стены кремля со звонницей, со сторожевыми башнями и сверкающими куполами старинной Софии.
Костя подумал тогда: «А я и не знал, что живу в одном из самых красивых городов». Он чуть прищурился, встал на носки и посмотрел вдоль проспекта: «Да, правда красиво».
Учительница сказала, чтобы закрыли окна. Теперь она говорила о том, что история — наука о развитии человеческого общества. Она берёт начало с древнейших времён — от первобытного человека, который в отличие от обезьяны умел работать и производить орудия труда. То, что произошло тысячи лет назад, и то, как строились стены этого вот — за окнами — кремля, и то, как первым поднялся в космос Юрий Гагарин, — всё это история.
— Мы будем изучать историю и мы будем создавать историю, которую будут изучать наши дети, внуки и правнуки…
Эти слова учительницы пришлись Косте по душе. «Создавать историю». Здорово! Ну, как её создавал Юрий Гагарин, ясно. Но как её создавать Косте Сахарову? Это пока было неясно. Разве что ему удастся найти Перуна и в паре с Володей Замараевым полететь в космос. Так или иначе — создавать историю очень хотелось, и было радостно, что учительница сказала: «Будем создавать историю».
