— И убрали памятник? — охали юнги. — Или самому коменданту по шапке надавали?
— Все осталось на месте. Но командующий флотом вызвал из Москвы скульптора. Дико ругаясь, тот отпилил матросам чубы, стамеской обкоротил им клеши, а бушлаты застегнул на все пуговицы. Памятник сразу стал хуже, зато комендант успокоился… Так устав победил творческое вдохновение! Спите.
Разнеслась весть, что ночью в Гавань Благополучия вошел транспорт, доставивший на Соловки юнг второго набора, которых временно разместили в Кремле, но скоро приведут в Савватьево. Эта новость еще раз подтвердила, что юнги первого набора скоро пойдут на флоты, освободив свои кубрики и классы для новичков. Теперь все зависит от того, как ты сдашь экзамены: хорошо сдашь — любой вымпел взовьется над твоей головой! С учебниками уходили юнги подальше в лес, еще задымленный после пожаров, облюбовывали для себя мшистую кочку помягче, чтобы сидеть на ней, как на пуфе, и начинали повторять все заново. Заодно подкармливали себя сочной лесной малиной, черникой и брусникой. Над остриженными головами юнг буйно вспыхивали яркие бутоны дикого шиповника…
— Пить хочется, — сказал однажды Савка.
Вместе с Поскочиным он спустился к ближнему озеру. Нагнулся к самой воде и вдруг вскрикнул:
— Смотри, Коля…
Возле берега, оскалив крохотные зубки, лежала мертвая ондатра. Поскочин взял ее за хвост и поднял над собой, разглядывая.
— От такой штуки никакая барыня не откажется. Шкурок тридцать-сорок — и шуба готова для аукциона.
— Брось дохлятину! Как тебе не противно?
— Она же водяная, чистенькая. Хорошие существа эти канадские крысы. Мне ее искренно жаль… Знать бы — отчего она умерла?
Савка поднялся с колен, пить не стал.
— Пройдусь дальше, там и попью…
Отошел в сторону и только было прильнул к воде, как Поскочин, забежав сзади, рванул его от берега за подол голландки.
— Не надо, — сказал он.
— А что?
— Лучше не стоит. Потерпи до кубрика.
— Ты думаешь о крысах?
— А мы ведь не знаем, отчего умерла ондатра. Там еще одна лежит в камышах… Тоже умирает, бедняга.
В этот день, возвращаясь после обеда с камбуза, Федя Артюхов, самый здоровый парнюга в классе, вдруг побледнел, осунулся.
— Что-то у меня не все в порядке… вот здесь.
— Болит? — спросил его Россомаха. — Переел, наверное.
— Да я могу и больше съесть, а это другое…
Роту на марше встретил лейтенант Кравцов, как никогда сияющий улыбкой и сверкающий пуговицами.
— Итак, — объявил он юнгам, — готовьтесь к экзаменам. На этот раз — решающим, государственным! После чего вам вручат дипломы рулевых-сигнальщиков. Прочувствуйте ответственность и помните: в школе двойка — скандал дома и папа с ремнем; двойка же в Школе Юнг — скандал на корабле и, может быть, военный трибунал. На флоте ваша неуспеваемость грозит обернуться трагедией корабля.
Пощелкал кнопкою перчатки. Сенсацию приберег для конца:
— А сегодня вам будут выданы погоны…
— Урра-а! — подхватили юнги.
— Погоны и… ленточки! — добавил Кравцов.
— Уррррра-а-а…
С погонами юнги смирились сразу же. Черные квадраты, на которых отштампована одна лишь буква «Ю». Это вполне устраивало всех, только погоны не были окантованы. Но старшины объяснили:
— Кант не положен. Ишь, чего захотели! Погоны с белым кантом присвоены курсантам высших училищ… не чета вам!
Потом в роте состоялось построение. Торжественно поднялся на пригорок лейтенант Кравцов, возле него под деревом установили стол, а на столе разложили связки новеньких ленточек — для каждого класса по связке. Еще издали юнги видели, как на черном репсе благородно загорается огненное золото букв… Все невольно волновались: что там написано? Кравцов взял в руки одну из лент и растянул ее, всем показывая. Надпись на ленточке была такова:
Какой-то грамотей неправильно написал слово «юнг». Но сначала все заметили другое — Кравцов держал ленту слишком коротенькую.
— Посмотрели? — спросил он. — А теперь маленькая подробность. Лента укорочена. Косиц, как у матросов, вам иметь не положено….
Рота нестройно загудела. Кравцов продолжал:
— Вместо косиц юнгам флота присвоен бантик!
Раздался стон — это стонала вся рота. С озера Банного слышался гвалт — там, видать, из-за того же возмущались радисты.
Лейтенант еще не закончил своей речи.
— Бантик, — пояснил он, — вяжется на бескозырке не сзади, не на затылке, а сбоку… вот здесь. Возле правого виска!
Старшины вручали ленты, юнги брали их с оговорками:
— Мы же не пай-девочки, на что нам этот бантик?
— Догадались мудрецы, нечего сказать.
— Стыдно на людях с бантиками показаться.
— Гогочку из меня делают. Без косиц нет фасона…
С пригорка распоряжался командир роты:
— Старшины, разводите классы по кубрикам и сегодня же покажите товарищам юнгам, как правильно завязывать бантики…
Расходились как оплеванные. Поскочин сказал:
— Черт с ними, с этими бантиками! Но как ходить, если у тебя на лбу золотом горит грамматическая ошибка?
Перед Россомахой предстал Федя Артюхов:
— Товарищ старшина, не хотел бы портить праздника, но и терпеть больше не в силах… Уж такое дело! Извините меня…
— Да что с тобою? Краше в гроб кладут…
Артюхов был нехорош, его скрючило в дугу. Он не стал пришивать погоны на фланелевку, в руке безвольно болталась ленточка.
— Ни до чего мне сей день! Не могу… больно.
— А до гальюна ходил?
— Кто же там не бывал? Только святые… Тащите в санчасть. Стыдно сказать, но самому, кажется, не доползти… Не повезло!
Федю увезли в Савватьево, а в роте рулевых допоздна не смолкал галдеж, заглушаемый прокуренным басом Витьки Синякова:
— Что-о? Мне-е? Ба-а-антик!
Утром в роте многих не досчитались. Выяснилось, что юнговская Бутылка всю ночь напролет бегала между ротами и Савватьевым, отвозя в санчасть внезапно заболевших юнг.
— А что с ними?
— То же самое, что и с нашим Федей Артюховым…
Выпуск близился, и флоты наплывали на них, издали подымливая перегаром угля, гулким выхлопом мазута и бензина. Пристрастие юнг к тем флотам, которые они облюбовали для себя, выражалось последнее время даже в песнях. Поклонники Черноморского флота заводили:
Севастополь, Севастополь —
Город русских моряков.
Не сдавались им сотни мечтающих о мглистой Балтике:
Кронштадт мы не сдадим —
Моряков столицу.
Маленький хор североморцев постепенно тоже крепчал:
Мы в бой идем за отчий край —
За наше Баренцево море!
Выпуск близился, и враг его почуял. Не удалось ему сорвать учебу пожарами — он пошел на преступную диверсию. Фашисты провели нечто вроде локальной бактериологической войны — отравили соловецкие озера! Расчет простой: идет юнга по лесу; ему жарко, обязательно напьется из ближнего озера. Берега покрылись тушками мертвых ондатр, которые первыми испытали на себе силу яда. Отравленные зверьки плыли к берегу и, беспомощные, жалкие, умирали в камышах. Савватьевский лазарет был уже переполнен до отказа, когда по дороге из Кремля потянулись в Савватьево колонны юнг нового — второго! — набора. «Старики» встречали «молодежь» на шоссе:
— Москвичи есть? — окликали. — Ну, как Москва?
— Строится… повеселело!
— Горьковчане? Ярославские? Какова там житуха?
— Ничего. Ждут, когда война кончится…
Пополнение временно распихивали кого куда. Еще не спаянные воинской дисциплиной, юнги нового набора сразу попали под удар эпидемии. Кажется, противник и выжидал, когда перенаселенность в Савватьеве создаст антисанитарные условия, чтобы покончить со всеми юнгами сразу. Неизвестно, какую отраву забросили диверсанты в озера. Возможно, враг не учел то важное обстоятельство, что большинство соловецких озер соединено проточными каналами. Надо полагать, что течения — через эти каналы! — рассосали заразу по другим водоемам. Так что юнги получили отравление в меньшей степени, нежели рассчитывали враги. В этот трудный для Школы Юнг период капитан первого ранга Аграмов выглядел сильно постаревшим, озабоченным судьбою своих питомцев. Кажется, эпидемия не миновала его самого и его семьи, но Аграмов не слег.
