Я посмотрела на Горчакова. Лицо у него было растерянное.
— Вы вот пишете, что заняты, что вам некогда бывать в школе. У Любови Александровны три класса — сто двадцать учеников. Дома — груда тетрадей, их вовремя надо проверить. А вы знаете, какие сочинения пишут наши девятиклассники? По семь-восемь страниц. Я уж не говорю о подготовке к урокам. И всё-таки Любовь Александровна выкроила час и пришла к вам домой. А вы? У вас сколько детей?
— Володя единственный…
— Единственный сын… Неужели вам труднее зайти в школу, чем Любови Александровне пойти к вам?
— Да что ж особенного в письме, товарищ директор? Письмо как письмо… — Горчаков, видимо, волновался.
— Вот Марина Николаевна в прошлом году учила своих четвероклассников писать письма. И толковала им, между прочим, что в начале письма должно стоять обращение. Азбучная истина, простое правило вежливости. И когда вы пишете своему знакомому или товарищу по работе, уж наверное вы напишете вначале: «Уважаемый Иван Иванович!» Или: «Здравствуйте, Пётр Петрович!» Почему же вы забыли об этом простом правиле, когда стали писать воспитательнице вашего сына?
— Ну, согласен, открытка… невежливая, что ли… Виноват. Но вы мне скажите: почему Любовь Александровна не вписывает в табель отметки?
— В ноябре и декабре она болела. Ваш Володя прекрасно это знает. Но дело не в этом. Учитель может и ошибиться — работа его трудная и сложная. Но ведь можно, независимо от рода службы, зайти в школу, поговорить с учителем, не правда ли? Или уж, по крайней мере, написать вежливо. А тут, повторяю, и ошибки не было.
При каждом новом упоминании о «роде службы» Горчаков морщился. Я понимала: ему неприятно, совестно.
— Кстати, — продолжала Людмила Филипповна, — почему вы так странно пишете: «У меня единственная возможность следить и принимать соответствующие меры только через табель»? Если в табеле ничего не проставлено, разве нельзя просто спросить у сына, какие отметки он получил? Ведь он взрослый юноша, девятиклассник. Или род службы у вас таков, что и спросить у сына о его занятиях некогда?
— Ох, товарищ директор, ладно уж насчёт рода службы! Не в том дело. Дело в том, что… такое дело… Привирать стал мой Владимир. То есть, понимаете ли… Словом, не всегда от него правду слышишь.
— Значит, вы не верите сыну? Но тогда тем более надо было притти в школу и поговорить с Любовью Александровной. Мой вам совет: потолкуйте с нею. Она хорошо знает своих ребят, понимает их характеры, склонности. Посоветуйтесь с нею, не оставляйте этого. Знаете, есть такие слова у Руставели: «Ложь — источник всех несчастий, ложь — начало всякой муки». Мы, учителя, это хорошо знаем. А скажите…
Но тут дверь приотворилась, и меня позвали к телефону.
— Марина Николаевна, у нас тут, видно, разговор долгий, так вы уж приходите ко мне насчёт плана завтра в это время, хорошо? — сказала Людмила Филипповна.
Я простилась и вышла.
…Час спустя, проходя по коридору, я видела, как Горчаков вышел из директорского кабинета.
Лицо у него было задумчивое, озабоченное. Он подошёл к расписанию занятий в старших классах и стал что-то записывать в книжку.
«Эх, — подумала я, — вот поговорить бы так Людмиле Филипповне с матерью Вали Лаврова!»
А с Валей было трудно. Впервые в жизни я встретила такой путаный характер. В нём удивительно сочетались самые противоречивые свойства: развязная самоуверенность и глубокое недоверие к себе, к своим силам и способностям.
Отвечая урок по географии, Валя вдруг останавливался и беспомощно говорил:
— Дальше я не помню, забыл.
— Припомни, подумай, — спокойно предлагал Алексей Иванович.
— Нет, я всё равно не вспомню. У меня плохая память, — уверял Валя чуть не со слезами в голосе.
— Но ведь ты же запомнил первую половину урока?
— А дальше забыл. Нет, я не вспомню, я знаю, что не вспомню…
Ясно было, что в такие минуты зелёная, коричневая и синяя краски на карте сливаются для него в сплошное, ничего не значащее пятно и он, пожалуй, вправду не отличит Чёрное море от Белого. И тут мне одной никогда бы с ним не справиться, не приди на помощь все учителя.
Идёт урок арифметики. Лидия Игнатьевна проходит по рядам. Мальчики склонились над тетрадями и напряжённо работают. Сначала и Валя, как все, погружён в задачу. Но вот он отодвигает тетрадку и начинает чертить что-то на промокашке. Лидия Игнатьевна подходит к нему.
— Почему ты не работаешь? — тихо спрашивает она.
— У меня ничего не выходит, — хмуро отвечает Валя.
— Не может быть. Должно выйти. Подумай ещё.
— Всё равно не выходит, я уже пробовал.
Лидия Игнатьевна берёт в руки тетрадку.
— Начал ты верно, — говорит она. — Только проверь вычисления вот здесь и здесь…
Валя снова углубляется в работу. Иногда он поглядывает на Лидию Игнатьевну, и она кивает в ответ. После каждой сколько-нибудь сложной задачи Лидия Игнатьевна спрашивает: «Кто решил иначе? Как можно решить другим способом? А какой способ решения правильнее?» И тут нельзя просто сказать наугад — этот или тот, потому что сразу последует: «Докажи почему».
Каждый, кто сидит в классе у Лидии Игнатьевны, должен думать и иметь своё мнение, и каждый готов к тому, что его сию минуту спросят.
Я вижу, как Валино лицо снова затуманивается. Он тяжело вздыхает и откладывает ручку, но обратиться к Лидии Игнатьевне, как видно, не решается. Она сама подходит к нему и, наклонившись, говорит тихо:
— Не знаешь, что делать дальше? Но ведь ты почти кончил. Вот взгляни: нужно превратить тонны в килограммы, и тогда…
— Погодите, я попробую, — перебивает Валя.
Минуту спустя слышен его торжествующий голос:
— Вышло! Сошлось с ответом!
— Ну, конечно, вышло. Понятно, сошлось с ответом, как же иначе? — спокойно говорит Лидия Игнатьевна.
* * *
— Марина Николаевна, — сказал мне Валя однажды, — ко мне ребята пристают.
— Какие ребята? Наши?
— Нет, из пятого «А».
— Как же они пристают?
— Толкаются. По голове щёлкают… — Он замялся было, но потом чистосердечно признался: — Я один раз даже заплакал. Вот вы посмотрите на переменке — прямо проходу не дают.
«Милый друг, — подумала я, — посоветовался бы ты с Борисом, он бы тебе сказал, что нужно делать в таких случаях!» Вслух я сказала:
— Хорошо, я поговорю с ребятами.
В самом деле, стоило Вале пройти по коридору, как из соседнего класса с воплем «Лавров идёт!» выскочили двое ребят, загородили ему дорогу, и тот, что был повыше, привычно нацелился, чтобы щёлкнуть его по макушке. Валя втянул голову в плечи и беспомощно оглянулся. Я подошла и резко сказала ребятам, чтобы они больше не смели его трогать.
— Почему ребята из пятого «А» задирают Лаврова? — спросила я Борю.
— Знаете, Марина Николаевна, Лавров верещит, верещит — просто смешно. Они не колотят его, только щёлкают. И чего он на них смотрит, не понимаю…
«Не сомневаюсь, что ты не стал бы на них смотреть», — подумала я, выслушав это исчерпывающее объяснение.
Дня три прошли спокойно, а потом Валя вновь подошёл ко мне и сообщил, что Андреев и Петухов из пятого «А» стали привязываться к нему на улице: «Если видят, что я иду один, без наших, сразу начинают приставать. И бегут за мной до самой школы. А как увидят кого-нибудь из наших — Рябинина или Воробейко сразу отстанут».
Не могла же я сказать ему: «Дай сдачи!» А как раз это мне и хотелось посоветовать. Подумав, я сказала дипломатически:
— А ты не позволяй обижать себя.
— Хорошо. Я буду ходить из школы вместе с Воробейко.
— А если Воробейко заболеет и не придёт в школу? Попробуй сам защитить себя.
— Попробую, — сказал он со вздохом, и я почувствовала, что ему далеко не ясно, как это сделать.
Помолчав, он добавил:
— А вы бы видели, как они Воробейку боятся! Петухов только заметил его — и сразу бежать. А Саша ему закричал: «Эх, ты, молодец против овец!»
Валя сказал это с истинным удовольствием. Как видно, он не усматривал ничего обидного для себя в словах Саши и даже не задумался, кто же тут играл роль «овец».
Прошло ещё несколько дней.
— Ну как, Валя, — спросила я с некоторым беспокойством, — Андреев и Петухов всё еще пристают к тебе?
— Нет, больше не пристают. Знаете, Марина Николаевна, они ко мне полезли, а я им как дал! — они и отстали.
Он сказал это с гордостью, как человек, который никому больше не позволит щёлкать себя по макушке.
Трудное у меня было положение в ту минуту. Что сказать? Не хвалить же Валю за то, что он «дал» обидчикам!
* * *
— Знаете, мне очень хочется записаться к вам в кружок, — сказал однажды Валя, глядя на Лёву с неуверенностью и надеждой.
