— Ага.
Последовало новое продолжительное молчание. Наконец Сэм вынул соломинку изо рта и сказал:
— Пойдете за меня?
— Что-о! — Аня задохнулась от изумления.
— Пойдете за меня?
— Вы хотите сказать… замуж? — невнятно спросила бедная Аня.
— Ага.
— Да я с вами почти незнакома! — с раздражением воскликнула она.
— Ничего, познакомились бы, когда бы поженились, — невозмутимо отвечал Сэм.
Аня собралась с остатками чувства собственного достоинства.
— Я никак не намерена выходить за вас замуж, — заявила она высокомерно.
— Ну, из меня жених совсем неплохой, — попытался уговорить ее Сэм. — Я малый работящий, и деньжата в банке есть.
— Не говорите больше со мной об этом! Да как вам пришла в голову такая мысль! — воскликнула Аня. Чувство юмора брало верх над гневом: это была такая нелепая ситуация!
— Девушка вы с виду подходящая и ходите проворно, — сказал Сэм. — Мне ленивую не надо. Подумайте. Я еще не раздумал. Ну, я пошел. Коров надо доить.
Аниным иллюзиям, касающимся предложений о вступлении в брак, были за последние годы нанесены такие удары, что от этих иллюзий мало что осталось. Так что она могла от всего сердца посмеяться над этим необычным предложением, не испытывая при этом никакой затаенной душевной боли. В тот вечер она весело передразнивала беднягу Сэма, и они с Джанет хохотали без удержу над тем, как он пустился вдруг в сантименты.
В один из вечеров, когда Анино пребывание в Вэлли Роуд подходило к концу, в Придорожье в страшной спешке примчался на своей бричке Алек Уэрд, сосед Дугласов.
— Джанет, вас срочно зовут к Дугласам, — сказал он. — Я почти уверен, что старая миссис Дуглас собирается наконец умереть, после того как двадцать лет притворялась умирающей.
Джанет побежала в свою комнату, чтобы надеть шляпу.
— Вы считаете, что этот приступ у миссис Дуглас тяжелее, чем предыдущие? — спросила Аня у Алека.
— Нет, ей далеко не так плохо, как бывало раньше, — сказал Алек веско, — вот поэтому-то я и думаю, что это серьезно. В другие разы она вопила и маталась по всему дому. На этот раз она лежит смирно и помалкивает. А если миссис Дуглас помалкивает, значит, ей действительно худо — будьте уверены!
— Вы не любите старую миссис Дуглас? — с любопытством спросила Аня.
— Я люблю кошек, когда это кошки; я не люблю кошек, когда это женщины, — прозвучал загадочный ответ.
Домой Джанет вернулась в сумерки.
— Миссис Дуглас умерла, — сказала она горестно. — Она умерла вскоре после того, как я пришла туда… Она только один раз обратилась ко мне: «Теперь-то ты выйдешь замуж за Джона?» У меня, Аня, душа перевернулась! Подумать только, что сама мать Джона считала, будто я не выхожу за него замуж из-за нее! Я не могла сказать ей ни слова — там были другие женщины. Хорошо, что хоть Джона не было в эту минуту в комнате.
Джанет принялась горько плакать. Но Аня помогла ей успокоиться, приготовив для нее горячий имбирный чай. Как Аня, к своей досаде, обнаружила впоследствии, вместо имбиря она заварила белый перец, но Джанет ничего не заметила.
Вечером после похорон Джанет и Аня сидели в час заката на ступенях парадного крыльца. Ветер уснул среди сосен, огненные пласты зарниц вспыхивали и гасли в северной половине неба. На Джанет было ее некрасивое черное платье, и выглядела она как никогда плохо — глаза и нос покраснели и распухли от слез. Говорили мало, так как Джанет, вяло сопротивляясь Аниным попыткам подбодрить ее, явно предпочитала быть несчастной.
Неожиданно щелкнула задвижка калитки, и в сад большими, решительными шагами вошел Джон Дуглас. Он направился к ним прямо через клумбу герани. Джанет вскочила. Аня тоже. Аня была высокой девушкой, и платье на ней было белое, но Джон Дуглас не видел ее.
— Джанет, — сказал он, — ты согласна выйти за меня замуж?
Слова эти вырвались у него так, как будто он двадцать лет хотел сказать их, и теперь они должны были прозвучать прежде, чем любые другие.
Лицо у Джанет было таким красным от слез, что стать краснее уже не могло, поэтому оно сделалось некрасивого багрового цвета.
— Почему ты не сделал мне предложение прежде? — медленно произнесла она.
— Я не мог. Она заставила меня пообещать, что я не сделаю этого… мать заставила пообещать… Девятнадцать лет назад, когда у нее был ужасный приступ…
Мы думали, она его не переживет. Она умоляла меня дать ей обещание, что я не сделаю тебе предложение до тех пор, пока она жива. Я не хотел обещать, хотя все мы думали, что жить ей уж недолго, — доктора говорили, не больше шести месяцев. Но она на коленях, больная и в страшных мучениях, умоляла меня… Мне пришлось пообещать.
— Что твоя мать имела против меня? — воскликнула Джанет.
— Ничего, абсолютно ничего. Она просто не хотела другой женщины в доме — никакой женщины, пока она жива. Она сказала, что если я не дам ей такого обещания, она умрет сразу, и я буду ее убийцей. Я дал обещание. И с тех пор она требовала, чтобы я его выполнял, хотя теперь уже я, в свою очередь, умолял ее на коленях освободить меня от него.
— Почему ты не сказал мне об этом? — сдавленным голосом спросила Джанет. — Если бы я только знала! Почему ты не сказал?
— Она заставила меня обещать, что я не скажу ни одной живой душе, — сказал Джон хрипло. — Она заставила меня поклясться на Библии. Джанет, я никогда не сделал бы этого, если б только мог вообразить, что все протянется так долго. Джанет, ты никогда не сможешь представить, что я перенес в эти девятнадцать лет. Я знаю, что заставил и тебя страдать, но ведь теперь ты выйдешь за меня, да, Джанет? О Джанет, ведь выйдешь, правда? Я пришел сразу, как только смог, чтобы сделать тебе предложение.
В этот момент потрясенная Аня пришла в себя и поняла, что ей нечего здесь делать. Она тихонько проскользнула в дом и не видела Джанет до следующего утра, когда та рассказала ей все остальное.
— Какая бессердечная, жестокая, лживая старуха! — воскликнула Аня с негодованием.
— Не надо… она мертва, — торжественно сказала Джанет. — Если бы она была жива… но она умерла. И мы не должны отзываться о ней дурно. Но я наконец счастлива, Аня. И я была бы совсем не против ждать так долго, если бы только знала причину.
— Когда вы поженитесь?
— В следующем месяце. Свадьба, конечно, будет очень скромная. Но все равно, я думаю, уж люди почешут языки! Скажут, что я поспешила зацапать Джона сразу, как только его больная мать перестала быть помехой. Джон хотел рассказать всем правду, но я сказала: «Нет, Джон. В конце концов, это была твоя мать, и мы сохраним все в тайне и не бросим тень на память о ней. Теперь, когда я сама знаю правду, мне все равно, что будут говорить люди. Это совершенно неважно. Пусть все будет похоронено вместе с покойницей». И похоже, мне удалось его уговорить.
— Я никогда не дошла бы до подобного всепрощения, — заявила Аня довольно сердито.
— Вы на многое будете смотреть иначе, когда доживете до моего возраста, — примирительным тоном ответила Джанет. — Одно из умений, которые мы приобретаем с возрастом, — умение прощать. Это легче дается в сорок, чем давалось в двадцать.
Глава 35
Начало последнего учебного года в Редмонде
— Вот все мы и вернулись, с прелестным загаром, радостные и бодрые, как сильный бегун перед состязаниями, — сказала Фил, усаживаясь на чемодан со вздохом удовлетворения. — Разве не весело снова увидеть милый Домик Патти… и тетю… и кошек? Паленый, кажется, лишился еще одного куска уха.
— Паленый был бы самым милым котом на свете, даже если бы у него совсем не было ушей, — объявила со своего чемодана верная Аня, на коленях у которой в это время в неистовстве радушного приветствия крутился Паленый.
— А вы разве не рады снова видеть нас, тетя? — спросила Фил.
— Рада. Но я хотела бы, чтобы вы поскорее все прибрали, — жалобно сказала тетя Джеймсина, глядя на нагромождения коробок и чемоданов, которыми были окружены четыре смеющиеся, весело болтающие между собой девушки. — Поговорить вы сможете и позднее. Сначала дело, потом развлечения — таков был мой девиз, когда я была девушкой.
— Наше поколение просто поменяло этот девиз на противоположный, тетечка. Мы говорим: повеселись, а потом начинай вкалывать. Человек может делать свою работу гораздо лучше, если перед этим как следует развлекся.
— Если ты собираешься замуж за священника, — сказала тетя Джймсина, подхватывая Джозефа и свое вязанье и покоряясь неизбежному с той чарующей снисходительностью, которая делала ее истинной королевой всех матерей семейств, — тебе придется отказаться от таких выражений, как «вкалывать».
— Почему? — простонала Фил. — Ну почему считается, что жена священника должна изрекать лишь жеманные благопристойности? Я так говорить не буду. На Патерсон-стрит все употребляют жаргон — метафорический язык, так сказать, — и если я не буду поступать так же, они решат, что я невыносимо горда и чванлива.
