Кинооператор поднял кинокамеру над головой и включил ее. Надя вздрогнула и остановилась.
— Пожалуйста, не останавливайся, рисуй, как рисовала, — попросил оператор, — не обращай внимания на меня.
Надя подчинилась. Она снова начертила профиль Пушкина, рядом появилась Натали Гончарова. Рука девушки была уверенной и осторожной. Создавая свои пушкинские рисунки, Надя всегда чувствовала: ошибись она немножко, и линия будет не пушкинской, а линией Иличевского или Мартынова, лицейских товарищей поэта, которые тоже рисовали, но гладенько и не размышляя.
Она перестала рисовать, когда над ее головой перестала жужжать кинокамера. Несколько минут длилась тишина, которую никто не решался нарушить первым. Кадрам, отснятым в Екатерининском саду, предстояло занять в фильме важное место.
Ленка встретила Надю, как и пять дней назад, в красных вельветовых штатах и красных домашних туфлях с белыми шарами-помпонами. Но вместо кофты на ней был свитер, и она еще куталась в плед.
— Представляешь, у наших соседей батареи потекли, и весь подъезд отключили. Хожу, замерзаю. Ты не раздевайся.
Надя сняла шапочку и, держа ее в руке, прошла в комнату, не раздеваясь.
— Помнишь, ты хотела купить виды зимнего Ленинграда и не нашла? Я тебе привезла, — сказала она.
Ленка приняла буклетик, развернула, но смотреть не стала, отметила только верхнюю открытку:
— Лошади на Аничковом мосту. Вот мерси.
Она от смущения сказала «лошади», а не кони. Ей было очень приятно получить подарок от Нади.
— Как снимались? Что нового видела в Ленинграде?
— Снимались, как все снимаются, а нового… Видела, как Медный всадник шевелит ногами. Пушкин не зря оживил Петра I и заставил скакать за Евгением. Случайно открыла… Есть одна точка, когда идешь от Исаакиевского собора к набережной вдоль ограды памятника. У всадника ноги свисают с крупа лошади параллельно, и вот, когда внезапно посмотришь на самой середине, а сама продолжаешь идти, то видишь, как одна нога уходит вперед, а вторая — назад. И передние ноги лошади, вздыбленные вверх, также шевелятся. Оптический фокус. Все в жизни оптический фокус. Сама идешь, двигаешься, а кажется, что двигается и идет тот, на кого ты пристально смотришь.
— Какая-то ты странная, Надьк, как будто еще не приехала.
— В Эрмитаже были с отцом очень коротко. В зале Рубенса видела дикторшу Центрального телевидения Анну Шилову. Оказывается, она позировала Рубенсу для картины «Союз земли и воды». На переднем плане стоит, облокотившись на кувшин. Еще один оптический фокус.
— Надьк, ты не то говоришь, — забеспокоилась Ленка. — Что было в Ленинграде?
— Ничего не было.
Взгляд Нади упал на маленькую скамеечку, стоящую под торшером сбоку тахты. На скамеечке лежала раскрытая книга. Надя нагнулась, взяла книгу и посмотрела обложку.
— Альбрехта Дюрера читаешь?
— Вынуждена читать, — сказала Ленка. — Я сижу с тобой за одной партой, а ничего про твоих художников не знаю. Что было в Ленинграде?
— Помнишь, в Эрмитаже, в египетском зале, мы видели папирус? Папирус, на котором написана сказка о потерпевшем кораблекрушение. Фараон послал одного из своих приближенных на рудники, но его корабль попал в бурю. Корабль утонул, а приближенный оказался на необитаемом острове. И вот он пишет отчет своему фараону. Там есть такая фраза: «Я провел на нем три дня в одиночестве, и только сердце было моим спутником». Только сердце. Я поняла в Ленинграде, как это бывает, когда только сердце остается спутником. Ты, Ленк, никому не говори. Я встретила Таню на киностудии, и она поблагодарила меня за то, что я им не звоню. Я не должна больше им звонить. Я решила его больше никогда не видеть. И когда я это решила, у меня даже сердце остановилось. Не знаю, как я завтра проснусь. Я же сразу вспомню, и мне не захочется вставать. Она у меня отняла надежду.
— Что же ты теперь будешь делать?
— Я уже сделала. Я посвятила Марату свои рисунки к «Мастеру и Маргарите». Написала на папке с внутренней стороны: «Посвящается М. А.». У меня осталась только одна эта возможность приблизиться к нему, вернее, приблизить его к себе.
— А знаешь, Надьк, даже хорошо, что так случилось, — бодро заявила Ленка. — Быстрей забудешь.
— Да, я тоже так думаю, — сказала Надя, — а иногда думаю по-другому.
— Как по-другому?
Пальто нее больше и больше обременяло Надю, давило на плечи.
— Ну, ладно, я пойду. Мама мне готовит ванну, а у тебя сегодня неуютно.
— Отключили весь подъезд и второй день сидим вот так. Может, я тебя провожу?
— Не надо. Встретимся завтра в школе.
— Встретимся на баррикадах, — пошутила Ленка, имея в виду войну с учителем математики.
После ухода Нади она долго сидела на тахте, глядя перед собой в стену. Потом постелила себе постель, пододвинула торшер и легла с книгой. Судьба великого немецкого художника ее сегодня волновала гораздо меньше. Мысль все время перескакивала в сегодняшний день, и многие страницы она прочитывала невнимательно, почти машинально. Но вдруг она встрепенулась, села на кровати и, не подбирая сползавшего с плеч одеяла, перечитала еще раз предыдущую страницу. Желая украсить фресками базилику Святого Петра, папа Римский разослал монахов по всему миру искать самого лучшего художника. Они являлись в мастерские и просили живописцев показать свое мастерство. Один из посланцев приехал во Флоренцию и явился к Джотто.
— Сейчас покажу вам, как я пишу, — ответил Джотто.
Он взял лист бумаги, кистью на нем нарисовал правильный, безукоризненный круг и вручил лист изумленному монаху. Когда римский владыка увидел круг и услышал рассказ своего помощника, он спросил:
— Неужели это сделано без циркуля?
— Джотто при мне это делал рукой…
Папа покачал головой и наконец вымолвил:
— Ну, значит, Джотто самый ловкий и самый талантливый художник. Мы поручим ему расписать стены базилики Святого Петра.
Ленка продолжала читать, не до конца осознавая, что ее так сильно задело в этой истории. И только когда она прочла, как Дюрер повторил фокус и вслед за Джотто взял угольный карандаш, лист бумаги, быстро очертил правильную окружность от руки, она отчетливо поняла, до мурашек, пробежавших по всему телу, что ей это напомнило.
В последнее время она перестала приносить в школу отцовскую готовальню и, когда требовалось провести круг, толкала Надю локтем и говорила:
— Дай циркуль.
А Надя, улыбаясь, протягивала ей два растопыренных пальца.
Ленка пододвигала свою тетрадь, на ней появлялась нужная окружность, проведенная Надей от руки, «на глазок», и обе, не придавая этому никакого значения, посмеиваясь над добродушным учителем черчения, который ни разу не разоблачил их, чертили, что там требовалось еще.
Глаза Ленки продолжали машинально скользить по страницам книги: «Вольгемут отыскал центр круга. Ножка циркуля описала круг, который полностью совпадал с кругом, нарисованным рукой Дюрера». Она отбросила книжку и спрыгнула на пол, не чувствуя холода. Старые тетрадки лежали в нижнем ящике стола в правой тумбе. Она стала их выбрасывать прямо на пол, лихорадочно разыскивая какую-нибудь по черчению. Наконец одна попалась. Ленка быстро ее перелистала, отыскала урок, во время которого они чертили абажур. Вот и Надькина окружность. Теперь только найти циркуль. Под руки попадались огрызки карандашей, резинки, пустые флаконы из-под духов, значки, а циркуля не было. Готовальню отец забрал у нее, когда убедился, что черчение и вообще точные науки его дочь мало интересуют. Ленка не знала, где сейчас лежит готовальня.
Она огорченно вздохнула и полезла в кровать. Попробовала читать — не смогла. Погасила свет, закрыла глаза, но лицо ее тотчас же вписалось в окружность. Снова зажгла свет, снова села на кровати. Часы показывали половину второго ночи. Родители давно спали.
Ленка решительно спрыгнула на пол, надела тапочки, закуталась в плед и двинулась ощупью в коридор. Перед дверью в спальню родителей она секунду постояла без движения, потом, зажмурившись, громко постучала и, не дожидаясь, когда отец и мать проснутся, сказала:
— Мама, где у тебя лекарства? Мне нужен аспирин.
— Что? — раздался испуганный голос за дверью. — Какой аспирин?
— Я плохо себя чувствую, мне нужно выпить таблетку аспирина, — продолжала врать Ленка.
— Подожди, сейчас, — сказала мама и через минуту появилась заспанная, растрепанная. Поправляя на ходу волосы, она сердито посмотрела на дочь: — Ты что, не знаешь, где у нас аптечка? Что с тобой?
— Ничего, не волнуйся. Дай мне одну таблетку и спроси у папы, где у него готовальня.
Матери спросонья вопрос о готовальне не показался странным. Она дала таблетку дочери, та добросовестно ее проглотила и напомнила:
