Подождав пару минут, я снова стукнул в стекло. Пунцовая кума быстро высунулась наружу.
– Дома хозяин-то?
– Дома.
– Так пускай на улицу выйдет.
Кума задумалась и, сомневаясь, покачала головой.
– На улицу он выйти не может.
– Что такое с ним? Не заболел ли?
– Да вроде нет, – ответила кума, призадумавшись.
– Ну пускай в окно выглянет.
– Ну уж нет, – сказала кума, – этого никак нельзя. Да вы заходите в дом.
Слегка растерянные, мы с капитаном поднялись в сени, скинули сапоги и вошли в избу. Из открытой двери вкусно пахнуло рыбными пирогами, топленым молоком. В огромной семиоконной комнате стоял вдоль окон стол, у которого и сидела пунцовая кума. Кума Кузи видно не было.
Отчего-то робея, мы с капитаном прошли в носках по чистым половичкам, присели у стола.
– Где же кум-то Аверьянов, Кузя? – спросил я.
– Кузя-то? – переспросила кума. – Здесь Кузя.
– А где он? Что-то его не видать.
– Да он на печке спрятался, – ответила кума.
Не успели мы с капитаном удивиться, как с печки раздался решительный голос:
– Помалкивай!
Кума прикрыла рот платком, а я обернулся к печке. Лежанка была задернута занавеской, за которой кто-то шевелился.
– Дядя Кузя, – сказал я, – вы там?
– Тута я, на печке, – послышался в ответ кумов голос.
– Спускайтесь сюда, – пригласил я, – мы поклон вам привезли.
– От Авери, что ль?
– От него. Слезайте, познакомимся.
– Зачем же я буду слезать? – сказал кум. – Я ведь спрятался.
Мы с капитаном окончательно оробели.
– Ну мы тогда пойдем, – сказал капитан.
– Куда это? – крикнул с печки кум. – Самовар горячий, садитесь чай пить.
– Как же мы будем чай пить, если хозяин прячется?
– Да пускай прячется! – встряла кума. – Эка невидаль!
– Помалкивай! – немедля крикнул кум. – Неси молоко! Рыбник ставь! Только и знает языком болтать.
Кума метнулась в сени, притащила горшок молока, вытащила из печки рыбник, который был похож на перевернутый кверху дном коричневый таз.
В пироге что-то тихо и яростно клокотало.
Из-под ржаной корки, из трещинок в пропеченном тесте струился лучной и рыбный пар. Так и хотелось отодрать корку, глянуть, кто там таится под ней.
– Самовар-баранки! – крикнул кум, и баранки с самоваром явились на стол.
Самовар завывал и гнусавил носом, булькал рыбник, тихо шептала что-то пенка парного молока – все двигалось и жило на столе, даже баранки чуть шевелились, легонько подталкивая друг друга маковыми боками.
Скромно положив руки на колени, недвижно сидели мы, не понимая, можно ли пить чай, если хозяин прячется. Капитан пришел постепенно к выводу, что это невозможно.
– Мы вам, наверное, помешали, – сказал он, вставая. – Зайдем в другой раз.
– Куда это? – крикнул кум с печки. – Пейте чай. Рыбник ешьте.
– Нет, нет, не можем, – мотал головой капитан. – Не можем, когда хозяин прячется.
– Да пускай прячется, – не выдержал я и протянул руку к пирогу. – Попробуем рыбника.
Капитан хлопнул меня по руке и сказал:
– Пошли.
Пришлось встать, но тут же кума ухватила меня за локоть и стала уговаривать.
– Нет, нет, – твердил капитан, – дядя Кузя, очевидно, нас напугался. Мы пойдем.
– Да я не напугался, я так просто спрятался.
– А для чего?!
– Сказать, что ли?! – задумался на печке кум.
– Давай я скажу! – не утерпела кума.
– Помалкивай!
– Ну дай же сказать-то! – крикнула кума. – Очень уж хочется.
С минуту они торговались, кому сказать, наконец кума переборола мужа, наклонилась к самовару и сказала тревожным шепотом:
– Его оса укусила.
Глава XX
Где Кумкузя чай пил
Капитан измученно вздохнул и сел на место, пытаясь понять, что, собственно, было сказано.
– Оса? – переспросил он. – Большая оса?
Слово «большая» он раздул так сильно, как будто подозревал осу величиной с теленка.
– Большая, батюшка, – ответила кума, снижая все-таки размер осы до барана.
– И куда ж она его укусила? – осторожно спросил капитан.
– В щеку, – шепнула кума.
– И чего ж он прячется?
– Помалкивай! – грянуло с печки, но кума не могла удержаться и быстро прокричала:
– Всю рожу разворотило, неловко людям показаться, он и спрятался.
Кум грозно елозил на печке и чуть не рычал, возмущенный болтовней супруги.
– Дядя Кузя, – сказал капитан, – что за ерунда? Что мы, укушенных, что ль, не видали? Слезайте с печки.
– Не могу, – ответил Кузя, – стесняюсь.
– Кончайте стесняться, подумаешь – ерунда.
– Никак не могу, – ответил кум, – очень уж сильно стесняюсь.
– Вот он какой у нас человек! – с некоторым восхищением сказала кума. – Другие с такой рожей вылезли бы на улицу людей пугать, а Кузьма Макарыч не может.
– Прекратить болтовню! – рявкнул кум.
– Кузьма Макарыч, – сказал я, – слезайте, пожалуйста. Посидим вместе, чайку попьем.
– Вы пейте, а я тут буду лежать.
– Ну нет, – сказал капитан, – если не слезете, уйдем!
Капитан встал, и снова кума ухватила его за рубаху, а другой рукой придавила меня к столу.
– Уйдем, и все! – вскрикивал, вырываясь, капитан.
– Стойте! – крикнул кум. – Я слезу!
Кума отпустила нас, и капитан, взволнованный победой, плюхнулся за стол.
Кум слезать, однако, не торопился, и волей-неволей завороженно глядели мы, когда же, черт возьми, откроется занавеска.
Наконец дрогнул голубенький ситец, и появилась кумова голова, которая оказалась в зимней солдатской шапке, шнурками завязанной на подбородке. Под шапкою накручена была розовая тряпка, из которой, как булыжник, выпирала вбок укушенная щека. Стараясь не смотреть на щеку, мы пожали куму руку, кума нацедила всем чаю.
Мы обрадовались было, что Кузя с нами, но быстро поняли, что радость преждевременная. Рот кумов был намертво замотан тряпкой, так что чаепитие не могло состояться.
Тут все стали уговаривать кума, чтоб он ослабил узел. После долгих запирательств и мотаний головой Кузя ослабил путы, выпустил из тряпки свежерыжие усы и глотнул чаю. Все облегченно вздохнули.
– Вы рыбник-то любите есть? – спросил кум, поворачиваясь к нам неукушенной щекой.
– Любим, – радостно отозвались мы с капитаном.
– А чай пить?
– Очень любим, – ответил капитан, – Мы из Москвы, а там все чай пить любят.
– Я в Москве-то бывал, – похвастался кум. – Чай в Москве пивал.
Я подвинул к себе рыбник и ласково отодрал его верхнюю корку. Пар лучной и рыбный, который прежде чуть пробивался сквозь крышку, теперь хлынул в комнату. Огромный карась с головою и хвостом лежал под коркою абсолютно запеченный.
Отломив от крышки кусок, я ухватился за карасевую голову. Капитан взъерошил бороду и вцепился в карася с другой стороны.
Широко открывши глаза, глядели кум и кума, как мы взламываем рыбью голову, как сыплются на стол обсосанные бронзовые щеки, хрустальные втулочки, винтики, костяные трапеции, из которых построена карасевая голова.
– А вы в Вологде-то пивали чай? – спросил кум.
– А как же! – мычал капитан. – Пивали.
– А в Архангельском?
– Пивали.
– И я тоже! – крикнул кум и весело ударил ладонью об стол. – Значит, мы теперь как родные! А вот я интересуюсь, вы в Харькове пивали чай?
– Нет, не пивали, – признался капитан.
Кум засмеялся потихоньку.
– А я и в Харькове пивал, – радостно сообщил он. – Да вы не поверите, если скажу, где еще чай пивал.
– Где же?
– В Хабаровске! Вот где! Уж там мало кто чай пивал!
– Это редким человеком надо быть, чтобы в Хабаровске чай пивать, – сказал капитан подхалимским голосом.
– Вот я и есть такой человек! – счастливо засмеялся кум.
– Кузьма Макарыч, – сказал я, – а вы с Папашкой, случаем, не пивали чай?
– Что ты, батюшка! Какой чай с Папашкой? Что ты говоришь?
Кум, показалось мне, немного напугался. И кума, прикрывши рот кончиком платка, выглянула в окно. Мой неловкий вопрос заглушил беседу, и некоторое время все молча пили чай.
– Извиняюсь, Кузьма Макарыч, – сказал капитан, – а вы знаете про Папашку?
– Что ты, что ты, батюшка. И слушать не хочу. На кой он мне?
– Странно, – сказал капитан, – живете рядом с Илистым озером, а Папашку не знаете. Вы что ж, на озеро не ходите?
– Ходить-то ходим, – стеснительно ответил кум, – да к воде не подходим.
«Одуванчик» наш спокойно и быстро плыл по Кондратке, и снова по берегам взлетали кулики, выдры или ондатры шевелились в тростниках, над которыми вставало солнце.
Переночевав у кума на сеновале, с восходом отправились мы дальше и рассчитывали чай утренний пить на берегах Илистого озера.
А восход был необыкновенный, невероятный какой-то восход. И багровый туман, и бледное солнце, и по-ночному еще темные воды, и елки остроголовые – все это смешивалось перед нами и вокруг нас и лежало слоями, и не понять, в каком слою был «Одуванчик» – то уходил он с поверхности реки в туманные струи, то плыл прямо по еловым верхушкам.
