— И не подумаю!
Вася разорвал рукопись и пошел в кухню, чтобы выбросить мелкие клочки своего произведения в мусорное ведро. Вернулся он, облизываясь:
— Ребята. Галина Алексеевна вынула из печи та-акие пышки! Она просит нас кончать заседание, потому что надо накрывать на стол.
В предвкушении несравненных пышек Галины Алексеевны мальчики с удовольствием выполнили эту просьбу и без труда уговорили подобревшего Васю написать другой рассказ, еще лучше, чем забракованный.
— А я со всеми девочками в моем классе дружу и со всеми вами, правда? Только с Вадиком еще не дружу, потому что он девочек обижает, — сказала Женя, доставая из горки чашки и тарелочки. — Я учусь на пятерки, все Степины и Федины носки перештопала и помогаю маме накрывать на стол.
— А хвастаешься зачем? — остановил ее Федя. — Ты подожди, пока тебя другие похвалят.
— Хорошо, я подожду, — согласилась Женя. — Я подожду, только недолго…
Дверь открылась, и Галина Алексеевна внесла блюдо, накрытое полотенцем, а Федя пошел за самоваром.
— Пожалеет Вадька, что прозевал пышки! — сказал Паня.
— Нам больше останется, — погладил живот Вася. — Эх, пышечки мои!
В этот вечер Вадику было не до пышек.
Из карьера он пришел домой, сел заниматься, но ничего путного не получилось, и не потому, что ему мешал щенок Аммонит — Монька, — он ему всегда мешал, и не потому, что Ваня назойливо пиликал своя опусы, а Зоя бренчала гаммы, — они всегда пиликали и бренчали, а потому, что мысли Вадика меньше всего были заняты науками.
Он полез в книжный шкаф отца, достал пухлый словарь иностранных слов, перелистал его до буквы «У» и нашел слово «ультиматум». В словаре было сказано, что ультиматум — это такое требование, которое сопровождается угрозой, и Вадик, захлопнув книгу, тяжело вздохнул. Затем под пиликанье и бренчанье он оделся и, приласкав Моньку, вышел на улицу.
Погода была неподходящая для прогулки: ветер бросал в лицо холодные капли дождя, и все же Вадик направился к цели, явно нерадостной.
Он не спешил, он еле волочил ноги, но вскоре очутился на Почтовой улице, возле дома, обнесенного деревянной решетчатой оградой. Окна в доме были освещены, светилось и окно в мезонине. Вадик потоптался у калитки, наконец, решившись, позвонил три раза. Окно в мезонине погасло, затем скрипнула дверь.
Из-за решетчатой ограды послышался нетерпеливый голос:
— Ты, Колмогоров?.. Ну что, сказал ему?
— Нет еще…
— Струсил? А мой ультиматум помнишь? Если сегодня не скажешь, я сам ему скажу завтра утром.
— Чего ты на меня сел, Фелистеев? — заныл Вадик. — Может быть, ты еще не выиграешь. Может быть, даже я сам твою коллекцию отспорю…
— Ты что болтаешь! Ты же бегаешь на траншею, ты видел, как Степан работает! Калугина он нагнал и дальше пошел…
— Гена, давай поломаем спор! Я тебе твой ножичек отдам, все мои книжки и «Фотокор» с карманным штативом. Соглашайся, Гена!.. Ты же нечестно меня подловил…
— А ты меня с малахитом честно подловил? — безжалостно напомнил Гена и поставил точку: — Как я сказал, так и будет, я своему слову командир.
Снова скрипнула дверь в доме, послышался женский голос:
— Гена, ты опять без пальто выскочил? Иди домой!
— Закаляюсь, мама! — ответил Гена и вполголоса быстро проговорил: — Доводи дело до конца, Колмогоров! Чтобы завтра с утра все было в порядке. Пускай Пестов выложит семь камней по моему списку, хватит на ящике номер три, как собака на сене, сидеть. А если он не согласится, так я всю коллекцию заберу… Иди!
Вадик поплелся по улицам поселка, но теперь уже без цели. Забрел он во Дворец культуры, прочитал сверху донизу вывешенное в вестибюле длинное объявление о записи в кружки и снова вышел под дождь… Был он и на почте. Здесь он задержался у конторки, за которой клиенты пишут письма; стоя на цыпочках, нацарапал что-то в своем блокноте, разорвал листочек, написал снова и ушел.
В ушах звучал повелительный голос Гены: «Доводи дело до конца!», и Вадик невольно ему подчинялся.
Незаметно для себя он очутился в Железнодорожном поселке, на улице Машинистов, вошел в знакомый двор, стал на высокую завалинку и поверх занавески посмотрел в окно. Он увидел горницу, в которой не раз занимался с Федей по математике, увидел ребят, сидящих вокруг стола, и среди них улыбающегося Паню. А почему бы ему не улыбаться в светлой и теплой комнате, среди друзей…
Посередине стола стоит блюдо. Все едят румяные пышки, вкус которых знаком Вадику, а перед Васькой Марковым на блюдечке лежат целых три пышки… Дурак такой! Это он все время болтал о потолке Степана и поддерживал уверенность Вадика, что никогда Полукрюков не сравняется с Пестовым. Да-а, не сравняется! Вчера он уже нагнал и перегнал Калугина, вот тебе и потолок!..
Снова Вадик с тоской и страхом посмотрел на Паню и остро почувствовал, что все, все кончено. Не простит ему Паня Пестов проигрыша, может быть уже сегодня состоится объяснение, в котором слова будут играть самую незначительную рать, и многолетняя дружба рухнет, потому что Вадик с Паней станут посмешищем всей школы, всего поселка…
Галина Алексеевна взяла опустевшее блюдо и вышла из столовой. Вадик соскочил с завалинки, обогнул дом и постучал в кухонное окно.
— Выйди, Панёк, в переднюю, — шепнула Галина Алексеевна, только что водрузившая на стол второе блюдо с пышками.
Когда Паня вышел вслед за нею в переднюю, она протянула ему записочку:
— От Вадика это. Звала я его чайку выпить, а он так и сиганул в ворота.
Странно… Паня почему-то вспомнил о сегодняшнем непонятном поведении Вадика в карьере, развернул записку, прочел ее и перечитал еще и еще, понимая с каждым разом все меньше.
— Пань, вызываю на блицтурнир, — сказал Федя, появившийся в дверях. — Ты что читаешь?
— Вадька мне написал! — Паня бросился к вешалке и сорвал с крючка свое пальто: — Ухожу!
— Стой! Дай-ка мне… — Оттеснив Паню от двери, Федя взял из его рук записочку и прочел вслух: — «Пань, если ты мне друг, дай мне завтра утром выбрать семь камней из ящика номер три, а то будет еще хуже. Твой Вадик». Ну и что? — спросил он. — У вас же общая коллекция. Дай Вадику семь камней, если ему нужно.
— С ума сошел! — вскинулся Паня. — Семь камней!.. Да ты знаешь, что такое семь камней на выбор из моей коллекции? Значит, все самые знаменитые камни. И огневик, и зоревик, и шерл… А бархатик, а хризолиты! Нет, зачем ему? Зачем он хочет всю коллекцию разорить?
Это последнее слово заставило Федю задуматься. Паня увидел, как омрачилось, потемнело его лицо, и спросил:
— Ты что думаешь? Ну?
— Не знаю… — проговорил Федя и отвернулся.
— А я знаю, все знаю! — Паня лихорадочно заговорил, переходя от догадки к догадке: — Он в спор с кем-то пошел и камни выставил… А знаешь, на что спорил? На моего батьку и Степана, не иначе! Помнишь, он и тебя вызывал на такой спор, только ты не согласился. Он раньше хотел, чтобы Степан хоть с Калугиным сравнялся, а теперь он уже боится, что Степан моего батьку нагонит». — Паня порывисто спросил: — А знаешь, знаешь, с кем он спорил? С Генкой, наверно, с Фелистеевым!
— Не ври! — Федя сильно тряхнул головой. — Не ври, говорят тебе!
— Пусти! — попробовал проскочить в дверь Паня, уже надевший пальто на одно плечо. — К Вадьке побегу, надо все узнать… Ну, чего держишь?
— Не пущу тебя одного! Вместе пойдем, а то ты… Я тебя знаю…
Он насильно отобрал у Пани пальто и повесил его на вешалку.
— Эх, попался бы сейчас мне Вадька! — дрожа от возмущения, сказал Паня. — Ишь, выдумал на камни спорить! Ишь, выдумал!
— Федя, Панёк, начинаем турнир! — закричали в столовой ребята. — Что вы там секретничаете целый час?
В этот вечер случилась удивительная вещь: непобедимый шахматист школы № 7 Федя Полукрюков проиграл партию. И кому же! Васе Маркову, о котором говорили, что он из трех ходов делает шесть неправильных, потому что по два раза берет каждый ход назад. В этот вечер Федя играл очень слабо и все же оттягивал окончание турнира, отодвигая тем самым и встречу с Вадиком.
Лучше бы он этого не делал, потому что для Вадика ожидание встречи с Паней было бесконечно мучительно.
Еле передвигая ноги, он приплелся к многоквартирному дому. Почти пустынной была улица Горняков в этот непогожий вечер, холодно блестел мокрый асфальт в свете фонарей. Они бежали вдоль широких тротуаров вверх, вверх, и чем дальше, тем короче становились промежутки между молочно-белыми шарами. Потом жемчужные бусинки-фонари сливались в две сближающиеся черты там, неподалеку от дома Пестовых.
Сколько раз ходил этой дорогой Вадик я не замечал раньше, что цепочки огней двоятся, расплываются в глазах…
В кабинете отца горел свет.
