Глаза Дика невольно затуманились слезой. Он был совсем простой мальчик, а потому решительно не смог бы объяснить то чувство, которое охватило его, если бы попробовал это сделать. Может быть, он поэтому и не стал пробовать, а только заморгал глазами и начал откашливаться, чувствуя какое-то щекотание в горле.
– Лучше, если б ты совсем не уезжал отсюда, – сказал он дрожащим от волнения голосом и снова замигал глазами. Потом, обратившись к мистеру Хевишэму и дотронувшись рукой до шляпы, глухо прибавил: – Благодарю вас, сэр, за то, что вы привели его сюда, и за то, что вы для меня сделали. Хороший он мальчик! Я так любил его… Он такой забавный парень, такой… такой чудной!..
Когда они ушли, он еще долго смотрел им вслед; глаза его были затуманены, а в горле щекотало.
До самого отъезда Цедрик старался проводить возможно больше времени в лавке мистера Гоббса, который, видимо, был очень огорчен предстоящей разлукой. Когда его молодой друг, ликуя, принес ему прощальный подарок – золотые часы с цепью, мистеру Гоббсу было трудно поблагодарить его как следует. Он положил футляр на свое толстое колено и стал громко сморкаться.
– Откройте, там внутри что-то написано, – сказал Цедрик. – Я сам придумал надпись: «Мистеру Гоббсу от его старинного друга лорда Фаунтлероя. Вспоминайте обо мне, глядя на эти слова!» Мне не хотелось бы, чтобы вы меня позабыли.
Мистер Гоббс снова громко высморкался.
– Я никогда вас не забуду, вы-то не забудьте меня среди ваших английских аристократов, – проговорил он, как и Дик, глухим голосом.
– И никогда вас не забуду, где бы я ни был, – ответил новый лорд. – С вами я провел самые счастливые часы моей жизни или, по крайней мере, многие из них. Надеюсь, что вы когда-нибудь приедете ко мне в Англию. Я уверен, дедушка будет очень рад вам. Он, может быть, напишет вам и пригласит вас, когда я расскажу ему о вас… Вам… вам не будет неприятно, что он граф, не так ли? Я надеюсь, вы не откажетесь от приглашения только потому, что он граф?
– Я приеду повидать вас, – милостиво согласился мистер Гоббс.
И они решили, что если Гоббс получит приглашение приехать на несколько месяцев в замок Доринкорт, то он немедленно же уложит свои чемоданы, не обращая внимания на свои республиканские убеждения.
Наконец, все приготовления к отъезду были окончены: вещи отправили на пароход, карета стояла у подъезда… Странная грусть овладела мальчиком. Его мать ушла в свою комнату, и когда вернулась оттуда, глаза ее были красны от слез, а ее хорошенький ротик дрожал от скрытого волнения. Цедрик подбежал к ней, она наклонилась к нему, он ее крепко обнял, и они поцеловались. Он смутно чувствовал грусть, которая охватила их обоих, но едва ли понимал ее причину. Однако с его губ сорвалось замечание:
– Мы любили наш маленький домик, Милочка, и всегда будем любить его, правда? – прошептал он.
– Конечно, мой милый, – сказала она тихим, ласковым голосом.
Когда они сели в карету, миссис Эрроль высунулась из окошка, оглядываясь назад. Цедрик крепко прижался к ней и все время ласково гладил ее руку.
Вскоре они очутились на палубе парохода среди толпы людей. Подъезжали экипажи, из которых выходили пассажиры. Пассажиры шныряли во все стороны, суетились в ожидании запоздавшего багажа; на пароход втаскивали ящики и чемоданы; матросы разматывали канаты и бегали взад и вперед, офицеры отдавали приказания; мужчины, женщины и няньки с детьми то и дело откуда-то появлялись и входили на палубу; некоторые смеялись, болтали, другие печально молчали; двое или трое плакали, утирая глаза платком. Цедрик всюду находил что-нибудь интересное для себя; он смотрел и на груды канатов, и на свернутые паруса, и на высокие мачты, которые чуть ли не достигали голубого неба. Он даже подумывал о том, как бы завязать разговор с матросами и порасспросить их о морских разбойниках.
За несколько минут до отплытия Цедрик стоял на верхней палубе и следил с большим интересом за последними приготовлениями, прислушиваясь к крикам и возгласам матросов и грузчиков, как вдруг заметил, что кто-то протискивается сквозь толпу. Это оказался Дик, который, едва переводя дух, стремился к нему, держа в руке какой-то красный предмет.
– Я все время бежал, – сказал он. – Хотел еще раз проститься с вами… Дело идет прекрасно… Вот на вчерашнюю выручку я купил вам это на память… Бумагу-то я потерял дорогой… Меня наверх не пускали. Это платок…
Все это он выпалил сразу. Тут прозвонил последний звонок. Дик бросился опрометью бежать, прежде чем Цедрик мог ему ответить.
Минуты две спустя Цедрик видел, как он, стараясь протиснуться сквозь толпу, перебежал через трап, который уже поднимали матросы, и стал усиленно махать шапкой, стоя на пристани.
– Прощайте, – кричал он с берега, – носите мой платок, когда будете жить среди важных бар! – Он побежал и исчез.
Цедрик развернул платок. Это был ярко-красный фуляр с изображениями лошадиных голов и подков.
Между тем на берегу люди суетились, шумели и кричали. Провожавшие прощались со своими друзьями.
– Прощайте, прощайте, не забывайте нас! Пишите, когда будете в Ливерпуле! – слышалось со всех сторон.
Маленький лорд Фаунтлерой наклонился вперед и, махая красным платком, кричал:
– Прощай, Дик, благодарю тебя! Прощай!
Пароход тронулся. Снова послышались крики с берега. Миссис Эрроль опустила вуаль. Оставшаяся публика продолжала суетиться и шуметь, но Дик даже не замечал этого. Он видел только милое детское личико, развевающиеся золотистые волосы, освещенные солнцем, и слышал последнее «прости» маленького лорда Фаунтлероя, который уезжал в неизвестную для него страну своих аристократических предков.
Только во время путешествия мать Цедрика сообщила ему, что не будет жить в одном доме с ним. Мальчик, услышав это, был так огорчен, что мистер Хевишэм сразу оценил предусмотрительность графа, пожелавшего, чтобы мать поселилась недалеко от сына и могла часто видеться с ним. Иначе он не вынес бы разлуки. Но миссис Эрроль ласково, нежно уговаривала его и дала ему почувствовать, что будет совсем близко около него, и в конце концов он успокоился.
– Мой дом недалеко от замка, Цедди, – повторяла она каждый раз, как только он затрагивал этот вопрос. – Я буду жить совсем близко от тебя, так близко, что ты будешь каждый день прибегать ко мне и рассказывать мне множество интересных вещей. Какое это чудное место и как мы будем счастливы с тобой! Твой папа часто говорил мне о замке. Он очень любил его, и ты тоже его полюбишь.
– Ну, я бы его полюбил гораздо больше, если б ты жила там со мной, – отвечал маленький лорд, тяжело вздыхая.
Он решительно отказывался понимать, почему его дорогая мамочка не может жить в одном доме с ним, а миссис Эрроль не считала удобным объяснить ему причину такого решения.
– Я нахожу, что лучше не говорить ему об этом, – сказала она мистеру Хевишэму. – Все равно он не поймет как следует и только будет напрасно огорчен и оскорблен. Кроме того, мне кажется, он меньше будет любить графа, если узнает, что тот так сильно не любит меня. Он никогда не видел проявления ненависти и жестокости, и для него будет тяжелым ударом узнать, что кто-нибудь может ненавидеть меня. Он сам такой любящий, и я так дорога ему. Пускай узнает правду, когда подрастет. Это гораздо лучше и для графа. Это воздвигло бы стену между ними, хотя Цедди совсем ребенок.
Итак, Цедрик узнал только, что существует какая-то таинственная причина, по которой его мама не может жить вместе с ним, он теперь не поймет, потому что слишком мал, но ему объяснят, когда он вырастет. Сначала он очень огорчился, но потом, под влиянием увещаний матери, рисовавшей ему лишь светлые картины его будущей жизни, он примирился со своей судьбой. Несмотря на это, мистер Хевишэм не раз видел, как мальчик, задумавшись, сидел на палубе и глядел на море, не по-детски вздыхая.
– Мне все это очень не нравится, – сказал он как-то мистеру Хевишэму, – вы не можете себе представить, как мне это не нравится. Но в жизни бывает много разных невзгод, с которыми нужно мириться! Так говорит Мэри, и я слышал, как мистер Гоббс тоже говорил это. К тому же Милочка желает, чтобы я жил с дедушкой, потому что, видите ли, все его дети умерли, а это так печально. Жалко человека, у которого все дети умерли, а один сын даже погиб.
При знакомстве с маленьким лордом всех особенно восхищал тот серьезный тон, с которым он разговаривал со взрослыми. Вместе с употребляемыми им время от времени выражениями, не свойственными детям, и чрезвычайным простодушием и серьезностью его круглого детского личика это было неотразимо. Он был такой миловидный мальчик, цветущий и кудрявый, что, когда он сидел, обняв колени своими пухленькими ручками, и вел серьезный разговор, слушатели его испытывали громадное удовольствие. Мало-помалу сам мистер Хевишэм привязался к нему.
