А Духов пробасил добродушно — любит, когда народ делом занят:
— Продолжайте работу. У вас своя задача, у меня своя.
И ушел к Митяеву в каптерку. Говорят, они большие друзья.
В другой раз пришел также один, без сопровождения. Спрашивает дежурного:
— Чем рота занята?
Тот рапортует:
— Товарищ генерал-лейтенант, первая рота занимается чисткой личного оружия.
Духов зашел в оружейку, открыл первый попавшийся шкафчик, достал автомат и проверил затвор.
— Молодцы, хорошо оружие содержите.
Митяев раздулся от гордости. А Духов сел с нами и рассказал, к случаю, фронтовой эпизод, связанный с плохо вычищенным оружием.
Я думаю, комиссар, вам не надо говорить, как к этому генералу относятся солдаты? Да, еще одна, характерная для Духова деталь: он терпеть не может тех офицеров, которые изо всех сил пыжатся, строя из себя великое начальство, а свое дело знают плохо.
Я постоял немного возле окна на первом этаже, глядя на генерала. Как ни крути, а генералов, о которых среди солдат ходят легенды, в армии не так много. И помчался наверх предупредить собственное начальство.
Дименков с Малаховым стояли у окна в коридоре и складывали в стопку какие-то бумажки. Я постарался с ходу упредить ротного, который уже открыл рот, чтобы спросить, почему я не был на разводе.
— Товарищ капитан, сюда идет генерал-лейтенант Духов вместе с полковником, замполитом и другим начальством. По виду из штаба округа.
Малахов расстроился.
— Только этого не хватало. На третьем этаже еще полы не высохли. Натопчут, грязи нанесут…
А Дименков посерел. Мое отсутствие на разводе вылетело у него из головы птичкой. Высшего начальства наш капитан боится ужасно. Когда к нему обращается генерал, у Дименкова стекленеют глаза и начисто отказывают мозги. Он сразу стал как-то меньше ростом и засуетился.
— Лейтенант, прикажите всем бросить работу и привести себя в порядок.
— Зачем? — удивился Малахов.
— Как только генерал-лейтенант войдут, подайте команду «Смирно». Пусть все выскочат в коридор и построятся.
— Зачем? — еще раз спросил Малахов. — Они же работают.
— Не ваше дело! — сорвался на фальцет Дименков. — Выполняйте!
И побежал вниз встретить высокое начальство у порога.
— Белосельский, предупредите взвод, — сказал Малахов.
Я промчался по классам. Парни радостно бросили работу — махать кистью не так легко, как некоторым кажется, но в коридор, кроме Зуева, никто не вышел. Старый солдатский закон: к столовке поближе, от начальства подальше. На лестнице показался генерал Духов. Рядом с ним шел полковник Муравьев, за ними подполковник Груздев и приезжие чины. Сзади всех на деревянных ногах передвигался Дименков.
Малахов скомандовал: «Смирно!» — мы с Вовочкой вытянулись.
— Товарищ генерал-лейтенант, второй взвод выполняет строительные работы. Командир взвода лейтенант Малахов.
— Добро, лейтенант, — пробасил генерал, — к празднику управитесь?
— Так точно, управимся.
Я первый раз видел Духова вблизи. Пожалуй, он чем-то напомнил мне Деда Мороза на новогодних открытках: большой мясистый нос, ясные голубые глаза под густыми светлыми бровями, мощный подбородок. Не хватало только бороды и усов.
— Мне сказали, третий этаж полностью готов? Добро. Пойдемте, товарищи, посмотрим.
Малахов даже глазом не моргнул.
— Нежелательно, товарищ генерал-лейтенант. Там полы еще не высохли.
«Хана лейтенанту», — подумал я и увидел, как внизу, за полковничьими спинами, тихо соскользает по стене Дименков.
Духов изумленно хмыкнул, повернулся к сопровождавшим его чинам и сказал:
— Отставить. Лейтенант не разрешает…
Полковники вежливо заулыбались, показывая, что вполне оценили шутку. А Духов спросил, именно спросил, как у равного:
— А второй этаж ты нам разрешишь посмотреть?
— Пожалуйста, — сказал Малахов, — они однотипны.
Когда генерал и полковник ушли, Дименков сел на ступеньку лестницы, снял фуражку и вытер платком мокрое лицо и шею.
— Ну, Малахов… — только и сказал он. Я отозвал лейтенанта в сторону.
— Товарищ лейтенант, вы не дадите «Территорию» Степанову? Он пропадает в медпункте без книг.
Малахов откровенно обрадовался, что может хоть что-то сделать для Степанова. И я подумал, что нам все-таки здорово повезло с командиром. Жаль, что парни не видели, как он держался с начальством.
Ровно в семь, как мы договорились, я прибежал за книгой в общежитие. Ни Малахова, ни Хуторчука еще не было. Я постоял возле дома, соображая: как быть? Надо подождать, но отсвечивать на глазах у офицеров не хотелось, и я сел на ящик в кустах под сосной возле детской площадки. Меня в темноте не видно, а я хорошо видел всех, кто проходил мимо дома под фонарем.
За моей спиной шел высокий плотный забор, отделяющий территорию части от военного городка, поэтому ветра здесь не было. Я мог бы задремать, но мешал писк разнокалиберной ребятни, играющей на площадке. Видеть их мне мешали кусты, но по какой-то очень отдаленной ассоциации я начал думать о Сережке Димитриеве. Удивительно, не правда ли, комиссар? Сережка совсем взрослый парень, пэтэушник, а мне он видится почему-то прежним лопоухим шестиклассником, рыцарем чистой справедливости. Помните, как мы с вами ходили в милицию вытаскивать его из глупейшей истории со спичками в замке? Как давно это было! Словно в другом измерении. Может и на самом деле — в другом? На ящике сидеть было неудобно, нога затекла, но я сидел не шевелясь, огорошенный странной мыслью: а что если Коля прав?
Внезапно за кустами, совсем близко от меня, заговорил мальчишка:
— Пап, ты знаешь, а наша кошка шпион.
— Не может быть, — удивился папа.
Голос его показался мне знакомым, но я думал о нашем разговоре с Колей и поэтому слушал их вполуха.
— Ага! Он все время у мамы под кроватью сидит.
— Наверное, от тебя прячется?
— Не-ет, я ему только один раз хвост покрутил, и все.
— Не надо кота обижать, сынка. Нехорошо это.
— Почему?
— Ты во-он какой большой, а он вон какой маленький. Разве хорошо, когда большие маленьких обижают?
Голос был определенно знаком… Впрочем, чему удивляться? В этих домах живут офицеры, с которыми мы сталкиваемся на дню по десять раз. Скорее всего кто-то из штаба.
— Да ладно уж, не буду. А один раз считается?
— Не считается. Ты же не знал, верно? Пойдем, сынка, домой. Ужин приготовим, маму накормим.
— А почему ты за мной в садик не пришел? Я ждал, ждал, а потом взял и заплакал…
— Ты плакал? Не верю. Ты же у меня во какой большой, как солдат!
Мальчишка засмеялся. Знаете, я позавидовал ему. Мы с отцом никогда друзьями не были…
— Шутю, шутю, — сказал мальчишка. — Почему ты не пришел?
— Задержался, сынка. Ты же знаешь, какая у твоего папки важная работа. Сегодня даже сам генерал приезжал смотреть. Собирай игрушки, завтра подольше погуляем.
— Ты каждый день обещаешь… И на самолете покататься, и на море сколько раз обещал. И луноход обещал купить… А мы все не едем…
— Поедем, сынка. Поправится наша мама, и поедем.
— Да-да, ты всегда так говоришь, а мама все не поправляется и не поправляется…
Они собрали, наконец, игрушки и пошли. Большой и маленький, держась за руки. Когда они проходили под фонарем, я узнал капитана Дименкова… Громы планетные! Так вот почему я не мог узнать его — я никогда не слышал у Дименкова такого голоса…
— Где это вы пропадали всю ночь, гражданин Малахов?
— Я же тебя предупредил, что поеду в город.
— А какую фильму смотрели?
Малахов подавился борщом и закашлялся надолго. Хуторчук неспешно намазал на кусочек хлеба горчицу, присолил и, отправив все это в рот, зажмурился от удовольствия.
— С чего ты взял? — спросил Малахов, вытирая вспотевшее от напряжения лицо.
— С билетов, сударь. Чтобы замести следы бурной жизни, умные люди их выбрасывают, а не хранят в карманах вместе с носовыми платками. Прошу…
И он жестом фокусника положил на стол два использованных билета в кино.
— Вы обронили их, сударь, когда вытирали ручки, брезгуя общим полотенцем.
— Ну, знаешь… Это старые билеты.
— Ага. Со вчерашнего дня они здорово успели постареть.
Малахов отодвинул тарелку.
— Не понимаю, Виталий, почему ты взял на себя роль ментора? Допустим, я ходил вчера в кино. Что дальше?
— Ничего. Ходи себе на здоровье. А с кем, не секрет?
— Не секрет. С Ксюшей Груздевой. Потом я проводил ее до общежития. Какие подробности еще тебя интересуют?
Но Виталий был невозмутим и небрежно ироничен.
— Естественно. Не бросать же девушку на улице. Тем более такую девушку…
— Объяснись, — еле сдерживая закипавшую в нем злость, попросил Малахов, — что значит — такую?
