Но никто из зрителей не смеялся, как это было на наше празднике, все лица были внимательны и серьезны. У многие награжденных в партере сидели жёны и сыновья, и некоторые малыши, когда их отец выходил на сцену, звали его по именам и, громко смеясь, махали ему руками.
Потом вышли крестьяне и чернорабочие, они все были из школы Бонкомпаньи.
Из школы «Читаделла» пришел один чистильщик сапог, которого знает мой отец, и префект протянул ему диплом.
За ним шел человек очень высокого роста, настоящий великан, который показался мне знакомым, — это был отец Кирпичонка, получивший вторую награду. Я вспомнил, что видел его на чердаке, у постели больного сына, и сейчас же стал разыскивать в партере самого Кирпичонка. Он смотрел на своего отца горящими глазами и, чтобы скрыть свое волнение, строил «заячью мордочку».
В этот момент раздался взрыв аплодисментов, и я взглянул на сцену. Там стоял маленький трубочист, лицо его было чисто вымыто, но он был в своем рабочем платье, и городской голова говорил с ним, держа его за руку.
Вслед, за трубочистом шел повар. Затем вышел получать награду уличный подметальщик, ученик школы Раниери.
Прошел мальчик подмастерье, и видно было, что отец уступил ему для этого случая свой пиджак, так как рукава были слишком длинны, и ему пришлось здесь же, на сцене, засучить их, чтобы взять награду; многие засмеялись, но смех сейчас же заглушили аплодисменты.
Дальше следовал старик с лысой головой и белой бородой. Прошли солдаты-артиллеристы, из числа тех, которые занимаются по вечерам в нашей школе, потом таможенники, потом полицейские, которые стоят около нашей школы.
Наконец воспитанники капеллы еще раз пропели гимн, но на этот раз с таким подъемом, с таким выражением, идущим, казалось, из самого сердца, что присутствующие почти не аплодировали и выходили из театра взволнованные, медленно, без шума.
В несколько минут вся улица оказалась заполненной людьми. Перед дверью театра стоял маленький трубочист, держа в руках полученную в награду книгу в красном переплете, а вокруг него — синьоры, которые с ним разговаривали. Рабочие, подростки, полицейские, учителя посылали друг другу приветствия с одной стороны улицы на другую.
Учитель второго класса вышел в сопровождении двух солдат-артиллеристов.
Многие рабочие несли на руках детей, которые держали в ручонках отцовские дипломы и с гордостью показывали их окружающим.
Вторник, 27 июня
Пока мы были в театре Виктора-Эммануила, умерла моя учительница. Она умерла в два часа, через неделю после того, как заходила к моей матери.
Вчера директор пришел, чтобы объявить нам об этом.
— Те из вас, — сказал он, — которые учились в ее классе, знают ее доброту, знают, как она любила детей; она была для них настоящей матерью. Теперь ее больше нет с нами. Страшная болезнь унесла ее в короткое время. Если бы она не должна была работать, она могла бы лечиться и поправиться; она, может быть прожила бы еще несколько месяцев, если бы взяла отпуск и отдохнула. Но она хотела оставаться со своими мальчиками до последнего дня. В субботу вечером, семнадцатого числа, она распрощалась с ними, зная, что не увидит их больше. Она многим успела еще дать добрые советы, всех перецеловала и, плача, ушла. Никто ее больше не увидит. Не забывайте ее, дети.
Маленький Прекосси, который был ее учеником в первом классе, опустил голову на парту и заплакал.
Вчера вечером, после занятий, мы все пошли к дому умершей учительницы. На улице уже стоял катафалк, запряженный парой лошадей, и толпилось много народа. Все говорили шепотом.
Здесь был директор, все учителя и учительницы нашей школы, а также учителя и учительницы других школ.
Пришли почти все малыши из ее класса, за руку со своими матерями, множество учеников из других классов и около пятидесяти учениц из школы Баретти, с венками и букетикам роз в руках. На катафалке тоже было много цветов, поверх которых лежал большой венок из душистой желтой акации, с надписью: «Дорогой учительнице от ее бывших учениц четвертого класса». А под большим венком лежал маленький, который принесли ее малыши.
Все молча толпились у дверей. Многие мальчики утирали слёзы. Наконец вынесли гроб. Когда его начали устанавливать на катафалк, малыши принялись громко плакать, а один даже закричал, как будто только сейчас понял, что его учительница умерла; он стал судорожно рыдать, и его унесли прочь.
Потом катафалк с гробом медленно двинулся в путь.
Ах, милая моя учительница! Как она всегда была ласкова со мной, как терпелива, и как много лет она проработала в школе. Немногие книги, которые у нее были, она оставила своим ученикам, одному она оставила чернильницу, другому картинку, всё, что она имела, а за два дня до смерти она просила директора не пускать на ее похороны самых маленьких, чтобы они не плакали.
Она сделала в жизни много добра, страдала и умерла.
Прощай навсегда, мой добрый друг, нежное и грустное воспоминание моего детства!
Среда, 28 июня
Наша учительница хотела закончить учебный год, но умерла за три дня до окончания занятий.
Послезавтра мы в последний раз пойдем в школу, чтобы прослушать последний ежемесячный рассказ «Кораблекрушение», а там… конец.
В субботу, первого июля, — экзамены. Вот и прошел еще один школьный год, третий. Когда я вспоминаю, что я знал в октябре прошлого года, то мне кажется, что теперь я знаю намного больше: у меня столько новых мыслей в голове. Я гораздо лучше могу теперь высказать и написать то, что думаю; я гораздо лучше считаю, могу даже, помогать некоторым взрослым, которые не знают арифметики, и всё понимаю гораздо лучше, чем прежде; я понимаю почти всё, что читаю. Так что в общем я доволен.
Но сколько человек поддерживали меня и помогали мне учиться дома, в школе, на улице. За всё это я прежде всего благодарен моему милому учителю, который был всегда таким снисходительным и ласковым, — ведь все приобретенные мной за год новые знания, которые сегодня так меня радуют, были его работой. Благодарю также тебя, Деросси, мой чудесный товарищ; ты всегда готов был с улыбкой объяснить мне всё непонятное и сколько раз помогал мне перед экзаменами.
Я благодарен также настойчивому и сильному Старди, который показал мне, как железная воля преодолевает все препятствия, и доброму, великодушному Гарроне; он такой хороший, что каждый, кто только узнаёт его, становится тоже добрым и великодушным, Я благодарен также Прекосси и Коретти, которые всегда подавали мне пример мужества в нужде и тяжелых обстоятельствах жизни и пример терпения в работе.
Но особенно должен я благодарить тебя, отец! Ты мой первый учитель, первый друг, ты мне дал столько хороших советов и научил стольким вещам, в то время как сам работал для меня, скрывая все свои огорчения и стараясь во что бы то ни стало сделать для меня учение легким, а жизнь — счастливой.
А ты, моя милая мама, ты радовалась всем моим радостям и огорчалась всем моим огорчениям, ты училась, уставала, плакала вместе со мной.
Я хотел бы обнять ваши колени, как обнимал их, когда был совсем маленьким, и благодарить вас, благодарить со всей нежностью, которую вы вложили в мое сердце за двенадцать лет самоотверженной любви.
Кораблекрушение
(последний ежемесячный рассказ)
Несколько лет тому назад в одно декабрьское утро из Ливерпульского порта[39] вышел большой пароход, на борту которого было свыше двухсот человек, в том числе семьдесят человек экипажа. Капитан и почти все моряки были англичане, а среди пассажиров находилось несколько итальянцев: три синьоры, священник, компания музыкантов.
Пароход должен был идти к острову Мальта.[40] Погода стояла пасмурная. Среди пассажиров третьего класса, расположившихся на носу, был итальянский мальчик лет двенадцати, невысокий для своих лет, но крепкий, со смелым и строгим лицом сицилийца. Он держался в стороне от других и сидел на свернутом канате около фок-мачты; рядом с ним стоял старенький сундучок с его вещами, на который он опирался одной рукой. У мальчика было смуглое лицо и черные волнистые волосы, которые спускались ему почти на плечи. Бедно одетый, он, кутался в разорванную накидку, а через плечо у него висела старая кожаная сумка. Мальчик задумчиво смотрел на пассажиров, на пароход, на пробегавших мимо матросов и на беспокойное море. Казалось, что он только что пережил большое личное горе, и на его детском лице было недетское выражение. Вскоре после выхода в море один из матросов, итальянец с седыми волосами, появился на носу, ведя за руку девочку. Он остановился перед маленьким сицилийцем, сказал: «Вот тебе спутница, Марио», — и ушел.
