Юсси рассеянно слушал и смотрел вдаль, на качающиеся ветки рябин. Там, справа от рябин, стоял его прекрасный уютный дом, хорошо видный с воды. Но Юсси не смотрел на дом — он смотрел на рябину.
— Не будем себя обманывать: мы не сделали людей счастливыми. Я даже себя не сделал счастливым… — сказал он горько.
Микко мягко возразил:
— Посмотри, как уютно стало в мире. Вы ведь тоже об этом мечтали — чистый воздух, доброжелательные люди, уютные дома, нет войн… Вы мечтали о такой жизни в далёком будущем — а она вот, наступила сейчас.
На них упала тень патрульного дирижабля.
— Уют… — сварливо сказал Юсси. — В том–то и вся беда, что вся наша жизнь — сплошной уют. До чего ни дотронешься… В том–то и вся мерзость. Мы сидим на комфортабельных анатомических креслах, ездим в бесшумных автомобилях, живём в сверхуютных красивых домах, вокруг нас аккуратно отремонтированные фасады. Смотри — вот суперудобная ручка на кружке; сколько сил «Шмитт унд Браун» ухлопала на этот патент, только чтобы моей руке стало чуть–чуть удобнее, чем человеку, державшему кружку тысячу лет назад… все уши рекламой прожужжали.
Микко ласково потрепал Юсси по плечу.
— Ты просто старый ворчун. Как можно ругаться на то, что тебе уютно?
— Слишком дорого обошёлся мне этот уют! Никто ведь меня не спрашивает — меня окружают очень дорогими уютными вещами, и я должен работать и работать, чтобы их оплатить. Мне навязывают ненужный мне уют. Всё чуть–чуть красивее и уютнее, чем мне нужно, и чуть дороже, чем я готов отдать! «Живи достойно!» Зачем мне эта термокружка со сверхудобной ручкой?! Я бы и из обычной попил кофе! Зачем мне новый нарядный сайдинг на доме?! Зачем мне это мягкое кресло, если я готов сидеть на простом стуле — только верните дни жизни, потраченные на отрабатывание уютного кресла! Зачем нам со старухой восемь комнат в доме, если эти комнаты оплачены годами непрерывной работы? Зачем нам эти постоянные подновления фасадов на муниципальных зданиях и вычурная подсветка? Они всегда красивы, как из набора игрушек — но это слишком дорогая красота, потому что все силы общества отдаются ей.
Я жизнь отдал за этот чёртов уют. Всю жизнь занимался своим уютным гнёздышком. Уют стал смыслом жизни, заменив истинный смысл. А мы ведь мечтали о другом! Что когда–нибудь жизнь станет такой, что уют сам потихоньку войдёт в неё, не отнимая всех сил, не отнимая твоего предназначения. Ведь уют хорош, если он достался даром; но если на его достижение потрачено время — это время потрачено впустую. А уж если вся жизнь потрачена…
Микко развёл руками. Ну что за вспышка застарелого дикарства…
— Я не делал ничего для людей, понимаешь? — сказал Юсси высоким голосом. — Я прожил жизнь зря. Строил вокруг себя уют — для себя. Терпеливо, как мышка роет норку. Всю жизнь рыл норку. Рыл, рыл — так и прожил для себя. И теперь с ужасом чувствую, что прогулял свою настоящую жизнь, как школьник прогуливает уроки.
— Как это — не сделал ничего для людей? — удивился Микко. Он даже очки снял от удивления. — Ты же всю жизнь работал!
Юсси покивал, словно ожидал этих слов.
— Я работал для себя. Мне было безразлично, что я делаю — мне были нужны деньги, чтобы оплатить дом, машину, катер, красивую одежду, уют… Я вкалывал ради этого избыточного уюта — а не ради того, чтобы делать то лучшее, что могу. Я трудился ради уюта на работе, я трудился ради уюта дома. НА ЧТО Я РАСТРАТИЛ СВОЙ ТРУД?! И теперь страшно.
Юсси надолго замолчал, браслет его нехорошо пожелтел. Молчал и Микко. Он понял, о чём говорил его друг. Но что поделать — не всем дано стать великими учёными или творцами, оставляющими людям плоды своего гения… Простым людям нужно довольствоваться скромным. Раз уж так — то хотя бы просто живи достойно. Делай, что должен — и будь что будет.
Микко вдруг спохватился, что браслет друга пожелтел, и схватился за валидол.
— А вот когда уходил мой дед, он не боялся, — сказал Юсси, отказываясь разжимать кулак; Микко с силой пихал в него таблетку. — Дед уходил, а его дела оставались людям — и вот он действительно прожил не зря.
Микко трепал его плечо.
— Ты соси, соси таблетку… Твой дед был писателем или учёным? Ты ничего не говорил…
— Дед был просто учителем физики. Но он был учителем по–настоящему, а не ради денег. Его любили и ценили ученики, и он гордился, сколько его учеников стало настоящими учёными… Я уж и не помню, сколько. А ещё дед воевал, победил фашизм — и это тоже был его подарок людям… Понимаешь, тогда люди жили немного по–другому, не для богатства и уюта, а чтобы трудиться с пользой для человечества. Каждый делал, что мог — труд был отчётом о прожитом.
Микко недоверчиво пригладил белоснежные волосы. Когда это — «тогда»? При коммунистах, что ли? Труд… Вечно коммунисты про труд болтают, сплошной обман. Труд нужен для того, чтобы жить достойно…
Что–то вдруг щёлкнуло в его голове, как будто свет включили.
— Хорошо бы поймать снова ту щуку… — дрожащим голосом сказал Юсси, язык его плохо ворочался из–за валидола. — Зря мы попросили у неё уюта. Надо было просить…
— Сто пятьдесят лет жизни каждому?
— Нет. Надо было просить не это…
— А что?.. — в голубых глазах Микко светилась наивная надежда…
И вдруг — всё заколыхалось, рассыпалось, растаяло — и… оказалось, что они по–прежнему сидят на Кииви–ярве, в тот самый день и час, когда они поймали Золотую Щуку. И Юсси по–прежнему в старой зелёной крокодильей кепке и жилетке, молодой и страшно удивлённый.
Микко ошеломлённо провёл руками по своей куртке, потрогал чистое лицо. Что же, это всё ему померещилось? Ничего не было? Ни Золотой Щуки, ни желания, ни старости?..
Они уставились друг на друга и молчали не меньше минуты.
— У тебя, кажется, водка была, — запинаясь, пробормотал Микко по–фински.
Юсси его понял. Он мощно глотнул из горлышка и протянул бутылку Микко.
— Тебе тоже показалось, что мы были стариками?..
Микко булькал водкой. Наконец, он оторвался, крякнул в рукав и аккуратно убрал пустую бутылку, не забыв завинтить крышечку.
— Поплыли домой. У меня там виски есть.
Юсси торопливо закивал. Ему тоже очень хотелось как следует набраться. Всё–таки это было страшно — оказаться стариком…
Перед тем, как завести мотор, Микко спросил озабоченно:
— Юсси, а ты читал Маркса?
— Конечно!
— И у Маркса написано про труд, что это смысл жизни человека? И что труд можно организовать по–другому, не так, как у нас?
Юсси рассеянно пожал плечами:
— У него много чего написано. Но уж больно занудно, — он с удовольствием рассматривал свои руки, сильные и молодые.
— Это хорошо, — удовлетворённо кивнул Микко. — Значит, у него всё правильно написано. Вы, русские, неорганизованные — вот вам и кажется, что у Маркса занудно… Вечно вы всё не так делаете — поэтому у вас и не получилось с Марксом.
— Ты ещё нас коммунизму поучи!..
— Так не зря же ваш Ленин к нам ездил, в Финляндию, — очень серьёзно сказал Микко. У него немного порозовел нос. — Он здесь нашей мудрости набирался…
Заревел мотор и лодка понеслась к дому Микко.
А на берегу, на камне, сидел серый кот — издали похожий на фигурку богини Бастет. Он довольно жмурил жёлтые глаза. Серия экспериментов по социальной мотивации людей завершена; Вежливый будет очень доволен.
***
Это третья из историй бывшего кота Василия.
— — — — — — — — — -
Бронесказка.
От войны да от «кумы» не зарекайся.
Танковая пословица.
В крокодиловой коже динамической защиты, с противонейтронным подбоем, расшвыривая гусеницами ошмётки дёрна, выбрался из прибрежных зарослей танк. Настороженно прислушался, поводил красными глазками ИК–прожекторов — приземистый, пугающий, как нильская рептилия, такой же безжизненный, немигающий, неспособный на жалость…
Речка мирно шумела, перекатываясь по россыпям валунов. С того берега удивлённо смотрел крупный олень: такого чуднОго зверя с хоботом он ещё не встречал… Олень посмотрел, величаво повернулся и медленно скрылся в зарослях, недоверчиво подрагивая хвостиком. Заросли, в которых скрылся олень, вели вверх по склону – там, на залысой вершине, ждали олениха с оленёнком. Тоже никем не пуганые…
Следовательно — врага там тоже не было.
Тогда танк (оказавшийся новеньким Т–90А) коротко скомандовал — и следом на берег речки, с неприметной лесной дороги (а кое–где и прямо из зарослей, ломая кривые деревца), с тяжёлым грохотом вывалилась вся рота. Стало тесно, грязно и душно. Костяк роты состоял из срочников, «семьдесят вторых», чумазых, тощих и злых на весь свет после суточного марша. С ними были трое резервистов: «шестьдесят второй» и пара стариков «пятьдесят пятых». И молчаливый «тунгус» впридачу.
Усталые танки приладились было передохнуть, но тут, на беду, по размешанной в грязь дороге примчался прапор с обеспечением — потёртый, бывалый Т–80УД «Берёза», въедливый, как ржавчина – и завертелась занудная проза полевого быта. Выставили охранение, расчистили сектора обстрела, поставили маскировку. Танки, подгоняемые прапором, деловито гудели, дымили сизым выхлопом, вскрывали банки с солидолом и бочки с горючим. Самых грязных прапор погнал мыть катки. «Берёзу» побаивались – был он мордаст, плечист, и весьма вспыльчив… Командир неподалёку педантично сверялся с картами, колдовал над комплектом спутниковой связи. Прапор, убедившись, что все при деле, укатил к командиру за распоряжениями.
