Однажды мы двигались от Змеиной Реки к реке Найобрэра. Я был всего лишь маленьким мальчиком, но моей обязанностью было направлять свободно бегущих коней. Я ехал на мышастой скаковой лошади. Она была молодой и резвой, и у нее был очень нежный рот. Таким образом, она предназначалась исключительно для скачек, но не для перевозки грузов. Когда мы двинулись, поначалу я не торопясь следовал за табуном, не давая моей лошади возможности бежать. То и дело какая-нибудь из лошадей останавливалась пощипать травы, а, заметив меня, отбегала на небольшое расстояние. Но никто из них не пытался убежать, это была просто игра. Мне это очень нравилось, и я перестал обращать внимание, на каком расстоянии от остальных я нахожусь. Прямо передо мной был холм. Некоторые из лошадей взбежали на его вершину и заметили, что остальная часть табуна со всем караваном ушла далеко вперёд. Они побежали, и скоро все остальные уже неслись во весь опор. Моя лошадь, будучи прирождённым скакуном, не могла при этом устоять на месте и стала прыгать из стороны в сторону. Я пытался удержать её, но когда мы достигли вершины холма, и я увидел, что остальной табун находится в полумиле впереди, то по-настоящему испугался. Склон был крутой, а я понимал, что моя лошадь всё равно последует за остальными, и я не смогу её удержать. В течение нескольких минут мы неслись вскачь с холма, и я не мог ничего поделать. Для моего возраста я был хорошим наездником, но всё же мне было лишь шесть лет, и у меня было слишком мало сил, чтобы удержать этого коня. Я уже представлял себе, как падаю и лошадь скачет вперёд без меня. От жалости к себе я заплакал. Со слезами на глазах я пытался удержать её, натягивая узду то в одну, то в другую сторону, и наконец добился своего. Для меня это было большим достижением. Вскоре мы догнали остальных, и я перестал плакать. Потом мне было очень стыдно за это, но вокруг никого не было, и никто не видел моих слёз. Сейчас я рассказываю об этом впервые. На следующий день я попросил свою мачеху (жену моего отца) дать мне другую лошадь. Она дала мне гнедого пони, который был старше, и дальше я ездил уже на нём и потому знал его – во всяком случае, думал, что знаю.
Уже на следующий день того перехода я чувствовал себя счастливым. Гнедой конёк слушался меня, а я, верхом на нем, распевал песни, которые слышал от своего отца. При этом я несколько отвлёкся от своих обязанностей. В этот день шёл небольшой дождь, и лошади стали резвиться и брыкаться. Я с удовольствием наблюдал за этим, пока не осознал, что мой собственный пони заняться тем же самым. И он это сделал, – и именно тогда, когда мы находились на высоком холме. Он начал скакать и прыгать так неожиданно, что я не удержался и полетел вниз. Склон был очень крутой, и ухватиться было не за что, поэтому я скатился вниз до самого конца. Там рос кустарник, но он был сухой и полный колючек. Таким образом, достигнув подножия холма, я был исцарапан с ног до головы. У меня было множество ссадин на лбу, вокруг глаз и на подбородке. Кровь текла по лицу, и я заплакал. Одна из жён отца увидела, что я упал и поспешила ко мне. Она подняла меня и, увидев, что я плачу, сказала:
– Будь мужественным, сын. Ты ведь не девочка.
Услышав это, я захотел показать ей мою стойкость и улыбнулся сквозь слёзы.
Я скакал следом за ней, пока мы не достигли лагеря, и там для меня всё закончилось очень хорошо. Моё лицо умыли, и все смотрели на меня, как на героя. Когда вечером я увидел отца, он сказал мне:
– Сын, я горжусь тем, что ты не плакал, подобно женщине.
Жена отца присутствовала при этом, но не сказала ни слова о том, что видела меня плачущим. На каждую мою царапину отец наложил мазок красной краски; скоро я был весь раскрашен, как воин, вернувшийся из сражения. Когда всё племя увидело меня, краску смыли, и мои царапины скоро зажили. Я давно забыл о своих ссадинах и синяках, но до сих пор помню о доброте мачехи. Так она научила меня стойкости.
Я говорил, что, как правило, мы ездили верхом без седла. Так оно и было… Однако, сёдла у нас всё же были, и, на мой взгляд, – намного мягче и удобнее, чем у белых.
Они делались из мягкой шкуры оленя-вапити, и та сторона, где была шерсть, прилегала к лошадиной спине. Таким образом, седло было мягким, как подушка, и очень лёгким, не то что неподъёмные конструкции белых из толстой кожи и железа. Они очень неудобны для лошадиной спины, и это имеет немалое значение для индейца. Если спина у лошади вспотела, то он снимает седло и несёт его в руках до тех пор, пока она не высохнет. Индейское седло очень лёгкое, и его можно перекинуть через плечо, идя пешком. Сёдла белых не просто тяжёлые, но и очень неудобные, и мне всегда было жалко бедных лошадей, страдавших от такой тяжести. Индеец никогда не станет так обходиться со своим конём. Если он совершает длинное путешествие, то время от времени слезает с лошади и идёт пешком рядом с ней, чтобы дать ей возможность освежиться и сохранить силы.
Я уже много рассказал о том, как мы играли со своими луками и стрелами и готовились стать охотниками. Однако в этом деле было много уроков, которые нельзя было усвоить без специальной практики. Поэтому наши отцы учили нас, разрешая участвовать в охоте вместе с ними. Нам объясняли как выследить дичь, как подобраться к ней поближе, как снять с неё шкуру. Нам показывали, как следует освежевать добычу и навьючить её на лошадь. Правильно разделать тушу убитого животного было необходимо для того, чтобы потом в лагере женщины могли высушить мясо; если же разрезать его неверно, то сделать это было уже очень трудно…
Всё это было хорошей тренировкой для нас, мальчишек. Так же, как матери учили девочек быть хорошими хозяйками, наши отцы учили нас быть искусными охотниками. Родители были нашими единственными учителями. Мы не ходили в школу и не получали по её окончании бумажный лист под названием «диплом». Но когда наше обучение подходило к концу, мы были готовы столкнуться лицом к лицу с реальной жизнью.
Если надо было убить бизона лишь одной стрелой, то мы выбирали самую лучшую точку для этого – сердце. Это требовало немалого искусства. В таком случае следовало целиться прямо между лопатками бегущего животного. При хорошем выстреле в это место стрела достигает сердца. Кроме того, хорошим местом считалась спина, точнее – попадание между бедер. Этот выстрел, как правило, не смертелен, но он останавливает животное, после чего его уже легко можно убить. Если бизон взбирается на холм, то попасть в это место довольно легко и охотник может быть уверен, что не вернется домой без добычи.
Если мы хотели сохранить шкуру бизона, то необходимо было сразу снять её. Бизонья шкура была столь полезной и нужной вещью, что это дело требовало большого искусства и ловкости, чтобы оставить на ней как можно меньше мяса. Когда этот этап заканчивался, начиналась собственно разделка туши. Есть очень верный метод, которому я научился у своего отца, но сейчас едва ли кто-нибудь из молодых индейцев умеет делать это старым способом. Сейчас они учатся совсем другим вещам. Мы разделывали тушу так, чтобы крупные мышцы были разрезаны вдоль волокон. Дальше начиналась женская работа – разрезать мясо на тонкие пласты или полосы, а затем высушить их. Но если мы неправильно выполняли свою работу, то и они не могли хорошо сделать свою. Тонкие полосы мяса подвешивались к шестам для просушки, и если мясо было неправильно разрезано, то они распадались по волокнам.
Навьючить тушу на маленькую индейскую лошадку было нелёгким делом и удавалось только если этот груз был хорошо сбалансирован. Вначале на спину лошади шерстью вниз набрасывалась шкура. Затем груз мяса равномерно распределялся на обе стороны и прикрывался оставшейся частью шкуры – если охотник ехал верхом, то мясо было отделено от его тела и от лошадиной спины и укрыто от пыли.
Хороший охотник должен знать всё о диких животных. Каждое из них имеет свои привычки, и успех для охотника или следопыта заключается в хорошем знании их повадок.
Тот, кто живёт среди природы и постоянно видит диких животных, наблюдая за их жизнью, не может не проникнуться к ним уважением, поскольку они обладают практически теми же достоинствами, что и люди. Индейцы почти никогда не охотятся на медведя, потому что это очень благородное и миролюбивое животное и очень редко нападает на людей. Лакоты могли убить медведя только если он зашёл в лагерь и угрожал чьей-то жизни, или когда приходил голод и не было никакой другой добычи, чтобы пополнить запас мяса.
Если человек и медведь встречаются на одной тропе, то медведь отходит в сторону и наблюдает. Иногда он разворачивается и отправляется в противоположную сторону или обходит человека, но в любом случае избегает неприятностей.
Медведь очень чуток к присутствию человека и других живых существ, потому что у него отличное обоняние, которое предупреждает его о возможной опасности. Он часто стоит на задних лапах, держа нос по ветру, и принюхивается. Таким образом он оценивает окрестную обстановку. Что касается его привычек в пище, то он ест практически всё то же, что и люди. Например, он любит дикую репу, которую и мы выкапываем и употребляем в пищу. С помощью своих длинных когтей он выкапывает её из земли и с удовольствием поедает. Он также ест и остальные плоды и ягоды, что и мы. Что касается мяса, то он охотится на мелких животных и на оленя. Чтобы выследить оленя и застать его врасплох, медведь пользуется довольно хитрым способом. Он выбирает место на оленьей тропе и роет яму такой величины, чтобы поместиться в ней. Затем он забирается туда и забрасывает себя травой и листьями. Так он лежит до тех пор, пока олень не пойдёт мимо него. Тогда он выскакивает и хватает ничего не подозревающее животное. Он всегда бьёт свою добычу левой лапой, потому что все медведи – левши.
