В комнате было пусто. В другой комнате мигал свет лампы от ворвавшегося ветра. Наверно, отец и хромой там.
Ветер вырвал дверь из рук, широко распахнул, стукнул о стену.
Теперь раздумывать нельзя больше ни секунды. Рядом с дверью - печь, на которой Павел спит с Федей... Можно скрыться на ней...
Он неслышно скользнул на печь, свернулся калачиком.
Ветер играл дверью.
Отец вышел, выглянул во двор, захлопнул дверь, вернулся к столу.
- Что там? - услышал Павел глухой голос незнакомца.
- Ветер...
- Ну и буря! - Незнакомец кашлянул. - Так как же, Трофим Сергеевич?
- Мало даете. - Отец длинно зевнул; было слышно, как он сел на затрещавшую кровать. - Ты пойми, мне это, может, жизни стоит, а вам денег жалко.
- Так мы ж не жалеем, Трофим Сергеевич.
- Жалеете! А меня за решетку - и никаких разговоров... Понял? - Отец щелкнул замком портфеля, зашелестел бумажками. - Вот они, удостоверения. Гляди, тут я пропуск сделал: сами фамилии впишете, какие хотите.
Молчание. Должно быть, незнакомец читал.
- Хорошие бумажки, Трофим Сергеевич.
Отец рассмеялся:
- С такими удостоверениями хоть в Москву езжай, в самый Кремль!
Незнакомец ответил не сразу, а когда заговорил, в его низком, глухом голосе послышалась такая ярость, что Павел вздрогнул:
- Это мы знаем, куда ехать надо.
Отец заворочался на кровати, спросил чуть удивленно:
- И много там вас... таких, как ты?
- Да нет... (Мальчику почудилось, что гость горько усмехнулся). Есть и такие, что непрочь по-советски жить. Только это не для тех, у кого огонь душу печет! Так как же, Трофим Сергеевич?
- Возьми вот этих пару.
- Только пару?
- Остальные после дам... Понял? Когда все деньги заплатите. Вот так, значит.
- Ну, добре... - Незнакомец зашелестел мокрым дождевиком. - Я слышал, к вам приехал из района кто-то?
- Приехал один. Да ты не бойся.
- Меня не запугаешь! Прощевайте, Трофим Сергеевич.
- До встречи...
Незнакомец ушел. Отец походил по избе, бормоча что-то, прикрутил лампу, снял сапоги. Скоро Павел услышал его храп.
Мальчик осторожно спустился с печки. Его больше не знобило. Было жарко, и лицо горело так, словно он лежал в крапиве. На цыпочках пробрался в соседнюю комнату. Отец лежал на кровати, свесив ногу. Рот у него приоткрыт. По отвислой губе ползает муха.
Павел искал портфель. Его смятый угол он увидел торчащим из-под подушки.
С бьющимся сердцем подошел к постели, задерживая дыхание, потянул портфель. Отец заворочался, забормотал, повернулся к стене.
Мальчик перевел дыхание: оно, казалось, распирало грудь. Трясущимися пальцами снова потянул портфель, и тот, освобожденный от тяжести отцовской головы, теперь легко выскользнул из-под подушки.
Не сводя глаз с отца, подошел к свету, открыл портфель, поспешно перелистал бумаги. Вот! Несколько продолговатых листков. Он вынул один.
Удостоверение
27 июля 1932 года.
Дано сие гражданину . . . . . . . . . в том, что он действительно является жителем села Герасимовки Тавдинского района Уральской области и по личному желанию уезжает с места жительства. По социальному положению бедняк. Подписью и приложением печати вышеуказанное удостоверяется.
Председатель сельсовета Т. С. МОРОЗОВ
Мальчик смотрел на бумажку широко открытыми глазами. Портфель вдруг выпал из рук, гулко шлепнулся о пол. Отец встрепенулся, приподнялся на локте, уставился на сына мутными, непонимающими глазами.
- Пашка?
Павел громко всхлипнул. Зажал в кулаке бумажку, рванулся к двери. Трофим увидел на полу портфель, вскочил, и ужас внезапно перекосил его смятое, серое лицо.
- Пашка! Пашка! Стой!
Но Павла уже не было.
Ударом ноги Трофим распахнул дверь, завопил в шумящую темноту:
- Паша-а!.. Сынок!.. Родимый!..
Босой, спрыгнул с крыльца, заметался под дождем, размахивая руками, и, теряя от ужаса голос, долго хрипел:
- Паша-а... сыно-ок...
Среди ночи Василий Потупчик проснулся от стука в дверь. С фонарем вышел в сени, спросил сердитым басом:
- Кого там черти носят?
- Пусти, дядя Вася...
- Пашка?
- Я...
Охотник загремел запорами и, осветив мальчика фонарем, качнул головой.
- Э, парень, да ты белый как смерть!
- Где... Дымов?
- Спит. Где же ему быть?
Потупчик ввел Павла в избу. Из соседней комнаты, наскоро натягивая рубашку, выглянул Дымов. Кутаясь в одеяло, пришла сонная Мотя. Испуганно прижалась к стене под широкими рогами лося (убил когда-то отец). Все молча, с изумлением смотрели на Павла. Дымов шагнул к мальчику:
- Что случилось, Паша?
Павел разжал кулак, протянул бумажку. Уполномоченный, нагнувшись к фонарю, быстро пробежал ее глазами.
- Ну, и что же?
Павел силится что-то сказать — не может. Дрожит родинка над правой бровью.
- Эти... эти бумажки... мой отец продает сосланным кулакам...
Дымов несколько секунд удивленно смотрит на мальчика, потом обнимает его, мокрого и дрожащего, целует. И Павел прижимается к большой груди этого человека, совсем мало знакомого, но такого родного и близкого, и вздрагивает от прорвавшихся наконец рыданий.
- Дяденька Дымов... дяденька Дымов... - шепчет он задыхаясь.
Дымов торопливо гладит его по голове, по мокрой спине и говорит глухо:
- Не надо, Паша... ну, не надо, мальчик, - и чувствует, как у самого глаза становятся влажными. - Ну, не надо, Паша! Ты... ты ведь настоящий пионер!
Был праздничный осенний день. На улице толпились девушки и парни. Павел, передав Якову дежурство по избе-читальне, побежал домой. Идя по улице, он чувствовал, что его провожают взглядами, перешептываются.
С тех пор как суд приговорил Трофима Морозова к десяти годам тюрьмы, Павел никогда не может пройти незамеченным. Правда, не ругают его в деревне за то, что раскрыл он преступление своего отца, и даже начали почетно называть «Пашкой-коммунистом», - все равно тяжело чувствовать на себе эти постоянные любопытные взгляды.
Приятели заметили, что Павел стал молчаливей, задумчивей, словно повзрослел сразу.
И в деревне перемены. Выбрали нового председателя, колхоз скоро будет. Пионеры много лозунгов о колхозе написали и расклеили на заборах. Эти лозунги составил Дымов. Жалко, что его райком партии вызвал в Тавду. Такой хороший человек, все его полюбили. Когда уезжал, Потупчик даже расцеловался с ним.
Павел добежал до своего двора и вдруг остановился, озадаченный. Калитка была заперта. Он потрогал пальцем большой медный замок, перелез через забор.
Дверь открыта, в избе чьи-то голоса. Мальчик встревоженно поднялся на крыльцо.
У двери Данила курил самокрутку. Презрительно скривил губы, взглянув на Павла. В углу сидела мать с сыновьями. А посреди избы дед Серега опирался обеими руками на палку. Он что-то сипло говорил. Было видно, как шевелились кончики его серых усов.
Павел переступил порог, сказал нерешительно:
- Здравствуй, дедуня.
Дед не ответил, даже не обернулся. Данила процедил:
- С коммунистами не разговариваем!
Павел, бледнея, шагнул к деду:
- Дедуня...
Но дед, казалось не замечал и не слышал внука. Он в упор смотрел на Татьяну из-под нависших белых бровей.
- Ну, отвечай, невестка.
Татьяна слабо покачала головой:
- Не знаю...
Дед Серега стукнул палкой.
- Что не знаешь? Я за старшего остался, мужа у тебя теперь нету. Слышишь? Как сказал, так и быть должно! Надо наши хозяйства объединить, а забор меж дворами уберем. Слышишь?
Мальчик понял, зачем пришел дед Серега, и горькое негодование охватило его. Вот, значит, какой дед! Хозяйство прибрать к своим рукам хочет! Ведь объединиться с дедом Серегой - значит в батраки к нему пойти. Вся деревня знает, какая он жила. И Данилкины мысли ясны: небось, думает, дед стар, помрет скоро, а он, Данила, хозяином станет. Он и раньше хвастался, что будет жить богаче Кулуканова.
Мальчик сурово взглянул на двоюродного брата, отошел в сторону.
- Маманька, не объединяйся... Скоро в деревне колхоз будет, в колхоз вступим, - проговорил он негромко.
Все молчали.
Дед Серега тяжело качнулся, кашлянул.
- Так как же, Татьяна?
Все смотрели на нее, ожидая решающего слова. И она сказала тихо, сделав головой чуть заметное движение в сторону Павла:
- Ему видней... Он теперь за хозяина остался...
- Н-ну... - выдохнул дед. - С голоду подохнете!
Он круто повернулся и, стуча палкой, вышел вон. Данила остановился у порога, сжал кулаки:
- Мы с тобой еще посчитаемся! Коммунист какой!
Татьяна привстала:
- Ну, ты! Проваливай!..
Данила выплюнул папиросу, бормоча что-то, сбежал с крыльца.
Павел проводил его взглядом, спросил:
- Кто на калитке замок повесил?
- Это дед запер, - сердито сказал Федя. - Приказал с сегодняшнего дня через его двор ходить. Говорит - одно хозяйство.
