Разговор этот происходил не в первый раз: звонили по телефону, приходили сотрудницы. Не зная, на что решиться, няня советовалась тогда с Матвеем Ивановичем.
— Конечно, надо детей увезти в тыл, — отвечал Викентьев.
— А я не поеду, — кричал Оська. — Я всё равно не поеду.
— А тебя, во-первых, и не спросят, — ворчала няня. — Раз мать тебя прислала, значит, ты наш. Молчи, без тебя тошно!
Наконец, няня согласилась ехать. Вздыхая, она вышила красными нитками фамилии на детском белье, кое-что сложила…
И опять на нее нашло сомнение. Может быть, и война скоро кончится. А в пути дети могут заболеть.
Няня до сих пор не отвезла на сборный пункт вещи. Поэтому и пришли эти две женщины. Перебивая друг друга, они говорили няне:
— Так нельзя! Кроме вас, все давно сдали вещи. Послезавтра эшелон уходит.
— Ну, куда ехать? В даль какую-то, — вздыхала няня. — Еще по дороге Оська куда-нибудь денется. А здесь уж на своем месте. — Она морщилась от оглушительной стрельбы зениток.
— Вот видите, что делается, — говорили женщины. — А вы детей увезти не хотите.
— А мы стрельбы и не боимся, — сухо отвечала няня. — Надоело только.
Все-таки она обещала завтра привезти вещи.
А ночью Димка заболел ветрянкой. Брать его в детский эшелон было нельзя. А о том, чтобы Олю и Оську отправить одних, няня не хотела и слышать.
Четыре красноармейца несли по проспекту огромный серо-голубой газгольдер. Они крепко вцепились в него, чтобы не улетел.
А поднятые в воздух аэростаты серебряными рыбками поблескивали в лазурной высоте над городом, они несли сторожевую вахту. Необыкновенное открывалось на каждом шагу глазам Оськи.
Провезли большую пушку. Бесконечным строем шли военные. И на тротуарах тоже было очень много военных.
Памятник на площадке, напротив здания больницы был заложен землей, тщательно утрамбованной и кое-где прикрытой сверху дерном. «Конечно, это статуя какого-нибудь ученого, какого-нибудь знаменитого врача. Но какого?» — думал Оська.
Изучай-ка тут город! Только на парикмахерских, булочных и галантерейных магазинах прочтешь вывески. А ни на одних заводских воротах нет надписи. Даже с учреждений сняты доски с названиями.
Спрашивать дорогу было бесполезно. Какая-нибудь старушонка с кошелкой, которая до войны полчаса объясняла бы, как найти нужную улицу, и та теперь уклончиво роняла, пожевав губами: «Не знаю».
Но неизвестность делала оськины скитания еще увлекательнее. Его как бы окружали тайны.
Город, с его широкими проспектами, высокими стройными зданиями, садами и скверами, был огромен и прекрасен.
Оська переходил на другую сторону проспекта, когда пронзительно завыла сирена. Что-то резко хлопнуло. Еще и еще раз. Это стреляли зенитки. Дежурный у ворот загнал Оську в подъезд. Там уже стояли люди. Оська не успел оглядеться, как страшный грохот словно разорвал ему уши и тягостно отозвался в груди.
— Бросил неподалеку, — сдержанно заметил кто-то за оськиной спиной.
После грохота тишина казалась удивительно глубокой. Все молча ждали.
Прозвучал отбой. Оська выскочил первым и понесся за потоком людей.
— Там, там сбросили!
У Оськи стало как-то сухо во рту и в горле. Он заметил бесформенные груды кирпича и щебня. Удушливым облаком стояла в воздухе известковая пыль, смешанная с дымом. Где-то горело. Черные клубы дыма медленно и тяжело ползли из-за развалин. Оську толкали, почти сбивали с ног, но он упорно продирался вперед. Красная пожарная машина стояла передними колесами на тротуаре, задними — на мостовой. Пожарные тянули длинный шланг.
Бомба разрушила только фасад и угол здания. Часть дома осталась нетронутой.
С изумлением Оська увидел в третьем этаже комнату. Открытая с одной стороны, точно на сцене театра, комната висела в воздухе. На полу стояла кровать, держась на трех ножках, — четвертая повисла над провалом. На подушке, покрытой кружевной накидкой, лежал белый фланелевый заяц с розовыми ушами. Такой заяц был у Димки.
— Вон как срезала проклятая! — сказал кто-то позади Оськи.
Бледные лица людей, дымящиеся развалины — всё показалось Оське не только страшным, но и странным, точно всё происходившее приснилось ему очень отчетливо.
— Ты из этого дома? — раздался над оськиным ухом слабенький голос.
Оська обернулся. Перед ним стоял худенький белокурый мальчик лет девяти на вид, весь в известковой пыли, приставшей к одежде. Мальчик прижимал к груди измятую птичью клетку и ярко раскрашенный, но потускневший от пыли волчок.
Оська с удивлением посмотрел на волчок.
— Это я не себе, — сказал мальчик. — Тут одна маленькая ревет. У нее маму еще не нашли. Ты из этого дома?
— Нет. А ты?
— Я тоже нет. Фугаска, наверно, большая была!
— А то маленькая!
Вдруг мальчик юркнул в сторону, и Оська чуть совсем не потерял его в толпе.
С лопатами и ломами в руках сновали люди. Всё еще стлался дым, хотя уже слабый и светлый. Одна за другой подъехали две машины «Скорой помощи». Милиционер кричал, указывая на выступ стены: «К этому месту не становитесь, граждане!» Девушка-боец МПВО успокаивала рыдающих женщин…
Но вот Оська снова заметил мальчугана, который опустился на корточки перед маленькой девочкой в вышитом переднике. Она сидела на бархатной темнозеленой диванной подушке, разорванной и перепачканной, и грязное лицо ее распухло от слез. Но сейчас она не плакала, а смотрела на волчок. Измятая клетка валялась тут же. Оська обошел большую кучу вещей — скомканные одеяла, патефон, разорванные книги и остановился возле мальчика.
К ним торопливо подошли две женщины с красными повязками на рукавах. Одна из женщин взяла на руки девочку, крепко поцеловала ее в щеку и спросила:
— А вы, мальчики, что? Тоже из пострадавших?
— Нет, нет, мы просто так, — ответил белокурый мальчик. — Мы из другого дома.
Прижимая к себе девочку, женщина унесла ее.
Мальчик потянул Оську за рукав.
— Идем. Милиционер всех гоняет. А меня мама ждет. Большая была, верно, бомба! — сказал мальчик, когда они пошли по проспекту. — Сколько натворила!
— Тебя как зовут? — спросил Оська.
— Алик. А тебя как?
Оська строго выпрямился.
— Я полковник Иосиф Абелин. Пойдешь ко мне связным?
Мальчик сбоку посмотрел на Оську.
— Ладно, — сказал он, немного подумав. — Только где мы видеться будем? Я сейчас на Петроградскую сторону.
— И я на Петроградскую сторону.
— Ты там живешь? Где?
— Я на Геслеровском.
— Вот здо́рово! — воскликнул мальчик. — А я на Гулярной.
— Тебе сколько лет? — спросил Оська.
— Десять. Одиннадцатый.
— Ну-у? Я думал: девять. Значит, ты просто такой маленький вырос. А в каком ты классе?
— В четвертый перешел.
— И я! Так, может, я в твою школу записался?
Нет, они оказались в разных школах. Но то, что оба они жили на Петроградской стороне и вдруг познакомились так далеко от дома, показалось им удивительным.
— Повезло нам, — сказал Оська. — Пойдем к нам. Я тебе книги покажу.
— Идет, — согласился Алик. — Только зайдем к нам на минутку.
— Зачем же? Я еще, чего доброго, на дежурство опоздаю.
— На какое дежурство?
— На крыше.
— А когда тебе дежурить?
— В семь вечера… Да какая тебе разница?
Но Алик упрямо помотал белокурой головой.
— Нет, пока не скажу маме, никуда не пойду. — Он вздохнул и добавил: — Ведь его-то теперь нет!
— Кого?
— А папы.
— На войну ушел?
— Ясно. Он сразу уехал.
— И у меня нет папы. Он погиб, когда японских самураев на Хан-хин-голе били. Он у нас такой был…
— Да-а, — сказал Алик.
— А у меня мама в армии, военный врач! — с жаром сказал Оська. — Хирург она. Я здесь у дяди живу.
Как всегда, он говорил так громко и горячо, что на него оглядывались прохожие. Алик, наоборот, говорил тихим голосом. Маленький, хрупкий, белокурый, он выглядел младше своих лет.
Мать нового оськиного знакомого, совсем еще молодая, белокурая, как сын, тоненькая и живая женщина, гораздо больше была похожа на старшую сестру Алика, чем на его мать. Пальцы ее бегали по клавишам пишущей машинки. Роняя на пол бумажные листы, она проворно поднялась навстречу мальчикам.
— Наконец, пришел… А я так волновалась!
Мать обняла Алика, а потом немного отодвинула его от себя и, вглядываясь в лицо, быстро спросила:
— С тобой ведь ничего не случилось? Нет? А это твой товарищ? — весело спросила молодая женщина. — Как его зовут? Ося? Подойди поближе, мальчик, я на тебя посмотрю. Глаза-то у тебя какие темные! — воскликнула она и вдруг своей белой рукой провела по оськиным кудрям и потрепала его по щеке.
