— Он меня килькой дразнит, — обличала Женя Окунева. — А ещё ошейник для собаки у дяди Мити клянчил.
— Ну и что? Ты не клянчила? — спросил, сжимая кулаки, возмущённый Колька Мерлин. — Стасик собак любит. Ты их любишь?
— Не хватало, чтобы я собак любила! Я Тому люблю, а ещё Галю Агишину.
— Нашла чем хвастаться! Ваша святая троица одного Стаськиного мизинца не стоит. Он — друг настоящий! И нечего намекать, что он деньги какие-то взял! Он воровать не может! Я знаю…
— Прошлый раз Стаська клей из столярки унёс. Своими глазами видела, — обличала Агишина. — А теперь вот деньги пропали…
Обидные, несправедливые слова. Как защититься от них? Стасик беспомощно хлопал глазами. Чувствовал, как горят уши. По щекам поползла слезинка. Она добралась до губ, до подбородка. Подбородку сделалось щекотно, а во рту — горько. Такая же горечь была и на душе.
— Не брал я ваших денег. Не брал! — упорно твердил Стасик, растирая кулаком слёзы. — Я только фигу нарисовал.
Стасик видел, что Наталья Ивановна не верит ему. Она вспомнила все Стасины проказы: и то, как он однажды сломал табуретку, и как поскандалил с Борькой Титовым из-за найденной на улице лошадиной подковы, и как разбил выстрелом из рогатки стекло в амбаре, и как стонал во время диктанта, притворившись, что у него болит зуб…
Ну и что? У кого, скажите, нет грехов на душе? А денег из Томиной тумбочки он не брал! Не нужны ему чужие деньги! Не жулик он. Слышите?!
Но Наталья Ивановна не хотела слушать Стасика: он ей «изрядно надоел», ей от него «тошно».
— Совсем от рук отбился! — гневно бросила Наталья Ивановна. — Хлебнули с ним горюшка! Раз взрослых не слушается, поручим всему классу следить за его поведением. Организуем, так сказать, общественный контроль. Со всех сторон. Пусть главным контролёром будет Боря Титов. Мальчик он дисциплинированный и на Комова будет влиять положительно.
— Не хочу я дисциплинированного Борьку! И контролёров мне никаких не надо… Я сам!
— Комов, помолчи! — одёрнула его Наталья Ивановна. — Как решим, так и будет!
— Я убегу! — крикнул на весь зал Стасик. — Вот увидите, убегу!
— Ах, ты ещё и угрожаешь?! — Наталья Ивановна гневно посмотрела на Стасика и забарабанила пальцами по столу. — Может, тебе наш интернат не нравится? Так я понимаю? Ну что ж, пожалуйста. Готова пойти тебе навстречу. Вчера как раз запрос поступил из соседней школы-интерната. У нас переполнено, а там свободные места есть. Вот тебя и отправим.
— Наталья Ивановна, зря вы это… — растерянно возразила пионервожатая. — Несправедливо.
Пионервожатую поддержала учительница Валентина Григорьевна:
— Стасик лучше, чем вы о нём думаете.
Но Наталья Ивановна непреклонна:
— Зачем задерживать, если ему у нас надоело? Завтра же и отправим. Пусть поживёт на новом месте…
Строгим, холодным взглядом обвела она школьный ряд. Ребята притихли. Стасик слышит лишь невнятные, сбивчивые слова Томы Асеевой:
— Как же так… Я не думала… Нельзя же так…
Стасику стыдно поднять глаза. Он видел перед собой лишь белую линию, что тянулась возле самых ног. Страшная белая полоса вдруг словно ожила и стала сжиматься, обхватывая его всё туже и туже. Стасик, задыхаясь, хотел выскочить из этого страшного круга. И не смог: ноги как будто накрепко прилипли к паркету, не отдерёшь.
Стасик не помнит, как вышел из позорного круга, как очутился в своей комнате, как заснул.
Глава VI. Характер, который не ломается
Стасик сидит в кабинете директора, может, полчаса, а может, и целый час. Кто его знает — часов на стенке нет. Чай, которым угостил его Владимир Семёнович, давно уже выпит. От него на донышке чашки остались малюсенькие чёрные палочки, очень похожие на микробы, какими их изображают в книжках. Стасик смотрит на эти палочки и думает о микробах.
— Как-то нехорошо у нас с тобой вышло, Стасик, — говорит Владимир Семёнович. — Понимаешь, уезжая в командировку, повару сказал, а Наталью Ивановну не предупредил, чтоб отметили твой день рождения как водится — стихами, подарками, ну и всем прочим. Вместо этого — круг позора…
Стасик, сидя напротив директора, медленно помешивает в чашке ложечкой чёрные крошечки чая, похожие на микробов, и молчит. Никак не может забыть вчерашнюю обиду. До сих пор чувствует, как горят уши, а в теле такая дрожь, словно он всё ещё из круга позора не вышел.
Владимир Семёнович, наверное, догадывается, что творится на душе у Стасика. Он наливает ему ещё чаю:
— В то, что ты деньги украл, я не верю. Где это видано, чтобы такой человек, как ты, воровал, марал себя грязным поступком?! Чепуха какая-то!
Владимир Семёнович выходит из-за стола, шагает по комнате — три шага до двери и три обратно. Смотрит на него Стасик и радуется: мировой директор! Всё понимает. Такой ни за что не поставил бы в круг позора невиновного человека. Он с одного взгляда может определить, кто перед ним: жулик или честный.
Стасик расчувствовался. И захотелось ему сделать для Владимира Семёновича что-то приятное. Может, рогатку подарить? Пожалуй, обидится. Лучше генеральскую пуговицу с гербом ему отдать. На сером директорском костюме, среди обыкновенных чёрных пуговиц она будет сиять, как золотая. Каждый обратит на неё внимание. Нет, пуговицу отдавать нельзя — генерал подарил. А сделать приятное всё-таки хочется.
— Я умею стоять вверх ногами, — неожиданно сообщает Стасик. — Хотите, покажу?
— Потом как-нибудь, — смеётся Владимир Семёнович. — А пока стой на ногах.
Так бы и прижался к этому доброму человеку. Да боязно. Владимир Семёнович хотя и добрый, но директор.
Владимир Семёнович неожиданно сам обнимает Стасика за плечи, вкладывает ему в руку перочинный ножик:
— Возьми. Подарок от меня за день рождения. Запоздал малость, но что поделаешь…
Впервые в жизни Стасика обнимает взрослый мужчина. И это трогает его сильнее, чем даже полученный подарок. Стасик сжимает в кулаке ножик. Плечи у него вздрагивают, поднимаются до самых ушей. Слёзы сами навёртываются на глаза. Вот-вот ручьём хлынут. Стасику не хочется, чтобы Владимир Семёнович заметил слёзы, и потому он ещё ниже наклоняет голову. Смутно, сквозь густую пелену слёз видит перед собой директорские ботинки, трещину в полу. Стасик закрывает лицо руками, вырывается из объятий и, не оглядываясь, бежит из кабинета.
Он идёт на конюшню, к конюху дяде Мите, вместе с которым он вот уже почти год водит каждое утро лошадку Сильву на водопой.
Сильва сразу признаёт Стасика: радостно мотает головой, подставляет ему свою гладкую шею. Стасик треплет гриву лошади, а сам думает о директорском подарке.
— Что-то вид у тебя нынче странноватый, как я погляжу, — говорит дядя Митя. — Сияешь, будто новенький пятиалтынный.
— Владимир Семёнович ножичек подарил. Вот!
— За какие такие заслуги?
— За одиннадцать лет!
— День рождения, выходит?.. В таком случае прими и мои поздравления! От чистого сердца. Прямо скажу, парень ты неплохой. Директор знает, кого подарками одаривать…
— А вот Наталья Ивановна говорит, что у меня характер больно ершистый.
— Да, характер у тебя, прямо скажем, рысистый. Не каждому дано обуздать его.
— Дядя Митя, а у вас, интересно, какой характер?
— Да как тебе сказать… Старуха моя, к примеру, такого мнения придерживается, что я человек с особым характером. «Тебе, говорит, хоть кол на голове теши, а ты обязательно на своём настоишь». Вот это и есть человек с особым характером.
— А как, дядя Митя, можно характер вырабатывать?
— Сызмальства надо брать его в руки. Я вот и сейчас ещё вырабатываю. К примеру, такой факт. В прежние времена не охоч я был до чтения. А ныне пристрастился. Каждый день на сон грядущий приучаю себя газетку прочитывать. И теперь мне не только наша, но иногда даже и заграничная жизнь представляется. Вчера, к примеру, видел заседание американского парламента… Так что характер ломать никогда не поздно.
— А мой характер никак не ломается.
— Какие твои годы! Поломается ещё. Только ты слушай, что тебе старшие говорят.
— Я слушаю, но всё из головы вылетает.
— Это ты зря. У тебя голова как голова. Только, случается, не в том направлении работает.
— А как сделать, чтобы правильно работала?
— А шут её знает, как быть с головой! — признаётся дядя Митя. — Если, к примеру, по лошадиной части говорить, то тут ты, прямо скажу, побашковитее других. Тебя наша Сильва вишь как любит… Только, конечно, не лошади о твоей голове судить. Тут Владимира Семёновича надо спросить. Он мастак по части головы и ребячьего характера. Я бы таких людей, как он, будь моя воля, в министры определял.
— В министры не надо, — не соглашается Стасик. — Останется за директора Наталья Ивановна. Она тогда весь мой характер переломает, и буду я жить совсем без характера. Как рыба. А без характера меня и в космонавты не возьмут, и на подводную лодку не посадят, и Бобик перестанет слушаться. Совсем плохо!
