И вот Мариян лежит в больнице. При мне ему принесли поднос с кофе, рогаликами, повидлом. Я рассказывал брату, что говорили о нем мальчишки, и он был ужасно рад.
— Вот видишь, какие они глупые, — повеселел брат, — не хотели мне верить, что я умею прыгать с мостков. Я же не знал, что под мостками камень. В следующий раз прыгну лучше.
А я ему:
— В следующий раз ты не будешь нырять с такой высоты.
— Почему не буду? Буду! Только в Подоле, там нет камней.
Точно так же он вел себя и с папой: знай твердит, что умеет прыгать с мостков! Ему, видите ли, камень помешал.
Я уж даже засомневался. Может, и правда он раньше когда-нибудь прыгал в воду? Или опять врет, как в театре, на спектакле «Магистр Ян Гус»?
Помнится, я тогда спросил Марияна:
— Как в театре делается костер? Неужели по правде артиста, который играет Яна Гуса, сжигают на костре?
— Во время каждого спектакля сжигают одного актера, — невозмутимо ответил брат.
— Ну что болтаешь, Мариян? Так никаких артистов не хватит! А иногда в день бывает два представления — утреннее и вечернее.
Он продолжает:
— Когда два представления, так утром сжигают артиста только наполовину, а вечером уже полностью.
— Ну что ты выдумываешь, Мариян? Тех, кто сжигает людей, давно посадили бы в тюрьму.
А Мариян в ответ:
— Артисты идут на смерть добровольно. Раз уж они артисты, то играют свою роль до конца.
— Кому же в таком случае хочется быть артистом? — удивился я.
— Каждый артист, — доказывал мне Мариян, — мечтает сыграть Яна Гуса.
Тогда я спросил об этом папу. Сначала он долго смеялся, а потом сказал:
— Подумай, Ким! — Папа довольно часто говорит нам «подумай». — Представим себе артиста, которого во время представления должны сжечь на костре. Вспомни наш театр и деревянную сцену. Понимаешь? Деревянную! И вот на этой деревянной сцене разводят костер!
— Конечно, загорелся бы весь театр, — отвечаю я.
— Значит, какой же разводят костер, Ким?
— Наверное, не настоящий, — соображаю я.
— Разумеется, — подтверждает папа. — Не настоящий, и никакого артиста не сжигают, это только так кажется.
— Теперь я понял, — обратился я к Марияну, — огонь не настоящий!
— Вот видишь, — засмеялся брат, — какой ты еще глупый, если понял это только теперь!
И мы оба смеялись, потому что я и вправду выглядел дурак дураком, если мог поверить в такую чушь.
С Марияном мне весело. И вообще, иного брата мне не надо. Иногда напридумывает он всякой всячины, а когда я догадаюсь, что все это выдумка, то мы помираем со смеху, возимся, кувыркаемся на траве, и Мариян говорит мне:
— Ну и лопух же ты!
Мариян очень сообразительный, он мечтает писать книги, когда вырастет. Я же буду помогать папе в работе, а для Марияна стану готовить еду.
Однажды Мариян заявляется домой и говорит:
— Я согласился пойти работать на эту должность.
— На какую должность? — удивился я.
— Буду генеральным директором.
Я растерялся:
— Генеральным? Это значит генералом?
Мариян рассмеялся, что я глупый, ничего не понимаю и, кроме того, могу все разболтать. Я поклялся, что никому ничего не скажу. Тогда он мне сообщил, что согласился стать директором завода, утром он там как — раз был. Потом улегся на диван и попросил сделать ему яичницу.
Я в ответ:
— Сам готовь себе яичницу!
А он говорит:
— Сам я готовить ничего не буду. Ты забыл? Я директор!
Вот и пришлось мне приготовить ему яичницу, а он пообещал купить мне велосипед, когда получит первую зарплату. Мне хотелось гоночный, брат согласился, пусть будет гоночный, только сначала он поест — очень уж он голоден. Да, да, их завод выпускает именно гоночные велосипеды. Для меня сделают ультракласс. Я принес ему яичницу, но брат попросил, чтобы со сковородки я переложил ее на тарелку и, кроме того, подал еще салфетку: он как-никак директор. Потом ему понадобилась содовая вода с апельсиновым сиропом. Я опять принес, а он пообещал сделать для меня велосипед с четырьмя передачами.
— Таких велосипедов не существует, — усомнился я.
А он утверждает, что их только начинают выпускать.
— Опять ты болтаешь, Мариян! Велосипедов с четырьмя передачами нет и быть не может, — оборвал его я. — И никакой ты не директор, так что теперь мой сам посуду.
Я знаю, что он не директор. Мы так только играем. Яичницу я приготовил бы ему и без игры. Брат всегда голодный, ему постоянно хочется есть. Мама говорит:
— Покупайте себе все, что хотите, вот вам деньги.
И мы покупаем. Покупаем молоко, варим кашу, сверху посыпаем ее шоколадом, и Мариян с удовольствием все уплетает. Мы едим яйца, салями и очень много маринованных огурцов. Для Марияна я приготовлю все, что он захочет. Когда он вернется из больницы, я спрошу, что вкусненького хочется ему. И если ему захочется торт-мороженое, не поленюсь пойти в самый дальний магазин на площади. Наверное, он вернется завтра или послезавтра, и я скажу ему: «Я верю, что ты умеешь нырять. Это правда. Ребята думали, что ты врешь, а ты говорил правду. Я рад, что ты такой, Мариян».
Вообще-то мама не должна была лететь в Тегеран. Но кто-то в группе не смог поехать, и предложили ей. Там испытывали какую-то новую вакцину, поэтому поездка была рассчитана на несколько недель.
Мама пришла домой и говорит мне:
— Эта командировка сейчас так некстати. У нас как раз эксперимент, без меня его не сделают. И устала я ужасно. Никогда в жизни не чувствовала себя такой уставшей, Мариян.
Она легла на диван, а я сел около нее и стал на нее смотреть. Мы были дома вдвоем. Ким еще не вернулся из школы. Мама лежала с закрытыми глазами, поэтому я смог внимательно ее рассмотреть. Наверное, она действительно очень устала. У нее были опухшие веки и потрескавшиеся губы. Она всегда казалась мне очень молоденькой, почти девочкой, а сейчас вдруг я увидел, что у нее морщинки не только под глазами, но и на шее. И волосы растрепанные. Тут я не удержался:
— Что случится, если ты никуда не поедешь? Не можешь, так останься дома. Никто от этого не умрет.
Именно так я и сказал: «Никто от этого не умрет». Мама ничего не ответила, лежала спокойно, и только по лицу ее пролетела какая-то тень милой улыбки. И сразу лицо ее перестало выглядеть уставшим.
— Мама, не езди никуда, — уговаривал я. — Кончай свои опыты и бери отпуск. Поедем на пароходе по Дые или прихватим рюкзаки да махнем в горы. Вы с папой каждый год нам это обещаете и все откладываете. Обойдутся и без тебя. Мне так хочется, чтобы ты побыла с нами, мама. Другие ребята все время с родителями, а вас не дождешься. Разве без тебя не сделают прививки?
Мама выслушала все, потом говорит:
— Ты прекрасный мальчик, Мариян. Просто замечательный! Других детей не уговоришь поехать куда-нибудь с родителями, а ты об этом мечтаешь. Надо и в самом деле поехать куда-нибудь всем вместе. И будешь ты у нас главным. Я и деньги отдам в твое ведение. Ну как?
— Вот здорово! — обрадовался я и начал мечтать, как мы с мамой бродим по горам, лежим у речки и разговариваем. Я рассказал бы маме, что мечтаю писать книги. Ким в этом ничего не смыслит. И показал бы маме недавно сочиненное стихотворение. Оно начиналось так: «Водоросли снов срывал я с влажных стен…»
Маме это стихотворение наверняка понравилось бы, а Ким, когда я ему прочитал, веселился, что я вырывал водоросли, как стельку из старых ботинок. Он не уловил печали и таинства, заложенных в этих словах.
— Так мне хочется куда-нибудь поехать с тобой, мамочка! — проговорил я. — Не уезжай, останься дома, ведь у нас скоро каникулы.
И вдруг в эту минуту словно упал занавес и все оборвалось: вместо мамы, которая готова была поехать со мной куда угодно, появилась другая. Ее ничуть не трогали мои просьбы.
— Значит, ты и в самом деле думаешь, что мне следовало бы плюнуть на все дела и сказать: «Я беру отпуск!»
Она поднялась с дивана и встала спиной к окну. Глаза ее были прищурены, взгляд устремлен куда-то поверх меня. Такой она бывала всегда, когда устраивала нам разнос. Но я не испугался.
— Да! Я в самом деле так думаю.
— Хорошо, — сказала мама. — Но представь себе, если то же самое сделает еще кто-нибудь из нашей группы, да не один, а два, три человека… Тогда прививку не получит, по крайней мере, тысяча человек. А из тысячи каждые пятеро могут умереть.
— Нет, не может быть, — говорю я. — Так прямо и умрут?
— Почему не может быть? Может! Могут умереть не только пять, но и десять, и сто человек!
— А если сделают прививки, то никто?
— Конечно! — Мама отвечала уже сердито. — Сто или ни одного, этого точно никогда нельзя сказать. Но если я поеду, то сделаю свою работу и мне не в чем будет себя упрекнуть.
