И пока Борька заговаривался, голова у него раздувалась.
Она стала похожей на старый чайник с вмятинами. А шишка над бровью была уже не шишка, а носик этого чайника. И куда-то совсем подевался один глаз.
Борька потрогал шишку и вдруг сказал с радостью:
— Хорош-шо! Замечательно!
— Борька, чего ж хорошего?!
— Молчи! Ничего ты не понимаешь. Бинт у вас найдётся? Простой аптечный бинт.
— Наверно, найдётся.
— Та-ак, хорош-шо… Пусть шишка подрастёт. Потом забинтуете меня, и я — поехал.
— Куда поехал?! Ты что, заговариваешься! Пошли скорее к бабушке!
— Не ори. Сяду в электричку и поеду. А к бабушке мы ещё успеем.
— Какая электричка?! Ты же к нам с ночёвкой приехал!
— Ну кто же знал, что так получится.
— А я тебя, дурака, во сне видел! Как ты ко мне приезжаешь.
Но Борька не слышал меня. Наверно, он и слух потерял. Только говорить ещё мог.
— Войду, говорит, — в электричку. Весь забинтованный. Мне сразу место у окна уступят. Раненому лётчику кто ж не уступит? Любой уступит. Лётчику-испытателю…
— Какому лётчику?! — кричу. — Какому испытателю?! Ты что мелешь?!
Борька посмотрел на меня молча. Единственным глазом. Посмотрел, будто хотел сказать: «Эх ты-ы. Бестолочь, а не друг…»
— Да пойми ты, Вовка, — вздохнул он. — Я на самолёте летел. На совсем новом. Испытывал его. Понимаешь?..
— На самолёте? Испытывал?..
— Ну да! Лечу, значит, на новейшем самолёте. И вдруг — бац! Сломался мой самолёт. Мотор испортился. Падаем. С жуткой скоростью. Что делать?
— На парашюте выпрыгивать!
— На парашюте?.. Что ж, по-твоему, — закричал на меня Борька, — новейший самолёт разбивайся, а я на парашюте, да?!
— А как же тогда? Врезаться в землю?!
— Сам врезайся… Пробую починить самолёт в воздухе. Не выходит. Вдруг вижу: впереди внизу большое поле, с картошкой. Уже совсем близко. «Нет, — думаю. — Мы ещё повоюем…» И направляю самолёт из последних сил на это поле…
Борька замолчал.
— Ну?! — кричу. — Сели?!
— Сели.
— Молодец, Борька!
— Что молодец?.. Крыло у самолёта при посадке отломилось. И колесо одно… куда-то закатилось. Да и я вот… Видишь?.. Хорошо, колхозники прибежали. Вытащили из кабины меня, забинтовали. Говорю им: «Надо мне на электричку. В Ленинград надо. Доложить командованию».
Борька потрогал пухлую щёку.
— Пора ехать. Доложить командованию надо.
Вот ведь оказывается как!
— Послушай, Борька, — говорю, — а у тебя в самолёте нашлось бы ещё одно место?
Борька подумал немного.
— Смотря для кого.
— Понимаешь… Для меня, Борька…
Борька помолчал.
— Для тебя?.. Для тебя нашлось бы.
Тут я вспомнил про свой кусок хлеба с мёдом. Смотрю на него, а на нём ни одной пчелы. Хоть бы одна какая-нибудь пчёлочка под рукой оказалась. С жалом, конечно.
Мазнул я себя мёдом по лицу и забегал по огороду. Гоняюсь за пчёлами, подкрадываюсь к ним, а толку никакого. Я уж из сил выбился.
— Брось, Вовка, — говорит Борька. — Ничего у тебя не получится. Невезучий ты. А ещё потому, что нарочно хочешь…
— Невезучий?! Да ты погоди! Вот увидишь!
— Некогда. Пора ехать. А хочешь, поехали вместе. Докладывать.
— Соображаешь, что говоришь?! Будем докладывать, а командование скажет: «Молодцы, что посадили самолёт. Можно и по ордену выдать, раз вы такие смелые. Только странно, один израненный весь, а второй нет. Как же это, дорогие лётчики-испытатели, получилось у вас?..» Что ж, прикажешь мне незаслуженный орден получать?
— Да, верно, Вовка. Придётся мне одному. Ладно, пошли. Поможешь мне раны забинтовать.
— Батюшки! — всплеснула руками бабушка Оля. — Борька?! Эк тебя разнесло! Да и на один глаз окривел. Где ж это тебя угораздило? Стряслось как?..
— Он, бабушка, — говорю, — с самолётом падал.
— Чего-чего?! А не с сарая ли, часом, сверзился?
— Да мы на сарай и залезть не успели! А вообще-то это его пчела.
— То-то оно и видно. Я человек старый, меня на самолётах этих ваших не проведёшь.
— Бабушка Оля, вы, пожалуйста, забинтуйте меня как следует, — говорит Борька. — Ну, как раненых на войне забинтовывали. Только лекарств никаких не надо, хорошо?
— Какие лекарства, господь с тобой! Мы тебя по-своему, как в старину лечили.
— И бинтов не жалейте, ладно? Чтобы, знаете, побольше…
— Хорошо, хорошо. Намотаю, что не голова, а кочан капустный будет. Помалкивай только, коли раненый.
Бабушка забинтовала Борьку, и он сказал:
— Ну всё. Спасибо вам, колхозники. Пора мне на электричку. Пока.
— Э-э, постой, постой, колхозник. Тут я командую. Какая ещё электричка? — строго сказала вдруг бабушка. — Я тебе покажу «пока»! Пчела, видите ли, его укусила, так он со страху бежать надумал! Я тебе убегу без обеда-то!..
— И вовсе не бежать. И вовсе не со страху, — нахмурился Борька. — Со страху люди трясутся. А я, смотрите, стою себе совершенно спокойно. Просто раненый лётчик. И всё.
— А ну марш за стол, балаболка раненая! Кому говорю?!
Да-а, с бабушкой Олей не поспоришь. Она такая.
А после обеда она прямо насела на нас.
— Теперь вы у меня покрутитесь, — говорит. — Как миленькие. Всё вам будет: и пароходики, и самолётики, и паровозики…
И как пошли огуречные, капустные, дровяные уроки. Только успевай поворачиваться. До самого ужина.
Поужинали. Бабушка захотела снять повязку с Борькиной головы, но он заорал:
— Не надо!
— А чего не надо, когда голова у тебя давно выправилась, — сказала бабушка.
— Как выправилась? Не может быть!
— Вот Фома неверующий. Да ты сними бинт.
Борька подумал, подумал.
— Ладно, — говорит, — снимайте осторожно. Посмотрю.
Сняли.
Борька потрогал голову.
— А где моя шишка?! — орёт.
— Шишка ему нужна! — рассмеялась бабушка. — Попроси Вовку, он тебе живо шишку наставит. По-дружески…
— Вот вы смеётесь, бабушка Оля, — обиделся Борька, — а мне ехать надо. Что ж я, не забинтованный, что ли, поеду?..
— Опять ты про своё «поеду». Давай снова забинтую, и езжай себе!
— Езжай… Люди мне место в электричке уступят, а я, оказывается, вовсе не раненый…
— Заладил: раненый, не раненый… — нахмурилась бабушка. — А ну шагом марш спать! Ведь устал от работы да шишку на лбу таскаючи целый день!
Заснули мы с Борькой как убитые.
Утром выхожу во двор к умывальнику. Мимо Борька бежит.
— Куда? — спрашиваю.
— В огород. Пока ты моешься, я на вашем загородном воздухе парочку физических упражнений сделаю.
— Давай-давай, — говорю. — Здесь просторно, есть где размяться.
Только я вытерся, Борька идёт. Идёт, едва ноги переставляет. Наверно, не парочку упражнений сделал, а побольше. Да ещё, наверно, очень утомительных. Уж Борька придумает. Только что это?..
Смотрю на Борьку, а у него голова вроде чайника. И на лбу шишка. Большая. Розового цвета.
— Борька! — кричу. — Опять?! Пчела, да?!
— Какой там пчела. Ты лучше скажи: какой дурак грабли бросил у сарая? В траве лежали.
— Сам же вчера их тащил, на место ставил.
— Сам?.. — задумчиво переспросил Борька. — Я, понимаешь, прыжки делал. Прыгал, прыгал. Вдруг ка-ак треснет по лбу. Аж цветные пятнышки в глазах закачались. Не сразу и разглядел, что грабли это…
От зависти меня так и зашатало.
— Эх, Борька, до чего же ты везучий, — говорю. — Теперь в электричку сядешь. Поедешь командованию докладывать…
Вадику купили велосипед. Двухколёсный. Он вытащил его на улицу и стал стоять около него, будто не знал, что делают с велосипедами. Радоваться надо, а он стоит такой несчастный.
Мы как увидели Вадика с велосипедом, так все и побежали к нему.
— Новый? — спросил Толька.
— Не видишь, что ли?
— Ну что же ты на него смотришь?! — сказал Борька. — Садись и поезжай.
— Поезжай-поезжай… А если я не умею?!
— Ха-ха-ха! Посмотрите на этого неумеку! Велосипед есть, а он не умеет! — кричал я на всю улицу.
— Чего хохочешь?! — сказал Вадик. — Сам-то умеешь?
— Я-то?!
— А то кто?!
— Да мне знаешь как?! Как чихнуть! Вот как.
Вадик немножко повеселел:
— А-ну, чихни! Посмотрим, как ты чихаешь.
Ребята расступились. Я схватился крепко за руль. Поставил ногу на педаль. «Ну, — думаю, — сейчас оттолкнусь другой ногой, закину её, сяду на седло и… помчусь. На трёхколёсном-то я ещё в детстве катался. Подумаешь, одного колеса нет. Тоже мне…»
Я оттолкнулся, закинул ногу и… полетел. На землю. Вместе с закинутой ногой.
— Ха-ха-ха! — смеялся Толька. — Великий наездник шмякнулся с коня!
