— Пацаны несчастные! — сказал Иванов. — Если бы вы приняли присягу, я бы должен был отдать вас под суд Военного трибунала…
Мы молчали. Пол все-таки еще покачивался.
— Вы как хотели воевать? Сами по себе? Без выучки? Не маленькие уже!
Лоб у меня под бескозыркой взмок, его щипало от пота.
— Салаги… Грести не умеют, парус ставить не умеют, а тоже — в море!
— Не думал, что нашей школе так быстро понадобится гауптвахта, — сказал Иванов. — Но ничего. — Он усмехнулся. — Вы же ее и построите. И обновите… По десять суток каждому!
— Есть! — пискнул Валька.
— Кру-гом! Привести себя в порядок и заходить по одному. Шагом марш!
Мы вышли в коридор.
— Пугает! — насмешливо сказал Заяц.
Леха поправил на голове новую бескозырку, проговорил негромко:
— Если бы мы пропали, под трибуналом был бы он.
Юрка молчал.
— Пойду! — решил Валька.
Он долго не возвращался. А когда вышел, у него, по-моему, не только нос — глаза тоже были красные.
Я пошел последним. Шагнул в кабинет, вытянулся:
— Товарищ капитан второго ранга, юнга Савенков по вашему приказанию прибыл!
Иванов молча меня разглядывал. Потом негромко, но очень ясно произнес:
— Маменькин сынок…
— Я хотел быть летчиком!
— А будете радистом, — усмехнулся Иванов. — Отличная специальность!
— Знаю, — сказал я. — «Интеллигенция флота»…
— Пришейте хлястик, интеллигенция! Сумеете, надеюсь?
Иванов отогнул подкладку фуражки и достал иголку с ниткой.
Пока я пришивал, он сидел напротив, за письменным столом, и смотрел на меня в упор — я чувствовал. Но хлястик пришил и положил иголку на край стола. Положено в таких случаях говорить капитану второго ранга «спасибо» или нет?
— Покажите руки! — приказал Иванов. — Ну, ясно… Мозоли натерли.
Если на то пошло, мозолями я гордился. Вернуться когда-нибудь домой с крепкими, огрубелыми руками — чем плохо? Но мозоли у меня не получались: вздувались какими-то нежными пузырьками, лопались и сходили.
— Мне говорили, что тут учат на морских летчиков! — соврал я, глядя на модель эсминца в шкафу.
— Не хотите учиться в школе?
Мне нельзя было отступать: пусть не считает меня маменькиным сынком.
— Я хотел быть летчиком!
Иванов устало вздохнул, пододвинул мне бумагу:
— Пишите рапорт!
Я растерялся.
— Вот ручка, — кивнул капитан второго ранга и поднялся из-за стола.
«Пишите рапорт» — и все? Так просто?
Краем глаза я видел, как Иванов шагает по кабинету.
Встать бы и сказать, что ничего я писать не буду, что вообще он еще посмотрит, какой я маменькин сынок… «Пишите рапорт»!
Ну и напишу — подумаешь…
— Знаете ли вы, товарищ юнга?.. — Иванов остановился у окна, спиной ко мне. — Знаете ли вы, что писал Александр Васильевич Суворов адмиралу Ушакову после победы русского флота при Корфу? Что желал бы быть в том сражении под начальством Ушакова хотя бы мичманом! Суворов — и хотя бы мичманом! Впрочем, не только писал, но приехал на корабли Черноморского флота и экзамены на мичмана сдал…
Но тогда авиации не было… Я тоже смотрел в окно — на кусок чистого, голубого неба над соснами. (Вот и солнца хоть отбавляй!) Хотя, если говорить честно, то дело не в авиации. Он мне не верит — думает, испугался. Думает — мозоли. Вот если бы школа была построена, он бы так не говорил.
— Первый залп Октябрьской революции — залп крейсера «Аврора». Именно матросам доверял самое ответственное Владимир Ильич Ленин. И сейчас — Одесса, Севастополь, Ленинград. Всюду моряки!
…Или, еще лучше, если бы добрались мы до фронта! Не было бы этого разговора.
— А через Северный полюс в Америку — кто? — сказал я. — Чкалов! А Талалихин, Гастелло?
— Да. — Капитан второго ранга кивнул. — Правильно и это… — Усмехнулся. — Пишите, я продиктую. Начальнику школы юнг капитану второго ранга Иванову. От юнги Савенкова…
«Запомнил!..» Я вытер вспотевшую ручку обшлагом шинели.
— …Ввиду того, что я хотел быть летчиком, прошу списать меня…
Тут капитан второго ранга замолчал, и я испугался, что он передумал.
Потом вспомнил про Юрку и Леху и еще больше испугался — а как же они? Их тоже отпускают? Или они не писали?
У меня дрожали руки. Значит, домой?
— Прошу списать меня… — повторил Иванов, снова отходя к окну.
Но как же Леха и Юрка?
— …Прошу списать меня по окончании школы юнг в летную часть в качестве стрелка-радиста… Подпись и число. Все.
Я долго смотрел в его спину.
Капитан второго ранга молчал.
Потом спросил:
— Написали?
— Да.
Он обернулся, и я встретил почти на ощупь твердый взгляд, потом увидел его тщательно выбритый подбородок, убийственно белый срез подворотничка.
Иванов подошел, взял у меня рапорт. Положил его в папку и тщательно завязал тесемочки. Щелкнул ключ в ящике стола.
Мне показалось, что во мне что-то щелкнуло. И отлегло от сердца.
Я вскочил:
— Разрешите идти?
— Только Заяц и вы написали рапорты, — сказал Иванов. — Чудинов и Железнов отказались. Из этих ребят моряки получатся.
— Ну и что? — Я чувствовал, что лицо у меня горит. — Зато… в летную часть! Буду летать!
Но себя-то не обманешь.
Думал, что отправляют домой? Думал. Хотел этого? В какую-то минуту — да.
— Будете летать, — усмехнулся Иванов. — Но для начала отсидите десять суток. А потом окончите школу юнг. Все. Можете идти!
Я хотел козырнуть и повернуться по всем правилам, лихо.
Не получилось.
Вязли в песке гладкие глыбы валунов… Ближе к воде их занесло толстым слоем водорослей, высохших, золотистых сверху. А те валуны, что сползли в воду, обнажались сейчас тоже облепленные водорослями, но мокрыми — темно-бурого цвета.
Был час отлива.
Вода тихонько звенела и шлепалась о прибрежные камни. Дальше — до горизонта — лежала покойная гладь, высветленная белесым северным небом.
Теперь-то я знал, какая это гладь. Как говорится, «люблю море с берега».
— Сбор через тридцать минут, — сказал старшина. — Задача: набить и зашить… Все ясно?
— Так точно.
— Р-разойдись!
Каждому из нас еще утром выдали по две наволочки — для подушки и матраца. Надо было набить их водорослями.
— Только сухими, — предупредил старшина, — чтоб не прели!
Сегодня рота переселилась из палаток в кубрики. Мы с Юркой заняли койки на верхнем, третьем ярусе, а Леха — под нами, на среднем.
— Святая троица! — сказал Сахаров. — А вы ничего — отъелись на губе-то! Оказывается, не так уж плохо посачковать десять суток.
— Можешь попробовать, — ответил Юрка.
— На «слабо» дураков ловят, — ответил Сахаров, глядя на меня.
…Идти по водорослям было вязко, ноги утопали, как в мягком ковре.
Леха говорил:
— Это их во время шторма выбрасывает, я знаю. На Дальнем Востоке тоже так. У меня отец до войны служил в Приморье. Знаете, какая там тайга!
— И медведи есть? — рассеянно спросил Юрка.
— Конечно. Мы с отцом на охоту ходили. Тишина, снегом пахнет…
Железнов кивнул, не ответив, — смотрел на море.
— Значит, и медведи…
— Ну да! — сказал Леха. — Не веришь?
— Верю, почему же! — Юрка нагнулся. — Давайте собирать?
Мы разбрелись. Я прошел вперед. Потом оглянулся и увидел, что Юрка стоит и немного исподлобья, пристально смотрит на море. На переносице у него прорезалась короткая упрямая складка.
Откуда-то появился Сахаров. Мельком взглянул на меня и двинулся, растопырив руки, к Железнову:
— Кто кого?
Тот улыбнулся — складка исчезла.
— Давай…
Через несколько секунд Юрка сидел сверху. Поднялся, улыбаясь:
— Ну, что?
— Нога подвернулась, — сказал Сахаров. — А ты ничего… Тебе десять суток на пользу! — Отошел и закричал: — Братцы, с кем покурим?
Юрка все улыбался, глядя ему вслед:
— Чудак!
— Он жалеет, что сам не отсидел, — добавил Леха и усмехнулся. — Героем был бы…
Мы лежали на матрацах, набитых морской травой, хмелели от крепкого запаха водорослей и смотрели на море. Нет, не были мы героями, хоть и не каждый, может, решился бы… Закрутило нас оно, закружило!
— На Дальнем Востоке я первый раз и океан увидел, — задумчиво проговорил Леха. — И решил, что пойду на флот… А ты, Серега, не жалеешь?
— Нет! — ответил я.
В облаках появился просвет, выглянуло солнце. Море в одной стороне зарябило, заискрилось, а в другой чуть потемнело. Ветер очнулся и пробежал к лесу.
Освещенные солнцем, повеселели сосны.
— Станови-ись! — повисло над берегом.
