И вот, подойдя к последнему экзамену, я провалился. Провалился, когда оставался один шаг до победы.
Послышались торопливые шаги, и в комнату вошел Роман. Он взял одной рукой тяжелое кресло и легко, будто оно было соломенное, поставил у моей кровати. Сел, сдвинул свои черные брови и грозно спросил:
— Ты как же осмелился послать такую важную птицу к черту на рога?
— К черту на рога?! — удивился я. — Ничего подобного! Мы только постыдили один другого.
— И то неплохо! — Глаза у Романа смеялись, но брови были по-прежнему сдвинуты. — Я только из института. Ребята говорят, что ты с кулаками бросился на нашу географическую энциклопедию в синем мундире. Чуть не сбил у него с носа пенсне. Враки?
— К сожалению, враки, — вздохнул я.
— Что-то ты… оригинально экзаменуешься, тебя уже все заприметили. Говорят: то ли он недоразвитый, то ли слишком развитый. Во всяком случае, все считают, что тебе уже «каюк». А я вот не думаю так. Считаю, что ты… — он покосился на чемодан, — рано ремни затянул.
— Почему же рано? — не понял я. — Все кончено.
— В том-то и дело, что не все. Директор увидел меня в зале, подозвал и говорит: «Вы, кажется, на одной квартире стояли с Виктором Мимоходенко». — «Да, говорю я, на одной». — «Не знаете, не там ли остановился брат его?» — «Там», — отвечаю. «Так вот приведите его сюда. И поскорей». Оказывается, после того, как ты… гм… промахнулся, сбивая с носа Ферапонта пенсне, и отряхнул прах института от ног своих, между Александром Петровичем, нашим историком, и Ферапонтом произошла маленькая перепалка. Директор поколебался и взял сторону Александра Петровича. Поднимайся! Я сказал директору, что, если ты даже уехал, я на курьерском догоню тебя и приведу доэкзаменовываться. Пошли.
И вот я опять перед столом экзаменационной комиссии.
— Господин Мимоходенко, так же нельзя, — пожурил меня директор, — вы сами учитель и должны были бы понимать, что говорить в таком тоне с уважаемым преподавателем по меньшей мере некорректно.
Этот выговор, сделанный в отеческом тоне, тронул меня до глубины души. Дрожащими губами я сказал:
— Извините меня. Я очень вам благодарен, что вы вернули меня. Извините, пожалуйста… А границы Австро-Венгрии я все-таки знаю. Мне стыдиться нечего.
— Знаете? — саркастически усмехнулся Ферапонт. — Что же они, в Балтийском море плавают?
— А разве есть плавающие границы? — «удивился» я. По комнате пронесся сдержанный смех. Смеялись, вероятно, те, которые считали меня недоразвитым.
— В Балтийское море я случайно попал, — глядя не на Ферапонта, а на директора, объяснил я. — Просто пошатнулся. Устал.
— Вот, — энергично кивнул Александр Петрович. — И я так подумал. Но теперь вы, кажется, овладели собой. Не попробуете ли показать их, эти… злосчастные границы злосчастной империи?
— Попробую, — сказал я и стал водить пальцем по карте. — На севере и северо-западе — с Германией, на севере и северо-востоке — с Россией, на юге и юго-востоке— с Румынией… — Директор и Александр Петрович одобрительно кивали в такт моим словам. Я перечислил границы со всеми государствами, кроме одного — княжества Лихтенштейн, не насчитывавшего и десятка тысяч жителей, к тому же полностью зависимого от Австро-Венгрии.
— А вы про государство Лихтенштейн что-нибудь слыхали? — ехидно спросил Ферапонт.
Это была явная придирка. Ведь княжество Лихтенштейн даже не на всех картах Европы обозначалось.
Во мне зашевелилась злость. Пристально глядя на розовый нос-картошку экзаменатора, я с подчеркнутой вежливостью ответил:
— Двоюродная сестра кое-что рассказывала мне об этом государстве-карлике, расположенном между Австро-Венгрией и Швейцарией.
В зале опять засмеялись. Директор и Александр Петрович недоуменно воззрились на меня. А Ферапонт противно фыркнул и сказал со змеиным ядом:
— Так вы изучали географию со слов двоюродной сестры?
— Да, — вежливо наклонил я голову, — но только в части, относящейся к княжеству Лихтенштейн. Моя двоюродная сестра замужем там за внуком швейцарского посла. — А про себя сказал: «Попробуй, проверь».
Лицо Ферапонта окаменело. Директор растерянно переводил взгляд с меня на Ферапонта. Александр Петрович дружески подмигнул мне. Экзаменующиеся молчали: видимо, решали про себя, кто же я в конце концов — действительно недоразвитый или просто морочу экзаменаторам головы.
Придя в себя, Ферапонт сказал:
— Оставим в стороне ваши родственные связи. Назовите народности, населяющие Австро-Венгрию.
— Довольно бы, Ферапонт Никифорович, — поморщился директор, но Ферапонт продолжал смотреть на меня выжидательно.
Какие народности населяют эту лоскутную империю, я знал хорошо и принялся перечислять их. Не пропустил ни босняков, ни гуцулов, ни цыган.
Ферапонт слушал и ледяным голосом говорил:
— Еще. Еще. Еще.
Наконец я умолк. А он опять:
— Еще.
Кровь бросилась мне в голову.
— Фабрицы, — сказал я, глядя на него с ненавистью. -
— Что-о?! Фабри-ицы?! Вы сказали: фабрицы?!
— Да, — подтвердил я.
— Что же это за народность?! Где вы ее такую видели?!
— Лично я не видел, но кое-что читал о ней. — И, мысленно махнув на все рукой, понес: — Живет она в складках гор между Хорватией и Боснией, насчитывает всего тысячу двести человек, занимается скотоводством и… выделкой кожи для чемоданов.
— Так, так… Кожи для чемоданов?.. Интересно! Где же вы об этом читали?.. Интересно!
Теперь Ферапонт смотрел на меня с явным подозрением. Глаза его, казалось, спрашивали: жулик или спятил?
— Не помню, — беспечно ответил я. — То ли в энциклопедии Брокгауза и Ефрона, то ли… в справочнике академика Креуза «Все народности Европы». — И опять подумал про себя: «Посмотрим, как ты проверишь, есть ли на свете такой справочник».
Видимо, опасаясь, что въедливый экзаменатор задаст мне новый вопрос, директор поспешно сказал:
— Идите. Решение узнаете вечером.
Поджидавший меня Роман спросил, как только мы вышли на улицу:
— Ты что, брал уроки у нашего Аркадия Дисселя? Эта двоюродная сестра и внук швейцарского посла — как раз в его стиле.
— А я и сам удивился, как это у меня выскочило, — опечаленно сказал я. — Наверно, очень уж разозлил меня ваш… землеводныи. Но я все-таки доказал, что границы Австро-Венгрии знаю.
— Знаешь, — подтвердил Роман. — Если они, канальи, тебя не примут, мы опротестуем их решение перед… швейцарским послом. А теперь иди спать. Вечером я разбужу тебя.
И вот я опять на кровати, на той самой, на которой всего час назад стискивал себе ладонями виски. Меня еще не приняли. Очень возможно, что и не примут. Ведь вакантных мест только тридцать, а последний экзамен держали сорок два человека. Но отчаяния уже не было: надежда, хоть и маленькая, подняла мой дух. Даже физически я чувствовал себя бодрее.
А заснуть не мог! Куда там! Я закрывал глаза, но видел то зеленый стол с экзаменаторами, то рамку со списком принятых, вывешенную на парадной двери института.
Скрипнула дверь, послышались странные, будто танцующие шаги. Кто-то насвистывал арию из «Цыганского барона». Я приоткрыл глаза. В комнате стоял с чемоданом в руке парень в элегантном светлом костюме: глаза лазоревые, кожа лица нежно-розовая, как у девушки, копна светлых кудрявых волос. Заметив, что я не сплю, он сказал сочным контральто:
— Держу пари, что ты младший брат Виктора Мимоходенко, приехавший держать в институт и с треском провалившийся.
Я встревожился:
— Кто тебе сказал, что я провалился?
— Ремни твоего чемодана. Ишь как затянуты! Так в обратный путь, значит?
— Вероятно, так, — вздохнул я. — Человек ты прозорливый.
— Прозорливый, — подтвердил кудрявый. — А вот ты ни за что не узнаешь, что в моем чемодане. Чемодан-то каков, а? — Он ласково погладил атласный бок своего действительно великолепного чемодана.
Я сказал:
— В чемодане у тебя образцы подтяжек и галстуков, а сам ты — Аркадий Диссель.
— Ах, черт! — удивился он. — Как же ты узнал?
— Осенило, — ответил я.
— Э-э, да ты парень подходящий. Жалко, что уезжаешь. Не замолвить ли за тебя словечко перед директором?
— Разве это может иметь значение? — с сомнением покачал я головой.
— Вообще-то, конечно, никакого. Но… — Он вытащил из бокового кармана пиджака фотографию человека в военной форме, в орденах, с седоватыми большими усами. — Вот, вырезал из одного французского журнала, перефотографировал и собственной рукой написал: «Другу Аркадию от Петра».
— Но ведь это… сербский король… — ошеломленно сказал я.
— Вот именно. Там, где никакие уговоры закупить подтяжки не помогали, достаточно было показать этот портрет с дарственной надписью — и дело сразу выгорало. Может, и наш директор клюнет на Петра, а?
