Мать не снимает пальто, ей нужно сейчас же уходить к портнихе. Наскоро разгладив рукой скатерть на столе, она спрашивает:
— Как провела день?
— Ничего, — отвечает Катрин.
— Отец приходил?
— Сразу ушел. В Дом спорта.
— В Дом спорта? Удочку покупать, да? Ну, сумасшедший! — восклицает мать.
— А когда папа собирается ехать? — спрашивает Катрин.
— В субботу. По крайней мере, так он сказал. И я попытаюсь освободиться на эту неделю. Но ты же его знаешь. Эта неделя священна. Тут уж ничего не поделаешь. Обо всем на свете с ним можно договориться, но об этой неделе зимой — исключено.
В субботу, значит, думает Катрин. А что неделя эта священна, и она хорошо знает.
Мать уходит и тоже не замечает цветов.
Как чаще всего бывает, она торопится; но внезапно возвращается.
— Это ты убрала квартиру?
— Немножко.
— Мило с твоей стороны, но ты больше этого не делай. Нога нуждается в покое. Помни о субботе.
— Целый день лежать скучно.
— Читай. Ты же никогда раньше не скучала.
— Нельзя всегда читать, — говорит девочка.
— Ужинать будем все вместе. Скажи Габриеле, чтоб накрывала на стол. Все уже готово.
— И я могу накрыть.
— А ты лежи на кушетке. Слышишь!
По когда мать ушла, Катрин встает и тут же чувствует боль. Она выдвигает вазу на шкафчике вперед, чтобы свет лучше падал на цветы.
Мать не заметила цветы, у нее в голове портниха. Интересно, что она себе теперь шьет? Речь шла о костюме. Целыми вечерами перелистывала она модные журналы, а Габриель неутомимо давала ей советы по части моды. Удивительно, но мать очень редко просит Габриель сшить ей что-нибудь. Может, она и права, а то начались бы пренеприятные споры и волнения. Мать и Габриель во многом слишком похожи.
Габриель тотчас увидела цветы и, высоко подняв брови, удивленно разглядывает свою маленькую сестренку.
— От него?
— Да.
— Прекрасный букет.
— Заходил узнать, как я себя чувствую.
— Понятно, чего же еще!
— Привет тебе от мамы, готовь ужин.
— А чем же он занимается, если днем свободен?
— Учится в школе.
— В школе?
— В одиннадцатом классе.
— Ну и ну. У меня тоже был когда-то такой мальчик.
— Знаю. Влюблен был в тебя по уши. А когда ты бросила его, нос повесил.
— Как твоего-то зовут?
— Франк.
— Франка у меня еще не было, — говорит Габриель.
Она задумалась. Думает о Франке, с которым не знакома? Катрин как-то вдруг бессознательно чувствует, что сестра может стать опасной. Что же делать? Следить? За кем следить? За Франком, который пришел просто потому, что хорошо воспитан?
А Габриель, вот поистине человек настроения, думает уже только об ужине. Сейчас сотворит что-нибудь такое-этакое. Когда родители вернутся, они еще на лестнице это заметят. Габриель хочет закатать бутерброды с колбасой в сыр и запечь их, на пряности она не поскупится. Катрин слышит, как сестра возится на кухне, при этом весело, с какими-то хриплыми переливами напевая. Время от времени Габриель мечтает стать звездой эстрады, исполнительницей шлягеров. У нее и фигура, и манера держать себя — классные, а самоуверенности хоть отбавляй. Только вот голосок подкачал.
Как-то отец сказал:
— У нас в мастерских есть пила, до чего же она прекрасно и пронзительно визжит.
Габриель смертельно обиделась.
Сейчас она с подъемом хлопочет на кухне, а между делом забежав в комнату Катрин, глянула на цветы, поправила букет. Выходя, она бросает:
— Твой мальчик, кажется, о’кей.
Катрин думает: мой мальчик? Чушь. А впрочем…
Нет, это чушь. Не годится себе такое воображать.
Сомнения последних дней рассеялись. Минута в минуту стоит Франк у дверей квартиры, он запомнил время, когда Катрин нужно к врачу. Ей остается только натянуть куртку. Девочка проворно одевается в прихожей, освещенной слабым солнечным светом.
— Нога, видно, уже в полном порядке? — интересуется Франк.
Катрин чувствует, что он испытывает облегчение. Но она не хочет, чтобы все уже было в полном порядке. Она твердо решила сказать врачу, что ходить ей еще трудно. Ведь послезавтра она с отцом и матерью должна ехать в загородный домик.
Франк, кажется, повеселел, и она старается не думать об отъезде.
— На улице холодно? — спрашивает она.
— Отличная погода, — отвечает Франк, — по радио опять предсказали снег.
— А я думала, ты забыл, что мне сегодня к врачу.
— Как же я мог забыть? — удивляется Франк. — Хоть так, хоть этак, а не мог я этого забыть.
Чудно сказано, Катрин его слова еще обдумает. Она закрывает дверь комнаты, разом обрезав солнечные дорожки в прихожей. И на входной двери видит тень франка. Он кажется ей сегодня выше, чем позавчера. Возможно, он просто высоко поднял плечи. На лестнице он пропускает ее вперед и внимательно приглядывается к ее походке.
— По утрам всегда лучше, — говорит она.
— Поддержать тебя?
— Да я же не бабка.
Он пожимает плечами.
— Знаю.
Катрин жалеет, что сказала так. Он ведь хотел ей помочь. И ей было бы приятно.
Поэтому Катрин быстро спускается с лестницы. Но на последней ступеньке у нее подворачивается нога, и она хватается за перила. Ногу пронзает сильная боль.
— Всегда и во всем надо знать меру, — говорит Франк, берет ее под руку и больше не выпускает. Он держит сильно и в то же время бережно.
Яркий свет на улице слепит глаза. Свежевыпавший снег сверкает, у тротуаров уже высятся маленькие снежные кучки. Все вокруг еще белым-бело.
Катрин вдыхает морозный воздух и, прикрыв на мгновение глаза, опять широко их открывает. Прекрасный зимний день.
— Сегодня я на машине, — говорит Франк, — вон она, напротив.
— Как так? — удивляется Катрин.
— Отец меня выручает, — объясняет Франк, — ему все равно нужно в город на совещание.
— Нет, это невозможно, — отказывается Катрин, — у нас есть еще время. Доедем на трамвае.
— Пошли, пошли, — зовет Франк, — а то мой старик вечно спешит.
— Слушай, мне бы не хотелось, — просит Катрин.
Но Франк берет ее руку и тянет за собой. Она слегка сопротивляется. На другой стороне улицы стоит с включенным мотором темно-синяя «Лада». Одно боковое стекло опущено, из него на них смотрит владелец машины: продолговатое лицо, густые темные волосы, в которых пробивается седина.
Катрин все это отмечает про себя, улавливает также равнодушный, как ей кажется, взгляд, которым господин Лессов — отец Франка — ее разглядывает. Зачем только Франк приехал с отцом?
Франк открывает заднюю дверцу.
— Залезай, — приглашает он, — и вытяни ногу. Я сяду вперед.
Господин Лессов оборачивается:
— Так это тебя сбил он с ног?
Девочка, с трудом усаживаясь в машину, не отвечает, но господин Лессов, видимо, и не ждет ответа.
Франк садится рядом с отцом, тот гасит сигарету, складывает свои бумаги и сует их в кожаную папку.
— Я не знала, что Франк вас побеспокоил, — говорит Катрин.
Отец Франка смеется:
— Значит, сюрприз удался. Ведь своих детей человек любит. — Он бросает испытующий взгляд на Катрин. — У тебя побелели щеки. Если тебе станет плохо, сразу скажи. И тут же выходи из машины.
— Нет, нет, я хорошо себя чувствую, — уверяет Катрин.
— Ну, с богом, — говорит господин Лессов.
Машина повернула на середину улицы, набирает скорость. Отец Франка уверенно ведет ее по скользкому от снега асфальту. В машине тепло. Катрин сидит, наклонившись вперед, судорожно напрягая ногу.
Франк оглядывается на нее.
— Да ты откинься на спинку. Или с ногой не справишься?
Девочка откидывается на мягкую спинку сиденья. Франк ободряюще улыбается ей. Она тоже пытается улыбнуться, но ей кажется, что она скорчила гримасу. У нее какое-то странное состояние, она сама себя находит смешной. Что с ней стряслось? Неужели она от смущения ведет себя как глупая гусыня? Почему бы отцу Франка и не отвезти ее к врачу?
Катрин рассматривает в зеркале заднего вида господина Лессова, точнее говоря, она видит только глаза его и лоб. Глаза смотрят строго, быстро на все реагируют. Над переносицей две глубокие складки. Похож Франк на отца? Катрин этого определить не может, по крайней мере глядя в зеркало.
На перекрестке господин Лессов ядовито роняет: зеленая волна, мол, замечательное изобретение транспортной техники, но рассчитывать на разум граждан-водителей зачастую не приходится, они едут либо слишком быстро, либо слишком медленно, и то и другое обесценивает зеленую волну.
— Вообще это сложная проблема, — считает господин Лессов, — внедрение современной техники — одна сторона медали, а воспитание технической культуры у людей, как я бы это назвал, другая, и это воспитание, к сожалению, еще весьма неважное. Да, весьма и весьма.
