— Значит, это совпадение? Ты шёл на обед, а Царапкин отвлекал пострадавшую?
— Не ловите на удочку!.. Не ловите… Я ничего не знаю! — сказал Пашка. — Теперь весь век подозревать будете? — Он вытирал руки белой ветошью, как настоящий рабочий человек.
— Мы не подозреваем, а выясняем! — заметил участковый с угрозой.
— Ну и выясняйте!.. И судите!.. И делайте что хотите! — не выдержал Пашка и зашагал от них прочь.
— Вернись, Зыков! — приказал участковый.
— Вызывайте повесткой! — огрызнулся Пашка.
— Хо-ро-шо, Зыков! Пишите заявление, — сказал участковый Ксюше.
— Не умею… Сроду не писала… — всхлипнула Ксюша.
Я разозлился, что она на всех наговаривает, и крикнул из окна:
— Ксю-ша! Я подикту-ую!
В этот момент во дворе показалась мама, возвращающаяся с работы. Ксюша, конечно, сразу подбежала к ней. Оправдываться из окна мне не хотелось.
14
Вместо этого я быстро вынес грязную посуду на кухню, разложил на столе диктант так, чтобы он бросился маме в глаза, затолкал под диван карандашные очистки, потом полез в карман за платком и… наткнулся рукой на клубничину. Я хотел бросить её в окно, но промахнулся и попал в стену. Клубничина прилипла к обоям. На них расплылось ярко-красное пятно, и я чуть не взвыл от бешенства: «Что за день?! Лисица!.. Клубника!.. Теперь ещё это пятно! Как ягода попала в карман?..»
Я линейкой соскрёб клубничину с обоев и только успел выбросить её, как пришла мама. Я попытался улыбнуться.
Мама смерила меня с головы до ног страшным взглядом, тут же стала рыться в ящиках письменного стола и что-то искать под диваном и ванной. Ничего не найдя, она сказала:
— О карандашных очистках поговорим потом. Где лиса?.. Говори по-хорошему. Лучше признайся. Мама всё сделает, чтобы тебя простили.
«Ах, так?» Я закусил губу, решив от обиды вообще не говорить ни слова.
— Ты отвлекал Ксюшу? Ты действовал под его диктовку?
Я молчал.
— Весь в отца! Отвечай! Я приму крайние меры.
Я молчал. Тогда мама схватила ремень, на котором отец правил бритву, и бросилась ко мне. Я бегал вокруг стола, а она за мной, пока не заметила клубничное пятно на обоях.
— Это ещё что? — Она потрогала пятно. — Клубника? Ты ел её? Ты мыл её?
— Не мыл, но и не ел… — наконец сказал я правду.
— За что? За что такое наказание? Почему ты не девочка?.. — прошептала мама. Руки у неё опустились.
Она достала из аптечки какие-то таблетки и заставила меня выпить их, хотя я клялся, что не съел даже полклубничины.
— Ко всем делам не хватало мне ещё твоей дезинтерии… И если бы не переэкзаменовка, я бы и не вздумала лечить такого человека. Ведь везде висят плакаты: «Не позволяйте детям есть немытые фрукты!» А пятно я заставлю смыть! — сказала мама.
Я подошёл к пятну и стал его стирать. Оно расплылось ещё больше. Мама этого не видела. Заметив на столе диктант, она начала его проверять.
— Удивительно… Вернее, подозрительно мало ошибок… Кто тебе диктовал?
— Так… один мужчина…
— Из нашего двора?
— Нет… незнакомый мужчина… — Сказать правду я побоялся. Вдруг мама запретила бы мне писать под диктовку диктора!
— Послушай! — Мама присела от удивления. — Может, ты действительно ненормален? Ты пускаешь с улицы в дом незнакомых людей, и они диктуют тебе всё, что им взбредёт в голову. Не он ли украл чернобурку?
Я снова упрямо замолчал.
Тут пришёл с работы отец.
— Ты слышал? — осторожно спросила мама.
— Я сегодня не успел пообедать. Был в завкоме. Так что не мешало бы…
Отец пошёл умываться, а мама взялась за своё, но уже на кухне, готовя обед.
— Нет дыма без огня! Чует моё сердце!..
— А редиску лучше натереть, и с постным маслом… — откликнулся отец из ванной.
— Если бы ты знал, как мне хочется верить, что Серёжа здесь ни при чём…
— Кажется, ты обещала окрошку? Ох, хорошо!.. Уф!.. — отфыркивался отец.
И я, как никогда, был благодарен ему за то, что он ни капельки не подозревает меня в этой чернобурке.
— А если при чём, тогда выпори его ты, отец. Выпори, как пороли в старину, — попросила мама.
— Попробуй сама. Ты ведь когда-то диски метала. Силы хватит, — посоветовал отец. — И отстань от Пашки!
— Я уже хотела, но он бегает вокруг стола и молчит…
— Вот мы наконец и пообедаем! — сказал отец, выйдя из ванной и потирая от удовольствия руки.
Мама принесла окрошку. Мы уселись за стол, но, перед тем как начать есть, отец спросил у меня:
— Честное слово?
Я только честно взглянул ему в глаза.
— Ни честному, ни одному его слову не верю! — всё же заявила мама. — Видишь, он молчит!
— Всё! Я хочу есть! — повысил голос мой отец. — Имеет право глава семьи пообедать в дружественной обстановке после работы?
— Я же не могу спокойно реагировать, когда его подозревают, — не унималась мама. — У тебя аппетит, а тут кусок не лезет в горло…
— Мамуля! Ну хватит тебе! Ну почему не лезет? — пожалел я её. — Неужели ты хоть на каплю не веришь, что я на это неспособен?
— Вот это окрошка!.. Ух ты моя бывшая круглая отличница, а ныне бедная мама двоечника! Спасибо тебе, — повеселел отец.
— Это ещё цветочки! Ягодки — впереди… — уже спокойно сказала мама, а я посмотрел на клубничное пятно, вздохнул и только откусил кусок хлеба, как раздался звонок.
Мама приложила руки к сердцу:
— Это милиция…
В ту минуту я поверил маме, что кусок и вправду может не полезть в горло.
15
Отец пошёл открывать дверь.
— Серёжа! Это Маринка.
— Чего тебе? — буркнул я, низко склонившись над тарелкой, чтобы никто не видел моего лица.
Маринка вошла в комнату, кулаками растирая глаза. Я ещё ниже склонился над тарелкой. Хорошо, что в ней была холодная окрошка.
— Ты что это вдруг стал красным, как клубника? — сказала мама.
Маринка неожиданно разревелась.
— В чём дело? Не реви… От него попало? — спросил отец. — Да говори же, наконец!
Маринка вытащила из-за пазухи чью-то большущую фотокарточку и протянула моему отцу. Он засмеялся.
— След. Размер виден… треугольник… Отличная фотография! Ну и что?
— Клубнику ночью обобрали… Самую раннюю… Грядку вытоптали. Вот что! Целый день фотографию увеличивала. — Маринка перестала реветь.
Мама смотрела то на меня, то на клубничное пятно. Я молчал, вылавливая из окрошки кусочки редиски.
— Это только мальчишка мог сделать.
— Серёжа ночью спал! — сейчас же заявила мама.
— Мне даже сон снился про диктант в каменном веке! — сказал я, выйдя из-за стола и взглянув краем глаза на фотографию следа от сандалии Гарика.
— Может быть, ты знаешь, кто это нашкодил? — спросил отец.
— Он если и знает, то не скажет. Все они герои… Я и сама узнаю рано или поздно, — пообещала Маринка.
— А зачем тогда пришла? — сказал я.
— Я не к тебе, а к твоим родителям… Тётя Лида, мы решили по очереди сторожить клубнику. Сегодня Серёжина очередь. Можно ему пойти? Воришка наверняка ещё раз полезет.
— В ночь? Сторожить? Я всегда!.. У меня не то что… — я чуть не сказал «Гарик», — у меня воробей на грядку не залетит!
— Нечего выдумывать! Он никуда не пойдёт. А потом, у него переэкзаменовка. Ты разве не знаешь? Ночью он будет сторожить, днём спать, а диктанты?.. И почему именно Серёжа? — возмутилась мама. — Как помочь ему — никого, а сторожить — он?
— Почти все ребята разъехались. Гарик чем-то заболел, а Серёже жребий выпал. Там же шалаш и даже раскладушка.
— Нет, нет! К тому же у него гланды, — перебила мама Маринку.
— Гланды летом не действуют! — заявил я.
— Мне лучше знать! И вообще ночью можно испугаться и стать заикой…
— Про это я совсем забыла. Ладно. Найдём другого. — Маринка презрительно поджала губы и собралась уходить.
Отец, задумчиво ходивший из угла в угол, твёрдо сказал:
— Он пойдёт и будет сторожить! Всё. Я хочу есть.
— Ты что — шутишь? Я не усну всю ночь! Серёжа, откажись! — Мама взглядом пообещала рассказать отцу про пятно.
— А я не боюсь! — сказал я.
— Отказаться он не имеет права. Когда стемнеет, Серёжа будет в шалаше. Пока, Маринка. Не расстраивайся. Иди. Мы тут разберёмся. А тебе, — отец обнял маму, — я буду петь колыбельные песни. Пока не уснёшь. Я бы и сам с удовольствием провёл ночь на свежем воздухе.
— О! Не шути! Всё слишком серьёзно. Ты многого не знаешь. — Мама хрустнула пальцами.
Я сжался от стыда и страха, но вдруг во дворе заныла сирена и со свистом пронеслась «скорая помощь». Я бросился на улицу, Маринка за мной.
16
— Кому-то плохо… Бедняга!.. — сказала на бегу Маринка.
Жильцы снова высыпали на балконы.
Санитары с носилками вошли в подъезд. Ребята окружили машину, но никто не шумел. Маринка приглядывалась к их ботинкам и тапочкам, только сандалий ни на ком не было.
