И заснул на полуслове.
Дышал он неслышно, лицо разгладилось, большие набухшие ладони виновато прилегли на коленях.
Таня осторожно погладила ладони отца, и они как бы сказали ей:
«Мы недолго будем отдыхать. Отдохнем, и опять за работу».
Девочка вздохнула про себя:
«Устал отец. Пока он спит, я сбегаю к речке, воды ему принесу».
Она взяла бутылку из-под молока, тихонечко спустилась по железной лестнице на стерню и бегом побежала к речке.
Розовела степь; птицы пробовали голоса; длинная-предлинная тень бежала рядом с девочкой, задевала за стернинки; степная речка в пологих, вровень со степью, берегах угадывалась впереди по невысокой белой гряде тумана…
Алеша не хотел ехать в пионерский лагерь.
— Не посылайте меня, — просил он родителей. — Не поеду я.
— Почему? — спрашивали родители. — Почему все-таки?
— Неохота.
— А почему неохота?
— Не поеду я!
— А туда ехать-то не надо, — говорила мать. — Пешком можно дойти: лагерь-то рядом — в Танаевском бору.
— Чего вы меня прогоняете? — спросил Алеша и задышал часто-часто.
— Да никто тебя не прогоняет. Никто! — Мать как маленького взяла его на руки и удивилась: — Тяжелый какой!
Отец, где на автобусе, а где пешком, проводил Алешу до самого лагеря — к дощатым домикам на поляне, где гудели ребячьи голоса.
— Дальше-то не провожай, — застеснялся Алеша и побежал по поляне, налитой как чаша с краями по вершины деревьев золотым воздухом.
В столовой мальчугану ударили в лицо горячие запахи. Место ему досталось рядом с Людмилой и Никитой. И не успел Алеша отдышаться, как ему принесли суп, и его Алеша съел немедленно и тарелку зачистил. А потом подали компот и котлету, от которой шел пар. Тут бы с устатку съесть эту котлету безо всяких хитростей, да Людмила распорядилась:
— Веригин, ты вилку держи не в правой руке, а в левой.
— Так несподручно! — оправдывался Алеша. — Кабы я левша был. А я — правша… Научусь…
— Когда? — спрашивала Людмила.
— С годами, — шуткой отвечал Алеша и, не выдерживая строгого взгляда девочки, обещал: — Нынче научусь.
После обеда дети пошли купаться. Внизу, между соснами, от которых жарко пахло смолой, искрилась Кама. По тропинке, оскальзываясь на глянцевых сосновых корнях, дети спустились к реке.
— Купаться-то нельзя — рука не терпит, — пожаловался Никита. — До того холодная вода в Каме! Не верите — потрогайте воду. Перед этим холода были, и надо до-ооолго ждать, пока Кама нагреется…
— На лодочке бы прокатиться, — сказала Людмила.
— А вон она — лодочка-то! — обрадовался Никита и привел друзей к лодке с мачтой и без весел. На дне ее в дождевой воде плавал ковшик из бересты.
Берестяным ковшиком дети по очереди вычерпывали воду, а она все не кончалась, будто в днище бил родник.
Алеша нет-нет, да и взглядывал на тот луговой берег. Там золотились пески. Выше краснела глина. А еще выше зеленели тальники. Над ними, охваченные ветром, как огнем, белели серебристые ивы. Если попасть на ту сторону и пойти напрямик через луга — близко Большой бор и кордон, где отец с матерью.
— Все! — объявил Никита и бросил ковшик на звонкое дно лодки.
Ковшик подпрыгнул.
А Никита выворотил из песка доску, ополоснул ее в Каме и, улыбаясь всем широким, счастливейшим, распаренным лицом, показал доску девочке:
— Это — вместо весла! Люда, проходи на корму. Погоди, я лодку толкну…
От усилий Никиты, гремя железом, лодка сползла в Каму, дала течению увлечь себя и остановилась, вздрагивая на цепи, как большая сильная рыба на кукане. Она порывалась сплыть вниз по Каме-реке, но цепь, привязанная к колу, не пускала ее и гремела.
Наверху протрубил горн — сперва хрипло, словно петух спросонок, а потом чисто и протяжно, и бор откликнулся эхом.
— Людям покататься не дают, — пожаловался Никита. — Полдничать зовут. Что мы — есть сюда приехали?
И первый полез в гору к лагерю.
После полдника дети отдыхали, играли в волейбол и в футбол, кто во что может… Ужинали…
Над поляной проступили звезды.
Алеша пришел к обрыву и увидел, как внизу качается черная лодка с мачтой. Через всю Каму от этой горы лиловая тень доставала до того берега, до лугов, повитых туманом, и там дрожал синий огонек.
«Рыбаки костер жгут, — подумал Алеша. — Не отец ли пришел на рыбалку?»
И вздрогнул, оттого, что Никита, подкравшись, стукнул его по спине и спросил в самое ухо:
— Не слыхал, как мы с Людой подошли? А мы шли — не таились.
— Он у нас задумчивый, — сказала про Алешу Людмила, — Задумается и ничего не слышит, — И встрепенулась: — На том берегу — синий огонь.
— Почему-то синий, — зевая, подтвердил Никита. — Спать охота. А вам нет?
Ночью Алеша лежал под одеялом на твердых, словно засахаренных, накрахмаленных простынях и слышал, как на соседней кровати по-взрослому храпит Никита. А над домиком по вершинам сосен катится ветер. У обрыва срывался с них, летел через всю Каму туда, где отец с матерью…
— Никита, — шепотом попросил Алеша. — Не храпи…
Тот не проснулся, но ненадолго поутих. А потом захрапел громче прежнего.
И Алеша не заметил, когда уснул. Он проснулся от крика горластого петуха, не вдруг сообразил, что это горнист собирает лагерь на зарядку — на росяную поляну, и быстрее быстрого стал одеваться.
Ближе к вечеру мальчуган один спустился к Каме и сел в стороне от лодки, что колыхалась на цепи. По всей Каме закипали бурые волны с белыми гребнями, наливались чернотой, уходили к тому берегу и высоко выкатывались на золотые пески. И опять Алешу нашли Людмила и Никита.
— Ты чего от нас прячешься? — весело спросила девочка.
— Я? — растерялся Алеша. — Да не прячусь я. Не думаю.
— Прячешься! Прячешься! — Никита похлопал Алешу по плечу. — Только отвернешься — нет тебя. Как это ты умеешь?
— Опять синий огонь, — Людмила показала рукой вдаль, — На том же месте. Что это? Никто не знает?
В лугах, в тумане, слабый, как свет в лесной избушке, светился огонек, и сердце Алеши сжалось.
Никита сказал:
— Ветер от нас дует. А у нас лодка… Натянем на мачту простыню, не успеем оглянуться — будем на том берегу. И тогда узнаем, что это за огонь такой… Поедем сегодня ночью до подъема?
И Никита победно посмотрел на Людмилу.
— Поедем! — ответила девочка.
— А как обратно по такой волне? — тихо спросил Алеша. — Да и простыню казенную жалко. Ругать будут…
— Испуга-ааался, — протянула Людмила. — Испугался! Я бы с тобой, Веригин, между прочим, не пошла в трудную экспедицию.
Алеша покраснел до ушей и молчал.
А Никита почесал в затылке и сказал восхищенно:
— Вот так Людмила Васильевна-ааа!
Обида толкнула Алешу в грудь, и он жестко спросил девочку:
— Ты — Васильевна, что ли?
— С утра была Васильевна…
— И с вечера — тоже Васильевна?
— И с вечера — Васильевна…
— Так вот, Васильевна, и ты, Никита… Как тебя по батюшке?
— Анатольевич…
— Так вот, Васильевна, и ты, Никита Анатольевич… Нынче чуть рассветет — до солнышка, — собираемся здесь, у лодки. Вы ничего с собой не берите. Простыню я свою принесу. Одной простыни на парус хватит. Приедем, посмотрим, что это за синий огонь. К подъему обернемся — доской будем грести…
Алешино сердце колотилось, и толчки его отдавались в голосе мальчугана. Дети слушали не то что внимательно — испуганно внимали они Алеше. А он, удивляясь сам себе, своей властной говорливости, рассказывал:
— …В прежние времена там была церковь. Она в землю ушла. Отчего? Проезжал Ермак Тимофеевич на лодках с дружиной. И вез драгоценности. И ничего-то он Каме не подарил. Не догадался. Золотого колечка не кинул в Каму. Кама всколыбалася. Земля затряслась. И церковь в землю ушла. У озера Сорокоумова. Место это затянуло травой. Бугор остался. Но есть дни, когда светится из-под бугра синий огонь. Вот только какие дни-то?.. А Кама потопила лодку с драгоценностями. Получила свое и утихла. А дружину и самого Ермака не тронула: «Поезжай дальше, Ермак Тимофеевич!»
Очень осторожно девочка похвалила:
— Красивый рассказ.
В эту ночь Алеша лежал одетый под одеялом на голом матраце. Простыня была заранее свернута свитком и спрятана под подушкой. Рядом храпел Никита. Когда туда-сюда заходили сквозняки и щели в домике стали различимы, Алеша кулаком ткнул Никиту под бок:
— Пора.
— А?! — рявкнул тот.
Обитатели домика зашевелились. Кто-то попросил:
— Выключите там приемник… Пожалуйста…
Ребята дождались, когда домик затихнет, выскользнули на поляну и попали в плотный, дышать трудно, туман.
По тропинке, оббивая босые ноги о корни, дети долго спускались к Каме.
— Не проспали мы? — сопел Никита. — Проспали, да еще как! Люда, поди, заждалась нас.
