Одноклассники даже на первый взгляд оказались совсем не такими, какими представлял их папа и другие знакомые семьи Дмитриевских, которые были категорически против устройства Димы в обычную районную школу. «Неужели петербуржцы в самом деле настолько не похожи на москвичей?!» — мысленно удивился Дима и признался себе, что его лично подобные отличия вполне устраивают.
Уже на первой перемене Дима обратил внимание на то, что все в классе — и девочки, и мальчики — носили одинаковые значки, не слишком, впрочем, заметные на первый взгляд. Небольшой черно-красный ромбик, на нем две серебряные латинские буквы А и G, переплетенные между собой.
«Фанаты какой-нибудь питерской музыкальной группы, — сообразил Дима. — Надо будет потом выяснить, выучить солистов, названия основных песен и тоже купить такой значок, чтобы не выделяться».
На перемене Кирилл Савенко на правах знакомого представил Диму одноклассникам.
— Понятно, что сразу всех ты, конечно, не запомнишь, — сказал Кирилл. — Потом, понемножку…
Подумав, Дима решил, что здесь можно немножко и выпендриться.
— Я запомнил, — сказал он и не торопясь, переводя взгляд с одного лица на другое, повторил все имена и фамилии, названные ему Кириллом.
— Очень полезная у тебя способность, — с уважением сказал Антон, приятель Кирилла. — Ты можешь только имена или вообще все?
— Многое, — не вдаваясь в подробности, ответил Дима.
— Здорово, — спокойно подтвердила девочка с длинной косой, которую, естественно, звали Машей.
Дима поискал глазами мальчика с шарфом, внезапно вспомнив, что среди представленных ему одноклассников того не было. Но мальчика нигде не оказалось. «Неужели сбежал в первый же день?» — с легким удивлением подумал он.
Потом Дима обратил внимание на то, что девочки и мальчики в его новом классе общались между собой абсолютно ровно. Никакого напряжения между ними заметно не было. «И очень хорошо!» — решил Дима, не вдаваясь в размышления о причинах. Всякие разборки с девчонками и их бесконечное вредничанье надоели ему еще в его предыдущем классе.
После знакомства к Диме никто не подходил, ни о чем не спрашивал и ни с чем не обращался. Вероятно, одноклассники оставили все это на его усмотрение. Такой обычай.
К пятому уроку Дима уже полагал, что его первый день в школе прошел как нельзя лучше. Единственным неудобством оставалась голубая лилия, которую он так и таскал с собой из кабинета в кабинет.
Неожиданно спокойное течение событий нарушила все та же новенькая девочка, которая с кем-то перепутала Диму на линейке.
С ней, как и следовало ожидать, обошлись так же, как и с Димой. На первой же перемене познакомились (оказалось, что девочку зовут Тая Коровина), назвали свои имена и оставили в покое. Все уроки девочка отчего-то нервничала, краснела, вертелась за партой. На переменах, вместо того чтобы, как Дима, почитать книжку (а что еще делать там, где пока никого не знаешь?), бродила по коридору из конца в конец и заглядывала в лица. И наконец на последней перемене, когда все уже собрались перед кабинетом русского и литературы, неожиданно почти завизжала:
— Ну, вы! Кто-нибудь назовет меня наконец «толстой коровой» или нет?!!
Одноклассники обернулись на ее визг и вдруг… не изменив выражения лиц, как будто построились. Дима решил, что ему померещилось. Но толстой Тае вроде бы померещилось то же самое. Девочка округлила глаза от ужаса, и Дима понял, что сейчас она заорет уже по-настоящему.
Не слишком осознавая свои действия, он шагнул вперед и громко сказал:
— Толстая корова! Настоящая толстая корова!
Тая подняла ладони к губам и шумно выдохнула сквозь сжатые пальцы. Дима, зажмурившись, помотал головой, сделал еще один шаг и протянул девочке лилию.
— Возьми!
Он был уверен, что она откажется и обязательно как-нибудь обзовет его в ответ. Но Тая молча взяла цветок. К классу подошла учительница литературы и заскрежетала ключом в двери.
— Спасибо, — сказал Диме Кирилл Савенко, проходя в класс вслед за ним.
Желая еще потянуть время, Тимка поправил на шее сине-белый «зенитовский» шарф, поддернул сползающие с бедер «рэперские» штаны и осторожно потрогал напухший под правым глазом фингал. Больше делать было нечего. Тимка чуть слышно выругался сквозь редко растущие зубы и свернул в подворотню.
Вчера мать весь вечер умоляла его. Глаза у нее закатывались и мутнели, как у полудохлого голубя. Он вилял, огрызался, а потом не выдержал и поддался, пообещал. Хотя не нужна ему эта школа сто лет.
И все другие — тоже.
Во дворе толпились и бродили сотни людей, но, как и всегда, ему казалось, что вокруг него — пустое Место. И пустые глаза, которые на нем никогда не останавливаются, а, словно споткнувшись на секунду, торопливо скользят дальше, отыскивая что-нибудь покрасивее и более достойное их внимания.
Тимка легко нашел свой теперешний класс и стоял чуть позади группы родителей младшеклассников. Родители поднимались на цыпочки, стараясь ни на мгновение не упустить из виду свое малорослое чадо, и остервенело махали ладошками. У микрофона сменяли друг друга какие-то люди с одинаковыми лицами. Как и везде, они про что-то врали, изображали воодушевление и как будто сами себе не верили. Впереди будущих одноклассников стояла толстая девочка с физиономией веселого поросенка и энергично хлопала каждому говорящему, потряхивая растрепанным букетом разноцветных астр.
В классе Тимка сразу прошел назад и сел за последнюю парту у окна. Он понимал, что такое клевое место наверняка за кем-то забито, и готов был отстаивать свои права. Надо им сразу показать, кто есть кто, и тогда потом будет меньше проблем.
Однако никто клевое место у Тимки не оспаривал. Никто не садился рядом, и, более того, парта впереди тоже оказалась свободной. Одноклассники спокойно базарили между собой, ничего не спрашивали и даже не глазели на фингал и прочие повреждения Тимкиной физиономии. Только девочка-поросенок на мгновение посмотрела на него и жалостливо-сочувственно наморщила курносый нос, как будто ей вдруг тоже сделалось больно. Тимка уже собрался скорчить зверскую гримасу из серии «пошла вон!», но девочка как будто сама что-то поняла и поспешно отвернулась.
Бее это в целом Тимке, пожалуй, понравилось.
«Если и дальше так пойдет — ништяк!» — решил он.
Учительницы в классе почему-то все еще не было, Тимку это волновало меньше всего. «Пусть бы и вовсе не приходила», — подумал он, лениво представил себе школу совсем без учителей, ухмыльнулся, отвернулся к окну и стал думать о своих делах.
Дела были не совсем хороши, а если не крутить вокруг да около, так и просто — хреновые.
Что удивительно — Борька даже не попробовал по своему обыкновению соврать или отвертеться. Когда Тимка добрел наконец до дома, вошел и прямо в прихожей, под истошный лай впавшего в истерику Дружка, не раздеваясь и не утирая больше кровавых соплей, сполз спиной по стене, старший брат только встретился с младшим взглядом и сразу же сам задал прямой вопрос. Получив такой же прямой Тимкин ответ, Борька побледнел в прозелень, засуетился, помог Тимке стащить замызганный грязью балахон и, поддерживая, повел в ванную — мыться. Потом усадил брата на краешек ванной, убежал и раздобыл где-то в комнате почерневший от старости пузырек с йодом.
Пока брат осторожно прижигал ссадины, Тимка молчал, трогал языком шатающийся зуб и гнусно ухмылялся разбитыми губами. Последний раз до этого случая Борька заботился о нем, когда Тимка еще ходил в детский сад. Борька забирал его по вторникам и пятницам, когда мать работала в ночь, и в садиковской раздевалке завязывал младшему брату шнурки и застегивал пуговицы. Борька и тогда называл его мелким глистом и не скупясь отвешивал тумаки, но Тимка все равно гордился перед другими. В их группе только у него одного был старший брат.
— Это все какая-то чушь собачья, — бегая глазами, сказал Борька (из приличных слов в Борькиной речи были одни предлоги, поэтому придется давать ее в переводе на человеческий. Если кому-нибудь почему-то захочется знать, что говорил Борька дословно, — легко переведет обратно). — Они хотят меня на деньги опустить, но у них ничего не выйдет. У меня все схвачено. Им без меня никуда не деться. За мной такие люди стоят… Ты не бойся, Тимка, я с ними так разберусь — они у меня своих не узнают и вообще пожалеют, что на свет родились. Я им за тебя все зубы повыбью и еще всякое другое нехорошее с ними сделаю…
Тимка слушал по-прежнему молча. Кривая ухмылка как будто бы клеем приклеилась к разбитой физиономии.
Словам старшего брата младший не верил совсем. Борька — мелкий и тщедушный, Тимка, и сам-то некрупный, к своим четырнадцати годам его уже почти перерос. Да и был бы Борька высокий, сильный и здоровый — что он вообще может против тех? Борька, по всему видно, их боится так, что поджилки трясутся и глаза закатываются. Заступиться же за братьев, как ни крути, некому. А те ведь не отстанут и не позабудут, что обещали. Деньги им там Борька должен или еще что — это даже и неважно выходит… И вот по всему получается, что дела у Тимки — хреновее некуда.
