— Ну, добре, — сказал Борис.
Он сел на лодку, лежащую на боку, и посадил рядом с собой Костю. Затем ткнул пальцем в днище лодки:
— Этот катер называется «Перун». Понял?
— Понял!
— Добре. И катер этот существует. Факт!
— Факт! — как эхо, повторил Костя.
— А то было предание, сказка, что есть такой бог. Перун — покровитель тех, кто плавает по морям и рекам. И будто он тут где-то лежит, на дне озера. И вот те, что плавали здесь, — мореходы, одним словом, — чтобы задобрить этого самого Перуна, бросали ему монетки. Только там, в озере, никакого Перуна нет.
— А где он?
— Кто его знает! Если был когда-нибудь — я хочу сказать, если статуя такая была, — так давненько, брат, где-нибудь в десятом веке. Перун этот глу-у-боко, должно быть, зарыт. Не ближе десятого века.
— Ну и что, что в десятом! — воскликнул Костя. — Когда я был на археологических раскопках, там как раз одиннадцатый век разрыли. А от одиннадцатого до десятого…
— …рукой подать, — усмехнулся Борис. — Факт! Вот там Перуна и ищи, если интересуешься изваяниями древних богов. Добре? А нашего «Перуна» сейчас повернём и осмотрим. Пособи, парень, благо у тебя сапоги такие, что можешь в воду лезть: бахилы!
— Нет, — сказал Костя, — я не могу. Извините меня, дяденька, я в школу спешу.
Да, он действительно спешил. Сердце билось часто-часто, и казалось, что оно выстукивает одно только слово: «Найду, найду, найду»…
— Значит, вторая смена? — спросил Сергиенко. — Ну, бувай, хлопец.
Костя промолчал. И так много было сказано им неправды в этот день…
С озера Костя не пошёл в школу. Во-первых, было уже поздно, а во-вторых, всё время сверлила мысль: «Как там с Володей? Успел ли он выехать из Москвы? Ведь это для него не такое простое дело — уйти из дома, бросить школу, достать деньги, поехать в Новгород. И вот он приедет и спросит: «Где Перун?» А Костя должен ему ответить: «Виноват. Ошибочка получилась. «Перун» — это лодка с мотором».
Да, неприятная история.
Думая так, Костя торопливо шёл к автобусной остановке. Постепенно он успокаивался, и в его голове складывался план спасения от всех бед. Перво-наперво встретить все ночные автобусы из Москвы. Их три. Володя, конечно же, ни на один из них не успеет и, значит, не приедет. Тогда бегом к маме, по дороге что-нибудь придумать (заранее думать Костя не любил), выпросить денег, бежать со всех ног на почту и позвонить по телефону в Москву, Володе. Главное — предупредить его, чтобы не приезжал. В общем, не так-то всё и страшно, как оно сразу казалось. А потом вечером, когда рабочие уйдут с раскопок и из карьера, покопаться самому, и кто знает, может быть, и блеснёт под лопатой металл — голова или нога Перуна. Володя вспомнил строчку из песни: «Кто ищет, тот всегда найдёт». А если найти одному, тогда уж никто не скажет, что Костя только присутствовал при находке. Нет, он нашёл сам, единолично, без всяких там Сергиенок…
Костя садился в местный автобус, когда междугородный автобус Москва — Новгород подвозил к конечной остановке Володю и Женю Замараевых…
А Костя, проехав совсем немного, сошёл на остановке «Карьер».
Когда наваливается усталость, ботинки становятся вдвое тяжелее, пальто давит на плечи и кажется, что ворот стягивает горло.
А тут дождь. Он размыл почву, и почва эта налипла на бахилы, на брюки, шоколадными брызгами разукрасила всю спину Кости. Это он отвернулся от мчащегося самосвала, а тот обдал его жидкой грязью по самую шею.
Но Костя не обращал внимания на эти мелочи. Главное-то в том, что грузовик этот последний: ушла с карьера девушка в брезентовом плаще с капюшоном. В руках у девушки был красный флажок. Им она, должно быть, командовала самосвалами. Но эта учётчица ушла, и теперь на дороге автомашин не было.
Костя прищурился, стараясь вспомнить и сравнить, какой котлован был там, на археологических раскопках, и какой он здесь, на карьере. Да, пожалуй, этот не мельче. Значит, и здесь докопались до десятого века.
Дождь, проклятый дождь! От него никуда не скрыться на этом карьере. Хоть бы камень какой-нибудь, чтобы на него сесть и закрыться маленьким ученическим портфелем! Но и камня, как назло, нет.
Шу-шу-шу… — шумит в ушах у Кости. Он зажмуривается, вытирает мокрое лицо мокрым рукавом и медленно идёт к котловану, скользя бахилами по сырой, вязкой, чавкающей земле.
Комки почвы срываются из-под ног и уныло бухают о железные листы, которые уложены сверху вниз для курсирующих тут самосвалов.
Шу-шу-шу… — шумит не переставая дождь.
«Ну почему я пошёл именно сюда? — сам себя спрашивает Костя. Непогода гонит его домой и злит, и он зло спорит сам с собой. — Сказано же, что Перун в десятом веке. Вот здесь как раз и подошли к десятому».
«Но почему здесь, а не там, где работают археологи?»
«Потому что здесь — у самого озера. А Перун покровитель кого? Мореплавателей. Нечего ему было делать там, в городе. Здесь он, только здесь…»
Это немного согревает и подбадривает Костю. Да, он всё время говорит сам с собой, убеждая себя, обнадёживая и агитируя. Когда ему очень тяжело, Костя вспоминает наших космонавтов — первого, второго, третьего, четвёртого, всех подряд, — и говорит себе: «А им разве легко было? Тяжело. Зато потом…»
Костя падает раз и другой: в бахилах на скользкой земле неудобно. Но от боли он делается ещё как-то злее и ползёт, ползёт вниз, зажав под мышкой портфель, у которого уже оборвалась намокшая ручка.
А вот и дно котлована.
Тут дождь не шуршит, а барабанит по железным листам: бум-бум-бум, бум-бум-бум!..
Холодно. Сыро. Страшно.
Ещё не вечер. А здесь, в котловане, сумеречно.
Капли шлёпаются как будто реже. Дождь стихает. Реже… ещё реже… совсем стих. И сразу становится светлее. Словно в зашторенной комнате на окнах раздвинули занавески.
Костя оглядывается. Котлован большой — величиной с три-четыре комнаты. Земля выбрана неровно: где больше, там стоит вода, где меньше — почти сухо. По углам котлована воткнуты четыре лопаты. Костя кладёт портфель на железный лист и садится. Сидеть неудобно — низко, но всё-таки это отдых для ног. Он вытягивает ноги, чуть откидывается, и какое-то отдохновение разливается по всему телу. Сразу же вспоминаются дом, мама.
«Что я наделал! — думает Костя. — Не пришёл вовремя из школы, мама, конечно же, всполошилась — побежала в школу и узнала, что меня там вообще не было. Теперь меня ищут по всему городу».
Он вскочил, взял в руки мокрый, сплющенный, отяжелевший портфель и сделал было несколько шагов к подъёму, который вёл из котлована. Здесь торчала лопата…
Если сейчас, спустя много времени, спросить Костю, как это так получилось, что он не поднялся из котлована и, усталый, казалось бы, до предела измученный, принялся рыть землю, он объяснить не смог бы. Бывает же такое с человеком, когда кажется, что не он сам, а кто-то сидящий в нём руководит его поступками.
…Костя копал с какой-то яростью. Лопата скользила в потных ладонях, ныла спина, шея, руки и ноги. А он копал и копал. Бахилы скользили по ребру лопаты, и нога несколько раз срывалась вниз.
Первый слякотный слой земли он уже снял, и сейчас шла слежавшаяся, будто веками спрессованная земля. От этого копать стало труднее. Но он копал и копал.
Теперь уже пот стекал по щекам и по затылку, забирался за воротник. А ладони высохли, на них образовались мозоли. И Косте казалось, что он машина, что кто-то руководит его действиями, движениями, усилиями. Он работал, как автомат, и вдруг почувствовал, что больше не может. Нога снова соскользнула, остриё лопаты не вошло в землю. Нога спружинила. Всё. Точка. Надо кончать. Не вышло. Да и как оно могло выйти потому только, что Косте этого очень хотелось, потому, что ему это было нужно? Так не бывает.
Нет, бывает!
Он приподнял лопату, чтобы в последний раз врезать её в землю, теперь уже вертикально, и оставить в таком положении. Но лопата в землю не вошла, а звякнула — звякнула о металл. И тут Костя поскользнулся. То ли бахилы подвели, то ли у Кости закружилась голова. Он упал прямо в грязь и стал пальцами разгребать маслянисто-жидкую землю. Блеснуло золото. Он царапнул его. В сумерках золото это так сверкнуло под его пальцами, что сомнений не могло быть. Так сверкнуть мог только Перун.
В это мгновение Косте показалось, что склоны котлована чуть качнулись. Что это — землетрясение? Нет, сообразил Костя, кружится голова. Его поташнивало. Во рту стало сухо. Он хотел облизать губы, но язык был шершавым, сухим.
Костя опустился на колени и стал снова и снова пальцами разгребать землю. И без того окоченевшие руки совсем одеревенели. Но он рыл и рыл, как голодная собака, откапывающая кость.
Ногти царапали по металлу, но металл этот был облеплен густым слоем присохшей земли. И только в одном месте блестело золото. Костя не почувствовал боли, хотя увидел на пальце кровь.
