Проня помедлил минуту, глядя, как закрываются глаза чернобородого, и толчком ноги в плечо столкнул его в воду. Коротко плеснули круги. Вода еще некоторое время пузырилась в зеленом оконце, потом все кончилось… Проня перекрестил воду, перекрестил себя и возвратился к оставленному имуществу. Опустился на колени перед ящиком, стал гладить его крышку, бока, и из глаз его потекли слезы.
Потом Проня захохотал — захохотал весело, безбоязненно: кто услышит его, когда на десятки километров вокруг лишь болота, глухие, заваленные перепрелой хвоей балки и тайга, тайга, тайга… Выхватил из мешка новую бутылку, ударом в донышко выбил пробку… Но пить не стал.
— Пайщик! — сам с собой разговаривал Проня. — Вот и поделили! Кому что! Кесарю — кесарево, богу — божье! Деньги не делятся на двоих! Деньги любят одного хозяина!..
Валентина Сергеевна надевает брюки
Бабы выскакивали из домов и приникали к щелям в воротах: молодая учительница — такая обходительная, такая культурная — шла через всю Деревню в мужичьих брюках!
Волосы повязаны косынкой, как и у всех деревенских женщин, кофта обыкновенная, тапочки на ногах, а вместо юбки — штаны…
— Осподи помилуй!.. — сквозь щель пробормотала вослед ей бабка Алена. — Что ж это: столпотворение или еще что?
Ответить ей было некому.
А Валентина Сергеевна шла в кузницу, к дядьке косому Андрею.
Кузнец оглядел ее, одобрительно крякнул.
— Вот это так. Ежели командовать, так командовать по-мужски. Лазить лесом, так не задирать юбку, чтоб колоду перемахнуть.
Валентина Сергеевна немножко покраснела.
— Федька! — крикнул дядька косой Андрей. — Замыкай кузню! Коль ты был воякой — будь воякой! Нынче стратегиям и тактикам обучение проводить будем!
Федька взвалил на плечи палатку, дядька косой Андрей взял приготовленные заранее колья, Валентине Сергеевне дали концы новеньких, только что сплетенных веревок, и пошли в лес.
Разыскали просторную поляну, дядька косой Андрей сбросил на землю колья и принялся объяснять Валентине Сергеевне, как надо ставить палатку.
— Вот, значица, ежели ты командарм, приглядуешь место и командуешь… Как командуешь, Федька?
— Раз-з-збить палатку! — тут же придумал Федька новую для армии команду.
— Командуешь, значит, — продолжал дядька косой Андрей, — раз-з-збить палатку! А это загодя распределишь: там, к примеру, Федька хватает колья, я, к примеру, раскатываю энту палатку самую… Короче, всем — свое…
Втроем огромную палатку не вдруг поставишь.
Несколько раз она накрывала и «учителей» и ученицу-учительницу. Дядька косой Андрей, выбираясь из-под парусины, говорил:
— Так! Все правильно! Значица, не с тово угла потянули. Федька, где ты? Товарищ учительница, куда вы делись? Ага, вот она! — И помогал Валентине Сергеевне выкарабкаться из-под тяжелой парусины. — Палатку нам бог послал на эскадрон. Чи на дивизию, Федька?
— На роту, — уточнял Федька.
— Так вот, значит, палатку нам бог послал на роту, — опять начинал объяснять дядька косой Андрей. — Берем, словом, вон энтот кол, который лежит там, посредине. Федька, живо ставить!
Федька нырял под парусину и, воюя с навалившейся на него тяжестью, пробирался к центру.
— Так! — кричал дядька Андрей, когда центр палатки начинал медленно подниматься кверху. — Так!.. Хватай за энтот конец! — командовал он Валентине Сергеевне. — Тяни! Шибче тяни! Ногой упрись, командарм! Так! Федька, где ты? Товарищ учительница, на вас падает!
С полчаса просидел на краю поляны и куда-то исчез учитель физкультуры Леонид Трифонович, как его называли официально, или Ленька — как называли его ученики за глаза. Все его преподавание сводилось к тому, что зимой, например, он велел всем явиться с лыжами, уводил класс подальше от школы, говорил: «Ну, вы катайтесь пока, а я в контору — погреюсь…» Сначала это нравилось всем, потом надоело. И как только Ленька уходил, все разбегались: кто на холмы — прыгать с трамплина, девчонки — домой…
Когда Леониду Трифоновичу наскучило сидеть на краю поляны и он исчез, дядька косой Андрей засунул руки в карманы брюк и вразвалочку прошелся по поляне точно, как ходил физрук. Так что Валентина Сергеевна захохотала. А Федька, обхватив руками живот, даже свалился на брезент от восторга.
— Прекратить смехи! — скомандовал дядька косой Андрей, не ожидавший такого эффекта от своего случайного номера. — Федька! Подымай, значит, главный кол!..
Но поставить палатку удалось лишь после того, как появился на помощь проезжавший мимо Назар Власович. Он взял было командование на себя, и некоторое время они кричали оба: Назар Власович и дядька косой Андрей. Но дядька косой Андрей перекричал председателя, и старшинство осталось за ним.
Потом они втроем объясняли Валентине Сергеевне, как разжигать костер, как отличить роту от взвода, и Валентина Сергеевна за несколько часов приобрела кучу знаний, о которых и не помышляла раньше.
Противник теряет самообладание
Проня взвалил на одно плечо мешок с продуктами, на другое ящик и по пояс в воде перебрел кольцо болота. Путешественники уже ждали его в лесу.
Первые сто или двести метров Проня прошагал быстро. Но тяжесть груза явно давала о себе знать, и он побрел медленней, тяжело дыша, спотыкаясь о коряги, бормоча ругательства-Друзья шли теперь вместе, буквально по пятам за ним. От одного всегда легче спрятаться, чем от двоих. Строили планы нападения. Но ружье висело за плечом у Прони, и выдавать себя было опасно.
Шли бесшумно, не сгибаясь: от дерева к дереву, от куста к кусту… Теперь, когда они имели преимущество перед Проней, усталость будто рукой сняло. Они ни на минуту не выпускали его из виду. Одежда почти высохла на разгоряченных телах. И тайга опять стала родной им: ее запах был первым запахом, который они вдохнули, родившись, в ней они выросли, и она заботливо укрывала их теперь: она скрадывала их шаги, она своим шорохом заглушала их взволнованное дыхание…
Теперь Никита и Петька поняли, как легко было следить за ними, когда они, ничего не подозревая, шли к Змеиной горе.
Километра через два Проня изнемог. Сел. Торопливо развязал мешок, выкинул из него буханку хлеба, две какие-то банки — выкинул все, что посчитал, видимо, лишним, и опять, нагрузившись, двинулся дальше.
Друзья не задержались, чтобы подобрать оставленные им продукты: они не забыли вида крови, предсмертного хрипа чернобородого…
Наконец Проня изменил направление, пошел на юг.
Никита оставил на сосне три глубокие зарубины и даже вырезал стрелку — поворот на юг. Повторил те же знаки еще на одной сосне.
Потом догнал Петьку и Владьку.
Проня отшагал еще километра три. Когда низкое солнце уже едва пробивалось сквозь деревья, он остановился на небольшой в желтых лютиках лужайке, сбросил на землю мешки и ящик, повел руками, расправляя затекшие плечи.
Не оставляя ружья, быстренько собрал хворост вокруг, запалил костер… Потом, нимало не отдышавшись, достал уже распечатанную бутылку и прямо из горлышка опрокинул в себя сразу треть ее содержимого. Сморщившись, посидел не двигаясь. Потом набросился на еду. Выпил еще. Потом наломал веток для постели. Снял один сапог — из него вылилась вода. Выжал мокрую портянку, надел сапог. И принялся собирать хворост, чтобы высушиться. Но так как на лужайке хворосту не было, он с ружьем за спиной углубился в лес…
Владька с натянутым, готовым выстрелить луком остался дежурить, а Никита и Петька выползли прямо на лужайку и затаились в лютиках…
Владька командовал.
Когда Проня поднес и бросил у костра очередную охапку и опять направился к лесу, Владька кивнул: «Давайте!» Никита и Петька ужами скользнули к костру. Ползать они умели. Долгие тренировки на болоте за Марковыми горами не пропали даром. Две минуты понадобилось им, чтобы, схватив за веревку, уволочь ящик с поляны, подхватив его, оттащить в глубь леса, прибросить охапками прелого валежника и вместе с Владькой отбежать на противоположный конец лужайки, где росли густые, разлапистые ели.
Возбужденные — и радостные, и встревоженные одновременно — затаились… Проня мог бы обойти любую из елей со всех сторон и не увидеть их. Для этого стоило лишь перемещаться, оставляя его все время на противоположной от себя стороне — за деревом… Впрочем, несколько минут спустя путешественникам пришлось безопасности ради отступить метров на пятьдесят глубже в тайгу.
Только потом, позже, они признают, что не имело смысла рисковать лишний раз, похищая ящик. Но ящик был у Пронй, им приходилось волноваться вдвойне.
Проня вышел на лужайку, бросил хворост и остановился, тупо соображая, что здесь произошло… Глянул вправо, влево от себя, повернулся кругом… Глаза его расширились в ужасе. Медленно поднимая голову и распрямляясь, он оглядывал поляну все дальше, Дальше от себя… И вдруг застонал: протяжно, с тоской и ужасом.
