На этот раз большой щербатый осколок догнал мальчонку номер 777. Камень угодил ему в ногу пониже колена. Мальчик сначала не почувствовал боли. Ему показалось, что он бежит на одной ноге, а вторая просто исчезла. Мальчонка выкинул руки вперед, упал на них и сразу же посмотрел на ногу. Она была на месте. Сквозь рваную штанину виднелась голая икра. Она набухала и синела, наливаясь свинцовым кровоподтеком.
Мальчонка подогнул ногу, попытался встать. Нестерпимая боль волной пробежала по телу. Он выпрямился и затих. Теперь он по секундам мог предсказать свою судьбу.
После взрыва было тихо-тихо. Только перестукивали деревянные башмаки заключенных, которые торопились вернуться на дорогу.
Из укрытий показались гитлеровцы. Один из них лениво осмотрел глыбы развороченной скалы, скользнул взглядом по гребню, увидел лежавшего на склоне мальчонку. Достав записную книжку и вычеркнув номер 777, фашист щелкнул пальцами, ткнул автоматом в двух ближайших пленниц. Те бросили лопаты и пошли на гребень.
Одна взяла мальчонку под мышки, прижала к иссохшей груди, спросила:
— Как звать-то тебя, сынок родной?
Он не ответил. Он смотрел на другую женщину, которая склонилась у его ног и осторожно, чтобы не сделать больно, подсунула руку под колени. Запавшими глазами осмотрела она вздувшуюся багровую икру. Потом их глаза встретились, и мальчонка прочитал в них такую ласку, что ему стало легче. Он даже попробовал улыбнуться, закрыл глаза, и лицо его стало спокойным и светлым, будто его несли не на гребень, не к пропасти, а в мягкую теплую постель. Щеки у него порозовели. Обрывочные беспорядочные видения промелькнули в голове. Треск отбойных молотков, доносившийся из жерла туннеля, казался ему рокотом мотоцикла, на котором катал его отец по крутым прибрежным дорожкам. Настойчивый зуммер полевого телефона, укрытого в щели, напоминал жужжание шмеля, залетевшего в пришкольный сад, где пионеры выводили мичуринские сорта вишен и слив.
Но шмель не улетал. Он жужжал где-то внизу, пока гитлеровец не спустился в щель и не снял трубку. Туда он спускался медленно, вразвалку, а оттуда выскочил, как ошпаренный.
— Цурюк! — закричал он. — Цурюк! Цурюк!
Женщины, несшие мальчонку к пропасти, остановились.
— Цурюк! — еще раз крикнул фашист и жестом приказал нести мальчика обратно.
* * *
Неделю номер 777 отлеживался в грязном смрадном бараке. Нога из синей превратилась в фиолетовую, в желтую. Ушиб проходил, боль уменьшалась. И ни разу за эту неделю никто из гитлеровцев не ударил мальчонку, не обругал, не заставил подняться на работу. Его даже не лишили еды. Произошло нечто необыкновенное. Любой другой был бы за это время двадцать раз избит до полусмерти и застрелен.
Соседи по нарам каждое утро, поднимаясь под лающие выкрики солдат, и каждый вечер, возвращаясь после четырнадцати часов работы на дороге, с удивлением и опаской смотрели на своего товарища и задавали себе один и тот же вопрос: «Почему такая снисходительность? Чем он заслужил расположение гитлеровцев?»
А мальчонку этот вопрос не мучил. Он часто вспоминал взгляд, которым обласкала его женщина. Этот теплый лучистый взгляд целиком занимал его мысли. Сейчас у него было время задуматься над самим собой. Одичавший, утративший веру, он раньше никого не видел вокруг. Фашисты сломили его волю, превратили в животное, которому доступны лишь страх и ненависть. Материнская ласка незнакомой женщины пробудила мальчика.
На восьмой день он выглянул из барака, ожидая услышать грозное: «Хальт!» Лагерь был пуст. Часовой, шагавший за колючей проволокой, покосился на него и не сказал ни слова. Другой часовой — на угловой вышке — тоже заметил мальчонку и тоже не окликнул его.
И тут номер 777 впервые подумал: «Что случилось? Почему я еще жив? Отчего фашисты не загоняют меня в барак, не грозят автоматом?» И какая-то отчаянная лихость овладела им. Ему захотелось сделать что-то вызывающее, захотелось заставить невозмутимо шагавшего фашиста остановиться, закричать. Но это ему не удалось. Даже когда он прошел между бараков шагов сорок и, обогнув зловонную яму, наполненную грязной водой, вступил в запретную зону кухни, никто не пригрозил ему.
Тогда номер 777 совершил величайший проступок — направился прямо к воротам концлагеря. Двое автоматчиков встретили его хмурыми взглядами.
— Цурюк! — негромко сказал один.
— Цурюк! — повторил второй.
Теперь все прояснилось. Значит, ему разрешено ходить только по территории концлагеря. Не велика свобода, но и ею еще никто из пленных не пользовался.
Номер 777 вернулся к своему бараку, присел у стены и прищурился на яркое солнышко. «Смешно!.. И чего это я ненавидел его? И небо… Разве они виноваты?»
Знакомый протяжный скрип прервал его размышления. Так скрипели ворота. Маленький пленник повернул голову и увидел солдата с мешком в руке. В мешке что-то трепыхалось и ворочалось, оттопыривая грубую ткань. Солдат, насвистывая похоронную мелодию, миновал ворота и пошел к кухне.
Кроме помойной ямы, куда сливались всякие нечистоты, поблизости не было ни одного водоема. А Загер приказал утопить щенков. Не убить, не зарыть в землю, а именно утопить. Зная крутой нрав нового начальника, солдат не посмел ослушаться. Он уже хотел направиться горной тропой к далекому водопаду, откуда доставляли в лагерь воду. Но кто-то напомнил ему о вонючей яме рядом с кухней.
Опустив в мешок пару камней покрупнее, гитлеровец швырнул его в яму и пошел назад, по-прежнему старательно высвистывая похоронный марш. А через минуту, когда ворота закрылись за ним, к яме подошел номер 777. Среди осклизлых камней в сероватой жиже у берега копошился живой комочек. Это был единственный счастливчик, которому удалось спастись. Остальное потомство Дианы погибло.
Пронизанный острой жалостью, номер 777 подхватил щенка, завернул его в полу куртки и помчался в барак. Здесь он вытер щенка обрывками грязного тряпья, валявшегося под нарами, и засунул маленькое дрожащее тельце за пазуху.
— Куда же я тебя упрячу? — шептал он, прислушиваясь к тихому посапыванию пригревшегося щенка. — А кормить тебя чем буду, дурашка мой? Тебе ведь, небось, молоко и мясо нужно, а я забыл, какого они и цвета… Будешь есть бурду? Придут наши с работы, получат по плошке. И я получу… Будешь лакать, а?
Снаружи долетел громкий лай, прерываемый тоскливым призывным повизгиванием. Щенок забился, заворочался. Номер 777 притих и насторожился. Он не догадался, что это мать ищет, зовет своих щенят.
Диана подбежала к воротам, выбрала лазейку пошире и перемахнула через колючую проволоку. Часовые не препятствовали. Собака Загера могла бегать повсюду.
Обнюхав следы солдата, который утопил щенков, Диана бросилась к яме, заскулила, тыча носом в землю, покружилась около помойки и решительно направилась к бараку. Еле ощутимый запах безошибочно вел ее к сыну.
Когда Диана появилась между двух длинных рядов нар и радостно тявкнула, мальчонка вскрикнул, перевернулся на живот и прикрыл щенка. Собака с ходу прыгнула на нары и потянулась носом навстречу жалобному повизгиванию.
Через минуту щенок с блаженством повис на тугом соске матери, а Диана уставилась на мальчонку умными желтоватыми глазами.
— Твой, да? — спросил он. — Какая же ты мать, если у тебя детей воруют и топят в помойке?
Диана моргнула глазами. Кожа на верхней челюсти собралась в складки и мелко задрожала. Казалось, что собака хочет произнести что-то горькое, печальное.
— Знаю, что ты не виновата, — продолжал мальчик. — И я сам, как твой щенок… Только ему лучше… Ты вот к нему прибежала… нашла… А меня…
И он заплакал, худенький маленький пленник с большим номером 777.
Накормив и облизав щенка, Диана лапой подкатила его к мальчику и выбежала из барака. Инстинкт подсказал ей, что лучше оставить своего сына здесь.
* * *
Тайна непонятной милости гитлеровцев к заключенному номер 777 открылась в ту ночь, когда Загер дал команду провести операцию «по пресечению первой попытки к бегству». Никакой попытки не было. Тринадцать человек, значившихся в списках под номерами 13, 113, 213 и так далее, были выведены ночью за пределы лагеря. В казармах объявили тревогу. Пленных окружили и срезали автоматными очередями.
Загер тотчас засел за донесение и, проявив максимум фантазии, подробно описал обстоятельства предотвращенной, благодаря его бдительности, попытки к бегству. Он не пожалел своего предшественника и намекнул на то, что пленные подготовили эту «акцию» при прежнем начальстве.
«Каково же будет вознаграждение?» — мечтательно подумал Загер, подписывая донесение.
Пока он мечтал о будущих наградах, в углу барака собралась «центральная тройка» — три руководителя подпольной организации концлагеря. Входила в эту «тройку» и та женщина, ласковый взгляд которой запомнился мальчику номер 777. Все трое уже знали о расстреле пленных. Обсуждался не сам факт расстрела — это было слишком обычным явлением, а странная закономерность в выборе жертв и не менее странная подготовка к расправе. Раньше гитлеровцы не теряли времени на отбор обреченных и никуда их не уводили. А в ту ночь пленных по одному вызвали из разных бараков, выстроили их, вывели за ворота. И только через четверть часа раздались отдаленные выстрелы.
